Владимир Кошута - «Обезглавить». Адольф Гитлер

• Название: «Обезглавить». Адольф Гитлер
• Автор: Владимир Кошута
• Издательство: ТЕРРА - Книжный клуб
• Жанр: О войне
• Год: 2005
• ISBN: 5-275-01269-1

Документальная повесть Владимира Кошуты рассказывает о трагической судьбе русской эмигрантки в Бельгии Марины Шафровой-Марутаевой. Во время оккупации Бельгии фашистскими войсками она вступила в движение Сопротивления. В декабре 1941 года 33-летняя Марина на одной из центральных улиц Брюсселя совершила покушение на офицера немецкой комендатуры, заколов его кухонным ножом. По личному приказу Гитлера, несмотря на заступничество королевы Бельгии Елизаветы, Марина Шафрова-Марутаева была обезглавлена.

---

Леопольд задержал взгляд на последних словах абзаца, еще раз прочел его полностью, как бы заново осмысливая содержание, которое вдруг открылось перед ним своеобразной заботой о королевской династии, независимости Бельгии. Обещание Гитлера, хотя и не имело никаких гарантий, оказалось созвучным с его чаяниями — сохранить власть и обеспечить независимость Бельгии в случае поражения в войне. Какой-то проблеск появился вдали и он устремился к нему, надеясь на успех. Мысль его работала отчаянно быстро и он уже рассматривал формирующуюся в сознании концепцию независимости Бельгии в оккупационном режиме, которую достичь можно было только путем договоренности с Гитлером. Леопольд оживился, облегченно вздохнул, мутная пелена усталости, покрывавшая его сознание, постепенно рассеивалась, уступая место ясности и четкости мышления и он дочитывал ноту фюрера уже как программный для себя документ: «Значит в интересах самой же Бельгии обратиться с воззванием к народу, армии, чтобы прекратить всякое сопротивление, а также дать необходимые инструкции властям с тем, чтобы последние вступили в прямой контакт с немецким военным командованием».

В кабинет вошла королева Елизавета. Она была в черном длинном платье с неизменным живым цветком на груди, не по годам энергичная и подвижная. Едва она переступила порог, как Леопольд направился к ней.

— Мама, Вы устали?

Елизавета поправила на голове белую накрахмаленную косынку сестры милосердия с красным крестом, и, возбужденная только что пережитыми минутами душевного потрясения, голосом, еще не остывшим от волнения, запротестовала:

— Нет, нет, Ваше величество, я не устала. Я пришла сюда из госпиталя, где навестила наших раненных офицеров и солдат. Там я имела возможность еще раз убедиться, какие у нас замечательные люди! Бельгия с ними непобедима! И никакой Гитлер не сможет поставить их на колени. Да, да. Представьте себе, когда я вошла в палату, один солдат, тяжело раненый в грудь осколком немецкой бомбы, узнал меня. Ему было трудно дышать, но он на всю притихшую палату прохрипел восторженным голосом: «Виват королева непобедимой Бельгии!» Больные подхватили это приветствие. «Виват королева Бельгии!» громкоголосо и потрясающе неслось по палатам госпиталя. Надо было только видеть и слышать это! — с лица Елизаветы на Леопольда смотрели глаза, застланные слезами радости, — Они верят в непобедимую Бельгию! Верят! Это же прекрасно! Понимаете?

— Вера наших офицеров и солдат в победу достойна самой высокой оценки, — поддержал Леопольд, — В тяжелых и неравных условиях они проявляют чудеса храбрости. Я восхищен защитниками Льежа.

— Их мужество войдет в историю Бельгии. Подвиг их бессмертен, — ответила Елизавета, подошла к карте и, внимательно посмотрев, на нее, обратилась к Леопольду, — Как это понимать? — показала рукой на синие стрелы, острыми клиньями расчленившие территорию Бельгии.

— Мы вынуждены отступать, — сдержанно пояснил Леопольд, — Мы наладили контакты с французским и английским командованием и приняли решение произвести перегруппировку, отвести наши войска за линию Антверпен—Намюр.

Он показал эту линию на карте.

— Отвести войска с занимаемых позиций? — недоуменно спросила Елизавета. В ее понятии любое отступление, пусть даже прикрытое хитроумным военным выражением «перегруппировка войск»; в конечном итоге означало оставление врагу части территории Бельгии, с чем она не могла смириться. — С такими, как у нас офицерами и солдатами отступать? С ними можно стоять насмерть, как это делают герои Льежа!

— Иного выхода нет, — спокойно, будто речь, шла о давно решенной проблеме, не вызывавшей сомнения, прозвучал ответ Леопольда.

И это его спокойствие, и новая линия обороны в глубине Бельгии, которую он показал и которую теперь предстояло занять войскам, и карта страны, расчлененная синими линиями, настолько ошеломили Елизавету, что она слепым шагом отошла от стола и беспомощно опустилась на стул. Всем своим существом она противилась любому отступлению.

— Все ли вами взвешено и учтено? — спросила она строго. — Ведь это отступление. Понимаете? Отступление!

— Наши войска ведут ожесточенные оборонительные бои, давая возможность союзникам занять позиции на рубеже Антверпен—Намюр, чтобы достойно встретить противника. Маневр наших войск вынужденный, по крайне нужен. Здесь учтены все обстоятельства.

В кабинете повисла напряженная тишина, которую вскоре нарушил прерывистый гул немецких бомбардировщиков. В динамике, стоявшем на столе Леопольда, раздалось мягкое, но настоятельное предупреждение: «Ваше величество, объявлена воздушная тревога».

— Мама, — обратился Леопольд к Елизавете настоятельно, — наши генералы, офицеры, солдаты и я лично преклоняемся перед вашим мужеством. И все же… Все же Вам лучше отправиться в Брюссель.

— Я должна уехать в Брюссель? Почему?

— Здесь опасно для жизни.

Елизавета медленно поднялась, величественно стала перед Леопольдом.

— Вы забываете, — заговорила твердо, — что я — королева Бельгии и в часы тяжелых испытаний должна быть вместе с нашими офицерами и солдатами. Присутствие королевской семьи на фронте придает войскам уверенность в победе. Нет, я отсюда никуда не уеду, — отрезала она решительно.

— Но, здесь опасно, — попытался Леопольд настоять на своем, однако Елизавета прервала его.

— Сейчас вся Бельгия в опасности. И очень важно, чтобы в это время каждый бельгиец нашел свое место. Для меня оно здесь, на фронте, с моими солдатами и офицерами.

— Но, мама. Штаб полагает…

— Пусть штаб занимается войсками, а не королевой Бельгии. Ею я займусь сама, — крайне недовольно ответила Елизавета и решительно вышла.

* * *

С началом войны атмосфера в Брюсселе была наполнена тревогой и тоскливым ожиданием жителями города своей участи. Семь дней драматических событий на фронте и трудноодолимого страха в столице казались брюссельцам вечностью. Сообщения с фронта поступали самые тревожные и противоречивые. Если верить обращению короля Леопольда к войскам, то дела бельгийской армии будто бы складывались неплохо, но если верить слухам, которые наводнили столицу, сообщениям радиостанций Парижа, Лондона, и особенно Берлина, то оснований для оптимизма у брюссельцев с каждым днем становилось меньше. В первый же день войны они были разбужены воем сирен и разрывами бомб на аэродроме в Эвере и с тех пор не выходили из цепенящего страха перед бомбежкой. Страх этот приобрел панический характер после того, как берлинское радио объявило о намерении Гитлера подвергнуть Брюссель массированному авиационному налету и уничтожающей бомбардировке. Перепуганные брюссельцы поспешно оставляли город. Вереницы автомашин, автобусов, фургонов, нагруженных наспех захваченным немудреным домашним скарбом, запруживали улицы столицы. Создавалось впечатление, что все население Брюсселя от мала до велика вдруг поднялось на ноги и неукротимым потоком устремилось из обреченного города в поисках спасения от неминуемой смерти, обещанной Гитлером. С тяжелым сердцем наблюдала Марина едва ли не паническое бегство из города, тех, кто, по ее твердому убеждению, должен был, презрев смерть, защищать его до последней капли крови. Война, нескончаемый поток мятущихся по улицам Брюсселя людей, напомнили ей давно минувшие картины отступления белых армий из России. Она тогда была двенадцатилетней девчонкой, но ее впечатлительность надолго сохранила в памяти пыльные, бескрайние дороги, по которым в панике метались белые армии, запомнились штатские и военные люди с выражением смертельного ужаса на лицах одних и бессильной, звериной ярости на лицах других. Казалось, мир перевернулся и явился противоположной стороной, где не было места добродетели, состраданию, а господствовали насилие, жестокость и смерть. Ей довелось видеть расстрелянных, изрубленных шашками, исколотых штыками, повешенных на фонарных столбах красноармейцев, штатских мужчин и женщин, которых белые называли большевиками. Она слышала душераздирающий, истошный крик отчаяния женщин и детей по казненным, от которого стынет кровь в жилах, видела сожженные дома крестьян и целые деревни, превращенные в пепел. По молодости лет она не могла тогда разобраться в том, что происходило в России и поняла все значительно позже. Но одно вынесла своим детским разумом — отвращение и ненависть к насилию, смерти. И вот то, что она ранее отвергла, вновь вторгалось в ее жизнь, на этот раз на чужой земле.

Поражение бельгийской армии на фронте в семье Марутаевых восприняли с такой же болью, как и в семьях бельгийцев, но когда дело дошло до оставления города, решили иначе. «Двух родин у человека не бывает, — сказал Шафров, — Но если нам Бельгия оказала гостеприимство, то защищать ее от врага надо, также, как и свое отечество. Мы остаемся здесь».