Уильям Гэсс - Картезианская соната

• Название: Картезианская соната
• Автор: Уильям Гэсс
• Издательство: АСТ
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-015029-6

Вы полагаете, что «святая троица» современного постмодернизма — Павич, Фаулз и Кундера — стала такой, какой стала, САМА ПО СЕБЕ? Вовсе нет!

Раньше — и гораздо раньше — существовала другая «святая троица», СДЕЛАВШАЯ современный постмодернизм таким, каков он есть теперь. Двух авторов — Барта и Пинчона — российский читатель уже знает. Перед вами — третий. Уильям Гэсс. Абсолютный классик стиля. Абсолютный мастер Слова. Единственный писатель, способный создать нечто, подобное «Картезианской сонате» — концептуально связанным сюрреалистическим новеллам-притчам, изящно и тонко иллюстрирующим постулаты декартовской философии…

---

Подпись: У.С.Л. Знаете, что он предложил ей? Позировать. Думаете, еще кое-что? Нет, только позировать. Чего еще может просить художник? Позировать. Всегда найдется способ воззвать к дамскому тщеславию. Только позировать. И чуть-чуть ущипнуть розовую раковинку ее ушка. Мой гений воодушевлен вашей красотою, дорогая. Змеиное коварство. Ну что вы, какая обнаженная натура, груди будет вполне достаточно, приоткрыть, так сказать, на груди драпировку. И она согласилась. Позировала — несмотря на утонченнейшее воспитание, на годы хождения в воскресную школу, несмотря на любовь к изысканным нарядам, на слабоумного отца, несмотря на несколько телесных потрясений, постигших ее на пятом году жизни и впоследствии начисто забытых, хотя один случай был связан с Уиллардом Скоттом, маленьким мальчиком в парадном галстуке, воротничке и коротких черных штанишках с наспех расстегнутой ширинкой, даже несмотря на то, что пенис у художника был жесткий, как сушеная треска, впрочем, в тот момент она этого не знала, а потом и знать не хотела; несмотря на мамашу, которая даже спала в корсете, на брачные обеты, на господни заветы, на законы штата и на правила своего девственного колледжа; жадно, не прислушиваясь к шагам на лестнице или к скрипу дверей, со смехом и торжественно-похотливым намерением, жизнерадостно и ласково, как истинная гимнософистка и как аристофановские героини (в ее представлении), да еще с полоской зеленой краски на дюйм ниже розового соска. «Клянусь честью! Верьте мне!» И я понимаю, что на портрете, хоть я его никогда и не видел, он нанес эту металлически блестящую полоску (нежно, ностальгическим касанием пальца) точнехонько на то место, где она и была в натуре. Бедняжка Пег! Вся ее жизнь — бесконечный ряд штампов. И так плохо написанных. Эта милая шутка должна была остаться между ними. Конечно, она и не подумала смыть краску, и плакала, когда та сама по себе отслоилась. Плач был пророческий. Таков был ход судьбоносных светил. Клянусь вам именем Иисуса, как его верный последователь.

Кто еще смотрел на нее так? Не так, как доктор, когда он забывает свое докторство. А так, как художник, чья душа обмирает перед тем, чего чресла желают. Какой ореол! Какая линия бедра! Кнопочка пупка, которую хочется легонько нажать: есть кто дома? Кто еще смотрел на нее так, как смотрит солнце, и кровь приливает к коже, словно от стыдного ожога там, куда вперяется взгляд, куда впивается желание. Но результат явственно компрометировал ее, ибо выходил за пределы сферы искусства, свидетельствуя о преклонении Лайкаминга перед предметом вожделений.

И потому она благоразумно спрятала портрет под кровать, где он и лежал, пока супруг случайно не нащупал его, разыскивая запропавший шлепанец из той пары, что она купила в пятницу в подарок ему на пятидесятилетие. NB: муж с женою занимаются любовью над холстом, написанным маслом. А почему бы и нет? Муж с женой… Посчитайте, сколько раз это было. Они вертелись и хихикали. Отличная баллада для маленького оркестра: «Любовь над холстом». Трам-пам-пам. Или ариозо для тенора с тамбурином. Леди и джентльмены, позвольте вам представить Филиппа и Филлиду, неподражаемую пару гимнастов, которые потрясут ваши сердца, занимаясь любовью на трапеции — бумм! — на спине галопирующего верблюда — бумм, бумм! — на проволоке под куполом — бумм-бумм-бумм! — и, о чудо, трюк, неслыханный и никем не опробованный за пределами азиатских степей — в воздухе после прыжка с трамплина — бумм… бумм-бумм-бумм! Прямой нос не годится? Может, позаимствуете мой? Орлиный, не прямой! Вот вам розовый колпак с кисточкой и рожками. Честное слово, мне противно рассусоливать все это, но не забывайте о важной роли шлепанцев. Поиграем еще во что-нибудь? Не забудьте натереть подошвы канифолью, чтоб не шлепнуться с проволоки — такая скользкая. Или поспешите сюда с фотоаппаратом. Одежда в беспорядке? Снимите покрытие и сделайте открытие: портрет вашей жены как выражение мечты любовника. Все деньги со счета — в Афродитины тенета… Удачливый отгадчик получает звонкий поцелуйчик в отважные уста. Ах, какой суприз! Муж по мягкости характера носил эти шлепанцы, чтобы доставить ей удовольствие. Дурацкие, пыльные и по ногам шлепают — но такой уж он человек. О всеведущие и всевидящие боги, что за переплеты случаются в мире! Ничего себе способ стать рогоносцем! Ну-ка, что он говорит? Он, натурально, говорит: это что такое, а? Гм-гм, что это? Да так, ничего особенного. Он с трудом пытается вытащить «это» из-под кровати, словно обнаруженного любовника. Голого. За ногу, не за голову. Он пыхтит и тянет, а что же Пег? Почесывает крестец, укушенный пауком. Не очень привлекательная часть, совсем не отраженная на картине. У насекомых нет нервов! Понятно, что открытие вызывает у него гнев — настоящий, вспухающий, как грозовая туча. Молнии бьют с его вершин. Ночносорочкотрясение. Затем следует серия внутренних содроганий. И он приступает к уничтожению полотна — сущий иконоборец. Колотит по нему, пытается разорвать… (Для памяти: картина должна быть удобного размера, подходящая к случаю.) Следующее деяние: он заносит полотно над головою и со всей силой новоявленного иконоборца бьет его о левую стойку кроватной спинки. Полотно не поддается, хотя шишечка на стойке больно бьет портрет по животу. Бедный старина Билл! Холст прекрасно натянут и подогнан. Хорошее качество — первое дело. Побеспокойтесь заранее. Картина отскакивает от стойки (вы поглядите, что за миленький ореольчик трещинок!), вырывается у него из рук — свет падает на руки изображения (какая прелесть!) — и бьет его прямо по босой ноге, той, которая без шлепанца, а затем скользит дальше, собирая ковер в складки, царапая пол (мозаичный, просто мастерская работа!), — и так далее. Понятное дело, он чуть не придушил ее за поцарапанный паркет. Прыгая на одной ноге, он хватает ее за белоснежное горло. О МСТИТЕЛЬНАЯ ИТАЛИЯ! Однако нога ужас как болит, и он садится на кровать, чтобы ее растереть. Кожа так загрубела. Нужно регулярно пользоваться бальзамом для ног. А тут еще большие пальцы деформированы. Как это Отелло удалось управиться? Тут уже она опускается на колени и, мурлыкая, помогает ему растирать бедную ноженьку. АХ, НЕЖНАЯ ФРАНЦИЯ… Позже он будет благодарен ей за шлепанцы, потому что невозможно ходить все время в башмаках с такими мозолями. Пег кашляет, чтобы он осознал, насколько был грозен. Может, она и шлюха, позволяет он себе уж-жасно дерзкую мысль, — но по крайней мере чистая! По некоторым причинам он в этом не сомневается. Тут его мужское достоинство восстает, он прикидывает, что эта дешевка наверняка и так получала в изобилии удовольствия, и имеет ее изобретательно и со вкусом. Изобретательно — это он так считает. ОХ ТЫ, ТЕМНАЯ СВЯТАЯ РУСЬ! Из всего этого проистекло то, что бедняга Лайкаминг остался в дураках. Ему наставил рога мужик, которого он произвел в рогоносцы. Примечание. Вскоре после этой сцены, постыдные подробности коей мы тут с жаром описали, супруг погиб в водосточной канаве, поскользнувшись в грязи. В наказание за грех перед искусством. О НЕУМОЛИМАЯ ИСПАНИЯ!

Вам не надоело подсматривать в замочную скважину? Вот на закуску еще картинка; художник преследует леди, уже вполне обнаженную, по всей мастерской, с грязной палитрой, где в смеси красок преобладает кобальтовая синяя, для неба, и с верблюжьей кистью. «Я сейчас возьму холст помягче», — кричит он, она хихикает. Сыплются шуточки насчет индейцев, матросов и цирковых номеров. Уже под холстом — тоже. И тут он ее берет, художник с измазанными пальцами.

На что мне жаловаться? Ведь наш художник всего-навсего попросил Пег позировать обнаженной до пояса и, надо полагать, отпустил парочку замечаний насчет изящной линии ее спины или трудности передачи нежных теней под лопатками, а также лебединого изгиба шеи. Все это, конечно, было вранье; даже не предполагалось, что его примут всерьез; разве что бедная девушка и в самом деле верила в изящную линию своей спины и нежные тени под лопатками, ну и в то, что шея — благородно изогнутая, гладкая и белоснежная. Конечно, художнику обычно очень хочется изображать всякие такие вещи, если только он находит в себе силы устоять у мольберта, когда коленки дрожат от похоти. Ее это тоже должно было возбуждать: смотрит на нее посторонний мужчина, художник, который действительно, по крайней мере пока, работал с красками (как мы уже докладывали), изучал свою натурщицу, а значит, должен был видеть все эти прелести, прежде известные ей одной, и как бы прикасался к ней мягкими взглядами. Ах, она замужем, но все еще девица! Пег, ваш муж не видит дальше собственного члена — старикашка! — и когда сие орудие напрягалось, он становился практически слеп; но художник, даже такой жалкий мазила, как Лайкаминг, видит слишком далеко, опасно далеко, и если вы запираетесь на все запоры, он войдет внутрь через глаза, рот или уши — какие-нибудь из семи врат души, — а тогда, бога ради, стисните покрепче свои бедра! Этот вход слишком плохо охраняется. Художник, дорогая моя, — художник проникает так же глубоко, как его семя. Его глаза шарят во всех закоулках, просачиваясь, как трихины в свиную тушу. Но вам бояться нечего. Так и было: он писал ее, скромно повернутую спиной. Прелестная картина получается, но она вышла бы еще лучше, если бы драпировка, знаете ли, этак в классическом стиле, падала чуть ниже на бедра вот сюда, видите, какой чудесный завиток. К счастью, такую мелочь легко исправить, мы ее сейчас перепишем поверх. Отличная штука — масляные краски. Так, теперь он хотел бы изучить ее великолепные бедренные кости, так сказать, с тыльной стороны. Однако их и не прощупаешь! Муж, благослови господь его душу, поскользнувшуюся в канаве, частенько брался за эту часть, а вот за груди — реже, и эксперименты, на которые он отваживался, были совсем иного сорта. Не изволите ли повернуться к свету, чуть-чуть, будьте добры…