Франц Кафка - Замок

• Название: Замок
• Автор: Франц Кафка
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-352-01446-0

В настоящий том вошли роман Кафки «Замок», признанный одной из главных книг XX столетия, и сборник его рассказов.

---

— Вот тут, по-моему, ты к самому главному и подошла, — сказал К. — В этом все дело. После всего, что ты рассказала, я, по-моему, теперь очень ясно все вижу. Варнава слишком молод для такой работы. Ничего из его рассказов нельзя принимать на веру просто так. Коли он там, наверху, от страха обмирает, то и подмечать ничего не в состоянии, ну а когда его принуждают здесь к рассказам, он плетет всякие путаные небылицы. И я ничуть этому не удивляюсь. Благоговение перед властями у всех у вас в крови, от самого рождения и всю жизнь вам его тут со всех сторон и на все лады внушают, чему и сами вы способствуете, каждый по мере сил. По сути-то я ничего против не имею: если власть хороша, почему перед ней и не благоговеть? Только нельзя совершенно неискушенного юношу вроде Варнавы, который дальше своей деревни и не видел ничего, сразу посылать в Замок, а потом ждать и даже требовать от него правдивых рассказов, всякое слово толкуя как слово откровения да еще стараясь из толкований этих собственную судьбу вызнать. Ничего нет ошибочнее и порочней! Правда, и я поначалу позволил ему вот этак сбить себя с толку, возлагая на него надежды и претерпев из-за него разочарования, и то и другое основывая только на его словах, то бишь, по сути, ни на чем не основывая.{20}

Ольга промолчала.

— Нелегко мне, — продолжал К., — подрывать в тебе доверие к брату, я ведь вижу, как ты его любишь, какие надежды на него возлагаешь. [Кстати, мне эти твои ожидания вообще не вполне понятны, исполнить их, по-моему, не только твоему брату, но и вообще никому не по силам. Но это мы еще после обсудим, если ты не возражаешь. Я же первым делом хотел бы сказать вот что: мое суждение о твоем брате не должно приводить тебя в отчаяние, будь у тебя и правда причина из-за него отчаиваться, думаю, я бы тогда промолчал.] Однако придется это сделать в немалой мере как раз ради твоей любви и твоих надежд. Видишь ли, тебе все время что-то мешает — только не пойму что — до конца осознать, как важно то, что Варнаве даровано, даже если он, допустим, не сам этого добился. Он вхож в канцелярии — ну хорошо, если тебе угодно, назовем это приемной, — значит, он вхож в приемную, но там же есть двери, которые ведут дальше, барьеры, за которые, если иметь достаточно сноровки, можно проникнуть. Мне вот, к примеру, эта приемная, по крайней мере пока, совершенно недоступна. С кем Варнава там говорит, я не знаю, может, тот писарь самый ничтожный из слуг, но будь он даже самый ничтожный, он может отвести к следующему по старшинству, а если не отвести, то хотя бы его назвать, а если не назвать, то хотя бы указать кого-то другого, кто уполномочен это сделать. Предположим, мнимый Кламм с настоящим Кламмом ничего общего не имеет и сходство между ними видит один только ослепленный волнением Варнава, пусть это ничтожнейший из чиновников, пусть и не чиновник вовсе, но какие-то обязанности там, за конторкой, он все-таки исполняет, что-то из своей толстенной книги вычитывает, что-то писарю нашептывает, о чем-то все-таки думает, когда его взгляд, пусть изредка, пусть с большими перерывами, на Варнаву падает, но даже если это совсем не так и сам он, и действия его ровным счетом ничего не значат, все равно — кто-то же его к этому месту приставил и, наверно, какие-то помыслы на его счет имел. Словом, я только одно хочу сказать: что-то во всем этом есть, что-то тут Варнаве предлагается, пусть сущая малость, и только сам Варнава виноват, что ничего иного из этой малости извлечь не может, кроме сомнений, безнадежности и страха. И притом я ведь исхожу из самого неблагоприятного предположения, вероятность которого весьма мала. Как-никак у нас письма в руках, которым, правда, я не слишком доверяю, однако доверяю все же гораздо больше, чем словам Варнавы. Пусть это старые, никчемные письма, наугад выхваченные из кучи таких же старых и бесполезных бумаг, и пусть в этом выборе не больше смысла, чем в бездумном клевке канарейки на ярмарке, когда она вытаскивает из россыпи билетиков один-единственный с предсказанием чьей-то судьбы, пусть так — но все же эти письма по крайней мере имеют касательство к моей работе, предназначены явно мне, хотя, быть может, и не к моей пользе, они, как подтверждают староста и его жена, собственноручно подписаны Кламмом и имеют, опять-таки со слов старосты, хотя и частное, к тому же не вполне ясное, однако большое значение.

— Это староста так сказал? — оживилась Ольга.

— Да, он так сказал, — подтвердил К.

— Обязательно Варнаве расскажу, — выпалила Ольга. — Его это ободрит.

— Да не нужно ему ободрение, — возразил К. — Его ободрять — значит внушать ему, что он на верном пути, пусть, мол, и дальше действует в том же духе, хотя на этом пути он никогда ничего не достигнет, с тем же успехом ты можешь ободрять человека с завязанными глазами, призывая его хоть что-то разглядеть, он сколько ни будет таращиться, через платок не увидит ничего, а сними повязку с его глаз — и он прозреет. Помощь Варнаве нужна, а не ободрение. Ты только вообрази: там, наверху, власть во всей своей непостижимой мощи — а я-то до приезда сюда полагал, будто имею о ней хотя бы приблизительное представление, какое ребячество! — так вот, там власть, и Варнава выходит к ней один на один, рядом никого, только он, в своем одиночестве настолько до умопомрачения беззащитный, что если не сгинет в какой-нибудь канцелярии в темном закуте, значит, уже выйдет из этого испытания с честью.

— Ты не подумай, К., — сказала Ольга, — будто мы недооцениваем тяжесть работы, которую Варнава на себя взвалил. В благоговении перед властями у нас нет недостатка, ты сам сказал.

— Да не туда оно направлено, благоговение ваше, — отмахнулся К. — Не в том месте и мимо цели благоговеете, такое благоговение только оскорбляет свой предмет. Разве это благоговение, когда Варнава дарованное ему право доступа в канцелярии кощунственно употребляет на то, чтобы целыми днями пребывать там, наверху, в полном безделье, или когда он, спустившись сюда, вниз, подозрением и уничижением порочит тех, перед кем только что трепетал, или когда он, то ли от тоски, то ли от усталости, не сразу разносит доверенные ему письма и мешкает с исполнением порученных ему заданий? Да нет, какое уж тут благоговение! Однако упрек мой идет еще дальше, он направлен и против тебя, Ольга, я и тебя не могу не укорить, ибо это ты, хоть и полагаешь, будто благоговеешь перед властями, послала Варнаву, во всей его юной слабости и беззащитности, в Замок или по крайней мере не удержала его.{21}

— Твои упреки для меня не новость, — сказала Ольга, — я и сама себя давным-давно укоряю. Правда, в том, что я Варнаву в Замок послала, меня упрекнуть нельзя, не посылала я его, он сам пошел, но мне надо было всеми правдами и неправдами, уговорами и лестью, силой или хитростью его удержать. Да, надо было удержать, но настань сегодня снова тот день, тот роковой день, и чувствуй я горе Варнавы, горе всей нашей семьи так же, как чувствовала тогда и чувствую поныне, и попытайся Варнава снова, ясно осознавая все опасности и всю ответственность своего шага, с мягкой улыбкой высвободиться из моих рук, чтобы уйти, — я бы и сегодня не стала его удерживать, несмотря на весь горький опыт истекших лет, да и ты бы на моем месте, наверно, тоже не стал. Ты не знаешь нашей беды, оттого и несправедлив к нам, а прежде всего к Варнаве. У нас тогда было побольше надежды, чем нынче, хотя и тогда надежды было немного, много было только горя, так оно до сих пор и осталось. Разве Фрида ничего тебе про нас не рассказывала?

— Только намеками, — ответил К., — а так ничего определенного, но при одном упоминании о вас она выходит из себя.

— И трактирщица ничего не рассказывала?

— Да нет, ничего.

— И больше никто?

— Никто.

— Ну разумеется, кто же станет про нас рассказывать! Хотя каждый что-то про нас знает, либо правду, насколько она вообще людям доступна, либо, на худой конец, прослышанные где-то, а по большей части ими же самими выдуманные сплетни, мы занимаем их мысли куда больше, чем хотелось бы, но вот рассказывать напрямик никто не станет, про такие вещи они говорить боятся. И они правы. Тяжело такое вымолвить даже перед тобой, К., ведь вполне возможно, что ты, выслушав все, уйдешь и знать нас больше не захочешь, как бы мало на первый взгляд тебя это ни касалось. И тогда мы потеряем тебя, того, кто для меня теперь, не побоюсь признаться, значит едва ли не больше, чем вся прежняя служба Варнавы в Замке. И все-таки — меня эта мука весь вечер надвое раздирает — ты должен об этом узнать, иначе тебе нашего положения никак не понять, иначе ты, и для меня это особенно горько, по-прежнему будешь несправедлив к Варнаве, иначе не будет между нами полного единодушия, а оно тут необходимо, и ты ни сам не сумеешь нам помочь, ни от нас помощь, помимо той, которая по Варнавиной службе полагается, принять не сможешь. Один вопрос только остается: хочешь ли ты вообще об этом узнавать?