Зиновий Зиник - Лорд и егерь

• Название: Лорд и егерь
• Автор: Зиновий Зиник
• Издательство: СП «Слово»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-85050-280-7

Имя Зиновия Зиника (р. 1945) широко известно на Западе. Он родился и вырос в Москве. С 1975 года живет в Лондоне. Его произведения переведены на немецкий, испанский, датский и иврит. Новый роман З. Зиника «Лорд и егерь» посвящен проблемам русской эмиграции «третьей волны». Проблемы прошлого и настоящего, любви и предательства, зависимости и внутренней свободы составляют стержень романа. На русском языке публикуется впервые.

---

В эти утренние часы месяц назад его выводили из лагерной зоны на шмон перед началом работ; и ему пришло в голову, что лагерь, тюрьма — единственное, пожалуй, место в советском обществе, где можно обнаружить хоть какое-то подобие цивилизации с ее пристальным вниманием к детали, к однажды заведенному порядку и распорядку, к иерархической разделенности заключенных по неуловимым «классовым» признакам на аристократов и плебеев. И он, Карваланов, несомненно числился в аристократах этого тюремного мира: к нему всегда было особое отношение — и со стороны зэков, и со стороны чекистов, и со стороны инкоров на воле. Его не сумели запугать не потому, что ему не свойственно чувство страха, а потому, что никак не могли понять, где этот страх коренится; не понимали, что его страх — это страх перед отречением, и от неких загадочных принципов — по сути своей страх не земной, поскольку речь шла об отречении от избранности, дарованной не от мира сего и не здешним миром реквизируемой. За все его проступки другого бы сгноили в лагерях или превратили бы в слюнявое животное из тюремной психушки; а он — вышагивает сейчас по Лондону, не хватает разве что лайковых перчаток и тросточки. Недаром кампанию за его освобождение возглавил на Западе английский лорд. Недаром этот лорд пригласил его к себе в поместье. Аристократ лагерной цивилизации останется таковым и в цивилизации западной. «Аристократы всех стран, объединяйтесь!» — вот что выстукивали каблуки его башмаков под гулкими сводами вокзала Чаринг-Кросс.

* * *

За окном поезда проплывал пейзаж загородной местности, нереальной в первую очередь своей безлюдностью. В загривках холмов, в мелькающих домиках и овцах, застрявших в мелких рощицах и кустиках, как крошки хлеба в бороде сумасшедшего, было нечто от сновидения: лишь во сне ты один на один с ландшафтом — как будто твой глаз путешествует не по долинам и по взгорьям, а по бугоркам и извилинам собственного мозга; за час езды он не заметил ни единого человека в сельской идиллии за окном. Так же пустынна была и пригородная станция — с резным кружевом деревянной крыши, похожей на гигантское крыльцо исчезнувшего поместья, с колоннами чугунного литья, где барельефный герб королевской железной дороги был раскрашен с детской аляповатостью: это был шедевр викторианской архитектуры, раз в пять лет подновляемый кисточкой маляра — главного инженера этой вечно осыпающейся машины времени, Англии.

Распорядителем всего этого архитектурного миража был старый добрый станционный смотритель у выхода, в черной форменке с погончиками, в фуражке с околышками железнодорожника. Его пухлые ватные щечки были загримированы под Диккенса, румянцем и седыми бакенбардами. Умильная улыбка на губах Карваланова сменилась, однако, гримасой паники, когда этот буколический станционный смотритель, просящийся на портрет российского академика пушкинских времен, довольно бесцеремонно остановил его у барьера:

«Ваш билет, сэр?»

Карваланов стал демонстративно, как всякий пойманный с поличным безбилетник, хлопать себя по карманам, перекладывать бумажки и перетряхивать документы, расстегивать и застегивать многочисленные «молнии» на сумке с подарком лорду, даже залез под подкладку куртки через дырку в боковом кармане; но на самом деле он прекрасно знал, что билета у него нет: билет он выбросил в окошко, подъезжая к станции, по советской привычке полагая, что его уже проверили на входе (то есть на входе билет как раз и не проверили, но он на это не обратил внимания, совершенно не подозревая, что билеты в Англии проверяются как раз на выходе, не в пункте отбытия, а в пункте прибытия). Именно это он и попытался втолковать смотрителю-контролеру, насчет того, что в Советском Союзе все наоборот и билет проверяется в пункте отбытия, а не в пункте прибытия, на входе, а не на выходе, поскольку — попытался он сострить, бравируя своим английским, — выхода все равно нет, «другого нет у нас пути, и в коммунизме конечная остановка».

«Говорят, в Советском Союзе транспорт бесплатный, сэр?» — осведомился станционный контролер, явно не оценив антисоветского переиначивания комсомольской песни. «У вас прекрасный английский, сэр. Говорят, в Советском Союзе бесплатное образование?»

«За свое образование я отплатил тюремным сроком. Я английский в советской тюрьме изучал», — мрачно отпарировал Карваланов. Но в принципе ему было приятно перекинуться словцом с представителем простого народа той страны, где даже служащий железнодорожной станции говорит по-английски лучше, чем профессор английской кафедры Московского университета. Карваланов извинился за свой акцент: он всего месяц в Англии; но запас слов у него вполне приличный. Он сидел в тюрьме, славящейся своей библиотекой еще с царских времен: собрание книг, изъятых во время обысков и арестов чуть ли не за два столетия российского инакомыслия: «Десятки тысяч томов, вся английская классика и даже полузапрещенные современные авторы попадаются — на воле не достать. Мне, можно сказать, крупно повезло в тюрьме с английским».

«В Англии за приличное образование надо платить дикие деньги», — порадовался за него станционный смотритель. «Как же это вам удалось попасть в такую привилегированную тюрьму, сэр?»

«Крайне просто», — с удовольствием принялся просвещать этого инородца Карваланов. «Меня перевели из больницы в тюрьму, когда психиатрам не удалось принудительным лечением убедить меня в том, что я — сумасшедший».

«Я слышал, медицинское обслуживание в Советском Союзе совершенно бесплатное», — кивнул головой с миной знатока станционный англичанин. «А тут слепни от катаракты — операции не дождешься. Что же вы от лечения отказывались, если бесплатно?»

«Дело не в том, был ли я психически болен или нет. Дело в том, кто ставит под сомнение твою нормальность», — нервничая, повысил голос Карваланов. «С точки зрения советского психиатра, психически здоровому человеку нет нужды доказывать свою нормальность. Если пациент нуждается в подобном доказательстве, значит, он автоматически сумасшедший. Чтобы выписаться из психбольницы, мне нужно было доказать, что я вполне нормальный человек. С точки зрения психиатра, это и значит, что я — сумасшедший! Замкнутый круг, улавливаете?»

«А у нас все наоборот», — бурчал станционный смотритель, — «недавно стали психопатов из больниц выписывать: денег, говорят, нету. Если не буйный, гуляй, мол, себе на здоровье. Куда ни глянь — везде сумасшедшие, деваться от них некуда. Кто же вас в больницу направил?»

«КГБ. Органы безопасности считают сумасшедшим всякого, кто с ними борется. Поэтому я и говорю: дело не в том, сумасшедшие мы или нет; дело в том, кто ставит под сомнение нашу ненормальность».

«У нас про КГБ много в газетах пишут. Я так про себя подумал, что если человек в здравом уме, сэр, он с ними бороться не будет», — умудренно вздохнул железнодорожник.

«В каком-то смысле вы правы», — хмуро кивнул Карваланов.

«То есть, с КГБ вы больше не боретесь, если вас из больницы выписали?» — хитро спросил железнодорожник.

«Меня не выписали. Меня обменяли».

«Так вы один из этих самых, из диссидентов? То-то мне лицо ваше знакомо. Вас по телевизору показывали. Вас на аргентинского шпиона обменяли, не так ли?»

«На чилийского», — поправил его Карваланов. «И не на шпиона, а на коммуниста, он там в тюрьме сидел».

«Тоже — от лечения отказывался?» — спросил станционный смотритель, многозначительно повертев указательным пальцем у виска. «А здесь вы к кому направляетесь?»

«К лорду Эдварду», — кашлянул в кулак Карваланов. Своей показной солидностью он давал понять этому фамильярному станционному смотрителю, что прибыл сюда не как заезжий иностранец из ротозеев, а по особому приглашению.

«К лорду Эдварду?» — искренне изумившись, повторил станционный смотритель. «Так он же вроде за границу отбыл. Я сам чемоданы в вагон грузил. Вы же не фазанов стрелять приехали? Наш лорд этого не одобряет. Я три войны прошел — мне что фазаны, что люди. Так или иначе, охотничий сезон еще не начинался, сэр».

«Не знаю, меня пригласили. Меня такси, наверное, ждет у выхода», — и нетерпеливо откланявшись, Карваланов двинулся к барьеру.

«А как же насчет билетика, сэр?» — поправил козырек фуражки смотритель.

«Но я же объяснил», — опешил Карваланов.

«За рассказики спасибо, а за дорогу придется заплатить», — неожиданно сухим и категорическим тоном заявил служитель и преградил Карваланову выход. И за выброшенный железнодорожный билетик — ничтожный кусочек розового картона — пришлось заплатить вторично; сумма эта была дикая по советским понятиям: советский транспорт в сравнении с английским практически бесплатный, в этом, что и говорить, станционный смотритель был прав.

К его правоте снова пришлось прибегнуть, когда выяснилось, что никакого такси у выхода не обнаружилось, и Карваланов вернулся к барьеру, чтобы выяснить дорогу к поместью. Станционный цербер снова превратился в буколически-радушного диккенсовского эсквайра и с головокружительными подробностями стал перечислять повороты, перекрестки и переходы, где таверна «Карета и лошадь» сменялась воротами кладбища, а крикетное поле — церковью, за которой следовала можжевеловая изгородь, конюшня и охотничья сторожка. Карваланову, с его цепкой лагерной памятью на подробности, показалось, что он найдет дорогу с закрытыми глазами; вступив в тенистую, как будто парковую аллею с укатанной щебниевой дорожкой, он на первом же перекрестке свернул, как и требовалось, налево, потом направо, потом еще раз направо, но почему-то не обнаружил — ни кладбища, ни таверны, ни конюшни; а только лес, лес и лес.