Джон Краули - Эгипет

• Название: Эгипет
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-02500-6

Почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее?

Почему на долларовой банкноте изображены пирамида и светящийся глаз?

Почему статуя Моисея работы Микеланджело имеет рожки на голове?

Потому что современной эпохе предшествовал Эгипет; не Египет, но — Эгипет.

Потому что прежде все было не так, как нынче, и властвовали другие законы, а скоро все снова переменится, и забытые боги опять воцарятся в душах и на небесах.

Потому что нью-йоркские академические интриги и зигзаги кокаинового дилерства приводят скромного историка Пирса Моффета в американскую глушь, тогда как Джордано Бруно отправляется в странствие длиною в жизнь и ценою в жизнь, а Джон Ди и Эдвард Келли видят ангелов в магическом кристалле.

Обо всем этом — в романе «Эгипет» несравненного Джона Краули; первом романе тетралогии, которая называется — «Эгипет».

---

Пирса всегда поражало, как умудряются автобусы и мелкое автобусное начальство неизменно делать вид, что они доставляют тебе максимум удобств, роскоши и даже наслаждения, — какую бы свинью они тебе при этом ни подкладывали. Он сунул книгу «Одиночеств» в боковой карман сумки и вышел наружу вслед за водителем, который, судя по всему, решил укрыться в магазине.

— Прошу прощения!

Нет, но какой все-таки день стоит, какой день! Настоящий свежий воздух, которого он набрал в легкие, чтобы окликнуть водителя еще раз, казался по сравнению с автобусным эрзацем ароматным и сладким.

— Прошу прощения!

Водитель останавливается и разом поднимает брови: чем могу?

— У меня билет до Конурбаны, — сказал Пирс. — Я должен был успеть в Каскадии на пересадку. Я на нее опоздаю?

— В котором часу?

— В два.

— Похоже на то. Весьма сожалею.

— А они не могут задержать автобус?

— Это вряд ли. Там куча народу на этот рейс, на Конурбану. И у них у всех тоже свои пересадки.

Легкая улыбка: такая штука жизнь.

— Но там, по-моему, есть еще один. Из Каскадии, что-то около шести.

— Замечательно, — сказал Пирс, стараясь сдержать раздражение: в конце концов, этот человек ни в чем не виноват. — У меня в Конурбане встреча в половине пятого.

— О-о, — протянул водитель. — Плохо дело.

Он, казалось, был неподдельно огорчен. Пирс пожал плечами и оглянулся вокруг. Свежий ветерок тронул древесные кроны, которые, как кровлей, покрывали слой за слоем деревенские постройки, потом умчался и оставил за собой обычную полуденную тишь. Пирс ухватился было за мысль нанять такси, хотя, впрочем, откуда здесь взяться такси; поехать автостопом, — но автостопом он не ездил со времен колледжа. Потом к нему вернулась способность рассуждать здраво. И он пошел к магазину, нашаривая в кармане десятицентовую монетку.

Вплоть до нынешнего лета Пирс Моффетт преподавал историю и литературу в маленьком нью-йоркском колледже, в одном из тех крошечных учебных заведений, которые появились вскоре после буйных шестидесятых, в угоду прихотям ищущей университетской молодежи, полу-ученым, полуцыганам, которые, как в то время казалось, создают свою особую, живописную кочевую культуру. Бедуины, разбившие лагерь посреди суматошного мегаполиса, способные в любой момент свернуть палатки и сняться с места, как только возникнет угроза вторжения со стороны цивилизации, перебивающиеся кое-как бог знает на какие средства, на деньги от продажи наркотиков и на передачки из дома. Барнабас-колледж стал для них настоящим караван-сараем, и какое-то время Пирс был там одним из самых популярных преподавателей. В былые годы желающие записаться в начале семестра на его базовый курс под названием «История 101» — студенты окрестили его «Мистерия 101» — валили валом; у него был особый дар производить впечатление, что он вот-вот откроет им некую великую, некую страшную тайну, расскажет историю, ради которой ему самому пришлось когда-то съесть не один пуд соли, если только они будут слушать его достаточно прилежно и тихо. Правда, в последующие годы до конца семестра добиралось все меньше и меньше слушателей; однако возвращаться осенью в Барнабас-колледж Пирс не собирался совсем не по этой причине, или, вернее, не только по этой.

Колледж Питера Рамуса, куда он в данный момент направлялся, был, насколько он мог судить, заведением совершенно иного рода: почтенное, основанное гугенотами учреждение, где до сих пор соблюдалась единая форма одежды (по крайней мере, так ему говорили, хотя верилось с трудом), несколько зданий из покрытого благородной патиной камня на окраине постепенно приходящего в упадок городка. Картинка с колледжем была на письме от декана — Пирс вынул письмо из кармана, слегка помявшееся и с пятнами пота, — с приглашением на собеседование: маленькая стального цвета гравюра, здание с куполом, похожее на здание суда или на церковь Христианской науки. [13] Сейчас, должно быть, вокруг понастроили новых общежитий и лабораторных корпусов из монолитного железобетона. Под картинкой был выгравирован телефонный номер.

К двери-ширме магазинчика был прилеплен плакат с рекламой хлеба, изрядно выцветшая блондинка с таким же пожелтевшим бутербродом; Пирс уже сто лет не входил в такие двери, с такими вот плакатами. А внутри был запах, свежий и безымянный, что-то вроде керосина с изюмом и раскрошенным печеньем, извечный запах маленькой деревенской лавки; в городских магазинах товары были те же, но запах совсем другой. И, набирая номер, Пирс почувствовал, как понемногу погружается в прошлое.

В этот августовский полдень в колледже Питера Рамуса живых не оказалось никого, за исключением чьих-то чужих ассистентов; никто не мог перенести его встречу с деканом с назначенного часа на более поздний, а отказаться самому у него не достало духу; он оставил пару не слишком внятных сообщений, которые были приняты на том конце провода безо всякого энтузиазма, сказал, что перезвонит еще раз из Каскадии, и нерешительно повесил трубку.

Возле стойки он обнаружил охладитель для содовой, огромный, похожий на саркофаг, точно такой же стоял когда-то в его родном городе, в магазинчике Делмонта: та же темно-красная эмаль, та же тяжелая крышка с оцинковкой по краю, а внутри темное озерцо воды и льда, и холодные бутылки, которые глухо звякнули друг о друга, когда он достал одну. На стойке с открытками, на открытке с изображением темных очков, лежали темные очки, и он взял пару; хотел взять там же еще и выпуск местной газеты, но передумал. Газета называлась «Голос Дальних гор». Он заплатил за колу и за очки, улыбнувшись в ответ на улыбку тихой девочки, которая приняла у него деньги, и вышел обратно на свет божий с неким странным ощущением свободы, как будто его высадили на незнакомый берег — или он сам на него выбрался. Он надел очки, и день стал пуще прежнего похож на пейзаж кисти Клода, в янтарных тонах и с густыми пятнами тени: полная безмятежность.

Поездка прервана, хотя, возможно, многое было поставлено на кон, и, вероятнее всего, ему придется заплатить за это скукой или еще чем похуже — неважно, сейчас ему было на все это плевать, поскольку вперед ему ехать не то чтобы очень хотелось, точно так же, как и возвращаться назад. Если он чего-то сейчас и хотел, так это сидеть за этим вот деревянным столиком в тени и никуда не дергаться, потягивать свою кока-колу, а еще — глубокого покоя, который казался ему этаким тихим всеобщим праздником.

Полная безмятежность. Вот ее, наверное, и можно было бы пожелать безо всяких предварительных условий: жить c постоянным ощущением каникул, как будто ты откуда-то сбежал, причем сбежал удачно. И да пребудет с ним навсегда эта полуденная неподвижность, которую он втягивал в себя с каждым глотком здешнего сладкого воздуха.

Хотя в самом по себе пожелании неких моральных качеств, безмятежности, великодушия и так далее, тоже заключалась своя проблема. Без запрета (который Пирсу казался самоочевидным) на пожелание творческих способностей — садишься за пианино, и из-под пальцев вдруг сама собой начинает литься «Апассионата» — мудрости грош цена; ни озарение, ни творческий прорыв не имеют смысла, если их не заработаешь собственным трудом, и, вне всякого сомнения, по большей части из труда они и состоят.

Лучше всего. Пирс глубоко вздохнул: эта мысль ему и раньше приходила в голову. Лучше всего было бы просто отказаться. Да нет, спасибо, право, не стоит. Он уже в достаточной степени набрался ума — а может быть, просто начитался умных книжек, — чтобы понять: в самой природе гарантированного исполнения желаний есть нечто разрушительное для обычного человеческого счастья. Ясно как божий день. И все же. Ему оставалось только надеяться на то, что, когда такая возможность ему представится, он найдет в себе силы быть мудрым, и ничего не желать; что жизнь будет идти своим чередом; что им не овладеет какая-нибудь страсть; что он не окажется в пиковой ситуации, из которой будет отчаянно стараться найти выход, другими словами, только не сейчас. В таком случае, даже если он и не сможет наотрез отказаться от исполнения желаний, он сможет, по крайней мере, выбрать второй призовой вариант: тот самый, давно обдуманный, даже слишком обдуманный для его обычной манеры жить, — то есть первые два желания истратить на здоровье и богатство, а затем, в качестве третьего желания, просто-напросто забыть обо всем, и забыть накрепко и навсегда; чтобы к нему волшебным образом вернулись внутренний покой и уверенность в себе, чтобы он и думать забыл о каких-то там желаниях и вернулся в свое (нынешнее) состояние полного неведения относительно самой возможности вторжения в привычный ход вещей неких таинственных сил, подвластных его собственной воле, и о том, что такие силы вообще на самом деле в принципе в природе существуют.

Вообще на самом деле в принципе в природе существуют. Пирс допил свою колу. Из-за церкви, по переулку, на шоссе вышла небольшая отара овец.