Александр Блок - Том 5. Очерки, статьи, речи

• Название: Том 5. Очерки, статьи, речи
• Автор: Александр Блок
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Публицистика
• Год: 1962

Настоящее собрание сочинений А. Блока в восьми томах является наиболее полным из всех ранее выходивших. Задача его — представить все разделы обширного литературного наследия поэта, — не только его художественные произведения (лирику, поэмы, драматургию), но также литературную критику и публицистику, дневники и записные книжки, письма.

В пятый том собрания сочинений вошли очерки, статьи, речи, рецензии, отчеты, заявления и письма в редакцию, ответы на анкеты, приложения.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

По-видимому, любовь С. Кречетова к миру поэзии, где нет суеты и корысти, растет. По строгости выбора и по форме значительно превосходит первую. Здесь С. Кречетов уже не только искусно подражает, он порою преломляет по-своему напев и размеры других поэтов. К сожалению, влияние на него оказывают пока исключительно представители «нового искусства» и главным образом его русские современники. Его переживания стали бы глубже, сложней и разнообразней, если бы он причастился также поэзии других веков.

Октябрь 1909

Н. Тимковский. Повести и рассказы

Том VI, Москва, 1910

Петр Ильич и Ираида Ильинишна Желатиновы — брат и сестра — переселились в Петербург из провинции и поступили один в университет, а другая — на фельдшерские курсы.

Они тратили деньги только на книги, товарищей и самовар и жили душа в душу, пока Петр Ильич не начал беспокоиться о том, что Ираида Ильинишна не по дням, а по часам бледнеет, худеет и перестает интересоваться науками. Петр Ильич стал замечать, что от Ираиды Ильинишны пахнет духами, чего прежде не случалось, что у нее в комнате пахнет табаком, чего тоже не бывало. Наконец «взгляд его упал» на кончик письма, которое он не утерпел — прочитал.

Пока Петр Ильич терзался собственной недобросовестностью и изнемогал от догадок, Ираида Ильинишна вспрыснула себе морфию и умерла, разбросав повсюду «шпильки, выбившиеся из разметанных волос», и оставив в наследство своему несчастному брату дневник размером около одного печатного листа.

Выяснилось, что причиной всех этих беспокойств был негодный, но прекрасный доктор С. В дневнике своем Ираида Ильинишна, между прочим, писала: «Милый друг мой! Мне очень тяжко… Потому и пишу тебе… Это разрывает мне сердце…

А может быть, на самом деле, все женщины — такие же, как я, и все мужчины — такие же, как С?.. Не я ли так жадно хотела свободы?.. Презираю себя…

Пишу в последний раз… Прощай, Петя!»

Прочтя эти потрясающие и страшно новые слова, Петр Ильич пошел в лес, сел там, стал подслушивать «глухой ропот деревьев» и увидал «загадочную мглу кругом». Что случилось с ним дальше — неизвестно.

Судьба Желатиновых настолько заинтересовала нас, что на остальные семь рассказов мы и взглянуть не хотели, пока автор не потрудится приподнять завесу над последующей деятельностью Петра Ильича. Поэтому ждем с нетерпением седьмого, восьмого, девятого и десятого томов.

Октябрь 1909

«Взмахи». Орган молодых. Павел Сухотин. Астры

«Взмахи». Орган молодых

Выпуск 1. Москва, 1909–1910

Павел Сухотин. Астры

Поэмы

Новые поэты, критики и беллетристы.

Г-ну Святогору принадлежат следующие критические мысли: «Полеты творческого духа начали каменеть, не успев взлететь», «Открывается новая дверь, мы на пути через нее. Но пока не знаем, где эта дверь».

Г-ну Аггеенке принадлежат новые слова: «вуально» и «глушина».

Г-ну Ясному принадлежит ряд оригинальных настроений: «Тяжело на душе: свинцовые гири давят и душат, точно клещами сжимается сердце, мелькает мысль: стоит ли жить? Все надоело, все возмущает, отчаяние проникает все существо, так холодно, пусто кругом».

Г-ну Сухотину принадлежат новые рифмы: «абажура — Шура», «плечи — гречи», — и новые выражения: «локон червонной липы», «золотая гниль», «броженые аллеи» и «ветер листья сгрудил».

Что же, довольно и этого.

Ноябрь 1909

А. Бурнакин. Трагические антитезы

Изд-во «Сфинкс», Москва, 1910

Г-н Бурнакин говорит: «Просто не могу молчать о том, чего замалчивать нельзя; просто я возмутился, взволновался, и моя книга кричит „караул“; ее цель — оскорбить, обидеть, уязвить больные места, поднять бунт, взбудоражить».

Действительно просто. Но «простота» г-на Бурнакина не им началась, не им и кончится; она — удел всех малограмотных людей; идеи г-на Бурнакина принадлежат также не ему, а как раз тем, на кого он гневается. Что же остается на долю автора? Стиль провинциального репортера.

Не за свое дело берется г. Бурнакин.

Ноябрь 1909

Константин Шрейбер. Тихие кануны

Книга такая же, как ее обложка: на бледной синьке — неуклюжие линии со стеблем неправдоподобно зеленого цвета. Автор, написавший очень много о любви, о страсти, об измене, об утраченных и вновь найденных путях, по-видимому еще совсем мальчик, не знающий жизни, но уже испуганный ею.

Книга очень искренняя; так и хочешь говорить в ее пользу — никакой в ней нет рекламы, фанфаронства, вульгарности, никакого следа грязной пятерни, ставшего «книжным знаком» сотен книг последних лет. Однако в пользу автора сказать можно очень немного, а именно: у него есть один только хороший мотив — о мертвом ребенке и о мертвом Христе, и то этот мотив слишком часто повторяется. Остальные достоинства книги к поэзии уже не относятся.

Стихи как стихи — слабы. «Вольные» размеры не удаются, эпитеты не блещут новизной («безумная страсть», «светлая греза», «лучистое облако»), рифмы большей частью — банальны или неправильны. Автор назвал книгу «Канунами», а сам не умеет склонять этого слова: думает, что родительный падеж множественного числа — «канун» (как «именин»).

Мне не кажется, что из К. Шрейбера выйдет поэт, хотя он обладает чистой, чувствительной и возвышенной душой. Хочу пожелать ему трудного пути жизни, а не искусства. Своей литературой К. Шрейбер может надломить свою душу и убить волю, которой в книге и без того почти не чувствуется.

В конце книги автор обещает вторую: «Обретенные пути». Вот это уж совсем нехорошо!

Ноябрь 1909

Д.С. Мережковский. Собрание стихов (1883–1910)

Изд. «Просвещения», СПб.

Теперь, когда Мережковский прежних лет стал уже почти «классическим» писателем; когда уже не одно молодое поколение читает и перечитывает его историческую трилогию и исследование о Толстом и Достоевском; когда нынешний Мережковский ушел с головой в публицистику и проклинает искусство, — теперь именно трогательно прочесть эту небольшую книгу, где автор собрал все стихи, которым он «придает значение»; их очень немного: всего 49 лирических пиесок и 14 «легенд и поэм». Это — за двадцать семь лет.

Мережковский совершенно прав, когда откидывает большую часть своих произведений в стихах: они слабы; Мережковский всегда как будто стыдился поэта в самом себе; в его миросозерцании всегда и было и есть нечто средневековое; такова и диалектика его и поэзия; даже в ту пору, когда Мережковский любил «эллинство» (которое принимал несколько отвлеченно, по-майковски, как жизнерадостное и легкое, — еще по-«старинному», как думали до Ницше и до последних ученых исследований), он с каким-то суеверным страхом относился ко всему телесному, солнечному, не закутанному в грубые складки средневековых одежд. Он считал грехом явление Полигимнии, и в гимнах, ею же внушенных, замаливал грех.

Трепеща перед Музой, он любил ее; пафос его стихов — молитвенный; это молитвы об отпущении греха любви к поэзии. Он пел всегда — покаяние. Голос Музы его напоминает крик петуха. Кругом еще холодная ночь, все искажено мраком. Петух бьет крыльями и неудержимо, еще нестройно, кричит голосом, отвыкшим от крика.

…среди глубокой тьмы
Петуха ночное пенье,
Холод утра — это мы.

Декабрь 1910

Рецензии для литературно-театральной комиссии государственных театров (1917)

Пимен Карпов. Три чуда

Драма в пяти действиях

Козьма — верижник, бывший миллионер, тридцать лет назад закопал клад — свое золото, «ехидну», «тлен», бросил жену и ушел в пустыню с возлюбленным сыном своим Иоилем, оставив в миру другого своего сына — Александра Шеина. В драме и происходит столкновение главы сектантской общины Иоиля и сопутников его, «прозорливцев-светославцев», с «изыскателем древностей» Александром Шейным и сопутствующими ему сынами тьмы, сынами мира сего, бродягами и разбойниками, «жуликами московскими». Александр демонскою страстью приковывает к себе ненавидящую его жену Иоиля, Анну. Над кладом возникает братоубийственная рознь. Оба брата убиты. Драма оканчивается прославлением праведного.

Таков скелет драмы, дающий о ней представление самое поверхностное. Дело не в нем, а в том, что драма, которую автору лучше бы назвать действом, представляет из себя, как все, что до сих пор писал Пимен Карпов (статьи «Говор зорь», повествование «Пламень»), не литературу, не беллетристику, не драматургию, не рассуждение, а человеческий документ.

Подходить к драме с требованиями логики, с желанием найти равнодействующую «формы» и «содержания» и пр. было бы пустым занятием. С этой точки зрения многие страницы драмы, как и страницы повести, — сплошной бред: смесь превосходных русских слов и метких оборотов с яростной декадентщиной третьего сорта; смесь дрянной стилизации с верными и глубокими наблюдениями; взгляд автора — то скользнет по предмету, достойному внимания, с мужицким недоверием, с мужицкой скукой; то вдруг заблистает яростью, загорится пламенной сектантской верой и ищет проникнуть в суть вещей, найти ответ на все, о чем знала Голубиная Книга.