Джон Краули - Эгипет

• Название: Эгипет
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-02500-6

Почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее?

Почему на долларовой банкноте изображены пирамида и светящийся глаз?

Почему статуя Моисея работы Микеланджело имеет рожки на голове?

Потому что современной эпохе предшествовал Эгипет; не Египет, но — Эгипет.

Потому что прежде все было не так, как нынче, и властвовали другие законы, а скоро все снова переменится, и забытые боги опять воцарятся в душах и на небесах.

Потому что нью-йоркские академические интриги и зигзаги кокаинового дилерства приводят скромного историка Пирса Моффета в американскую глушь, тогда как Джордано Бруно отправляется в странствие длиною в жизнь и ценою в жизнь, а Джон Ди и Эдвард Келли видят ангелов в магическом кристалле.

Обо всем этом — в романе «Эгипет» несравненного Джона Краули; первом романе тетралогии, которая называется — «Эгипет».

---

О чем бишь он был-то…

Он там стоял с каким-то стариком, на заре или на закате, глядя на далекую страну — такую далекую, что измерялась она временем, а не пространством. Да-да, стоял у входа в пещеру с этим самым стариком, а у того во лбу была звезда.

И старик показывал ему эту страну, а он стоял — но как же они туда попали? Пирс усилием воли пытался удержать тихо закрывающиеся двери — двери в дальнюю, первую часть сна, которая длилась долгие году — но дверь закрывалась неумолимо, ну погодите, не надо.

Ну да, конечно. Вспомнил.

Долгие годы учебы под руководством требовательных учителей… Или учитель был только один, тот старик, но под разными личинами? Дикарское невежество выдавливалось из него по капле посредством задач, вкус которых он чувствовал до сих пор, но самих задач не помнил, решением головоломок и парадоксов, оп! я понял, понял, понял, и каких решений там только не было, через двойственность и тождество, через метафору и через подобие. Путешествия — или иллюзии путешествий — потому что ему казалось — ему стало казаться — ему стало вдруг яснее ясного, что он никогда и не покидал того тайного подземного убежища, где проходило его обучение, пока наконец его не взяли за руку и не повели по длинному прорытому в земле тоннелю, старик со светильником вел его к выходу из пещеры и показал ему путь в дальние страны; наконец-то настоящий чистый воздух, на заре ветер трепал его волосы и мантию учителя, когда они стояли, прощаясь навсегда.

Он знал свою задачу, знал, в чем его сила и кто враги. А во взгляде старика, чистом и печальном, он читал: да, он постарается, сделает все, что в его силах, но он забудет все, все, чему его учили, свое задание, свою учебу, кто он и откуда пришел, все; в пути он будет вспоминать лишь пройденный за день отрезок дороги да еще смутно помнить, что он чужеземец в этой унылой стране, на этих унылых улицах, в этой унылой темной келье, где он ждал, когда девушка принесет ему молоко и бутерброды…

Да, конечно! Пирс совершенно проснулся и вспомнил.

Поднос с бутербродами и молоком, который приносила ему обычно одна и та же улыбающаяся девушка, совсем ребенок, она была такая добрая, насмешливо-добрая, как будто ей совеем не было жаль его; поднос принесли как обычно, в течение долгих лет только это событие и прерывало его труды, его многолетнее учение в келье, все та же кушетка, та же лампа, книги — но сегодня к стакану притулилось письмо. Письмо! Можно было не открывать его, одного только взгляда на него было достаточно, чтобы все вспомнить, кто он и как попал сюда. Конечно! Вся остальная часть сна, старый учитель, задание, изученные заклинания, вид далекой страны — все разом припомнилось, когда он взял в руки письмо, чистый неподписанный конверт, белевший, как стакан с молоком; память омыла его как чистая вода.

Боже, какое облегчение — вспомнить и больше не забывать. Пирс замер на койке, исполненный благодарности за то, что смог овладеть своим сном — удовольствие прямо-таки чувственное, как почесать зудящее место, например, или искупаться в чистой воде. Изумительно, поразительно. Нет, что это за чертовщина, как могут плоть и кровь иметь отношение к таким вещам, как может плоть чувствовать такое? Господи, жизнь — странная штука. Как появляется на свет Смысл? Как? Как жизнь извергает, выделяет его, как придает ему форму, как Смысл начинает оказывать физическое, осязаемое воздействие, осознается вдруг с чувством, похожим на шок, вызывает печаль или страстное желание, становится необходим, как хлеб насущный; чистый Смысл, ничего общего не имеющий с тем покровом из людей и событий, в которое он одет, — и все же неотделимый от этого гардероба? Звезда. А во лбу у него звезда.

Возле самого уха опять с надсадным дроном объявился комар — и уселся, мгновенно утихнув. Затаившись, Пирс коварно выждал, когда тот воткнет свой тоненький хоботок и погонит по нему отраву, и сразил его молниеносным ударом по собственному уху. И заурчал от удовольствия, скатывая пальцами в комок свой трофей; от удара звенело в ухе. Букашка в ухе. Есть такие страшилки про людей, которые сходили с ума из-за клеща, забравшегося в ушной канал, если его так и не удавалось достать.

Он вытянулся на бугристой койке и с наслаждением вдохнул прохладный воздух, который продувал насквозь маленький домик и, казалось, тек и через его тело тоже. Внезапно в нем родилось понимание — сформировалось, как жемчужина, в чистых водах его сна — того, как выбраться из долговой ямы в Барнабас-колледже и сотворить себе такое будущее, которое не было бы затворничеством. Да. Все просто. Не легко, но просто. Ничего не потребуется, кроме ловкости и многолетней работы; но какое-то количество лет уже вложено — под той лампой, среди тех книг…

Близился рассвет. Окно превратилось в бледно-зеленый светящийся квадрат; узорчатая решетка из темных листьев и белый мотылек, порхавший в поисках выхода. Пирс сбросил простыню и встал, совершенно проснувшись; он подошел к окну, чтобы освободить мотылька, запутавшегося в сетке.

Задание, конечно, нужно было забыть; то, что он видел в глазах наставника, было не упрек, но сострадание, задание необходимо было забыть, прикрыться забвением, как одеждой и доспехами, одеяние поверх лат, слой за слоем, так, чтобы он смог проникнуть в этот унылый город неузнанным. Само путешествие и та далекая страна, которую предстояло пересечь, стали забытьем.

Пробел зиял в его трудах. Долгий пробел. Но теперь-то он вспомнил.

Он поставил локти на подоконник и посмотрел на улицу, подперев голову руками, как горгулья. А на улице лай собак, завывание ветра, верблюжьи колокольчики, ленивое позвякивание тамбурина. Душный караван-сарай не спал.

Она все знала с самого начала, та, которая была хранительницей, или тюремщицей, или и тем и другим; неудивительно, что она улыбалась, неудивительно, что выказывала лишь заботу, но не жалость. Он почти наяву услышал за спиной ее смех.

Ибо теперь весь мир у него под ногами вновь пришел в движение, и сквозь предутренние сумерки потянуло свежим ветром. Палатки сложены, караван зашевелился, погонщики закричали, подняли кнуты, верблюды, жалобно ухая, поднимаются сначала на две, потом на все четыре ноги, позвякивают бубенцы, высокие вьючные мешки раскачиваются из стороны в сторону, в них редкие товары, из разукрашенных в разные цвета столетий. Вперед, в путь, мимо старых ворот, что смотрят на восток, и волнистых песков, восходящих к горизонту, к золотисто-зеленому небу, на котором сияет перед восходом солнца одинокая звезда. Бело-стальные овоиды с высоким неземным гудением поднимаются парами из-за засушливых гор, розоватых от света не взошедшего пока солнца, два, четыре, шесть — космические корабли, ревностные и бдительные властители.

А за теми горами — плодородные долины, город и море. Задание было впереди, простираясь словно бы во времени, а не в пространстве, в плоти времен и все же в пределах досягаемости, да и страна, в общем-то, была ему знакома, он знавал ее и когда-то пересек ее всю.

Пирс вышел в путь, отправившись обратно в забытье, крепко заснув в самом сердце Дальних гор, и проснулся только тогда, когда Споффорд начал колоть щепу, чтобы приготовить завтрак, и аромат горящих яблоневых поленьев заполнил собой зябкое утро.

Часть вторая LUCRUM

Глава первая

— Значит, завтра ты уезжаешь? — спросил его Споффорд.

— Да, наверное да.

— Ну, что ж. Тоже вариант — Он вытянул руки к печке, растопырил пальцы — Холодно, — сказал он — Лето, считай, кончилось.

За окном быстро поднимающаяся из долины и со стороны реки дымка замутила ясное солнечное утро. Пирс сунул руки в карманы и потеснее прижал к бокам руки, сейчас, пожалуй, даже и в городе, подумал он, было бы достаточно свежо, лужи на асфальте, свежий, промытый дождем воздух.

— Утром из Откоса идет автобус, — сказал Споффорд — Точного времени я не знаю, но мы его все равно поймаем.

Он усмехнулся:

— Если, конечно, ты теперь не передумаешь и не решишь остаться.

Он разбил в миску очередное яйцо, потом остановился, поднял голову и внимательно посмотрел на Пирса. Пирс стоял в дверном проеме, молчал и явно был где-то не здесь.

— Ты что, не выспался?

— Что? А, да, нет, все в порядке. Сны какие-то странные. — Его передернуло дрожью. — Теперь вот почти ничего не помню. Когда проснулся среди ночи, помнил все до последней мелочи. А теперь забыл.

План. План, жемчужина целесообразности, дистиллированный смысл забытого сна, это он сохранил. Он повертел его про себя так и эдак, как будто ощупывал пальцами. Что ж, и то дело. Все взаправду. Ему даже стадо теплее, как будто от красной шерстяной рубашки, которую сунул ему Споффорд; теплее, и на лице улыбка. Первое, что он сделает, когда вернется в город, так это звякнет Джулии Розенгартен. Которая, услышав его голос в трубке, вне всякого сомнения, очень удивится. Н-да, так как же, в конце концов, называется это ее литературное агентство? Что-то такое жутко амбициозное, из классического афоризма, он начал рыться в памяти; per ardua ad, ах да, конечно: литературное агентство «Астра». [58]