Франц Меринг - История войн и военного искусства

• Название: История войн и военного искусства
• Автор: Франц Меринг
• Жанр: История

---

Подобное же происходит при попытках раз и навсегда при­писать постоянному войску преимущество перед милицией. Защитники постоянного войска, начиная с Вегеция, привыкли повторять: «Во всяком сражении не столько численность и необученная храбрость, сколько искусство и упражнение одер­живают победу». Конечно, Вегеций не был великим мыслите­лем в военных вопросах. Он был компилятором, который из не дошедших до нас античных произведений о военном искус­стве (он жил в V веке нашей эры) извлек и собрал то, что ему казалось наиболее ценным. Но в течение многих столетий,

вплоть до наших дней, он считался авторитетом в этих вопро­сах, и приведенное нами выражение его в зародыше содержит то, что сторонники постоянного войска имеют обыкновение говорить в пользу этой системы.

К этому нужно добавить, что сказанное Вегецием о «каж­дом сражении» относится с таким же успехом к каждой кампа­нии. Однако имеется достаточное количество сражений, в ко­торых «численность и необученная храбрость» одержали по­беду над вымуштрованными солдатами. При всем своем беспощадно суровом приговоре добровольцам 1792 г. Карно все-таки заявляет, что ничто не в состоянии противодейство­вать их первому натиску. Также и Наполеон, несмотря на все свое преклонение перед старыми профессиональными солда­тами, признавал, что с неопытными войсками можно брать са­мые сильные позиции. Он прибавлял только, что с такими вой­сками нельзя довести до конца план войны или же, как более точно выражено у Карно, нельзя с ними делать никаких завое­ваний. Он боялся разложения таких войск после победы еще более, чем после поражения. Поэтому-то, желая приучить их к механическому повиновению, он сливал массы доброволь­цев со старыми полками.

Если считать, что строгая и суровая дисциплина составляет альфу и омегу каждой сколько-нибудь жизнеспособной воен­ной системы, то этим никоим образом не сказано, что такая дис­циплина является исключительно привилегией постоянного войска. И милиция может иметь хорошую дисциплину, даже такую, которая будет далеко превосходить дисциплину посто­янного войска. Когда различие между милицией и постоянным войском видят в том, что в одном случае дисциплина основана на физическом воздействии, а в другом исчерпывается мораль­ной областью, то это поверхностный взгляд. И постоянные вой­ска могут быть воодушевлены высокими моральными чувства­ми, например, французские революционные войска или немец­кая армия, сражавшаяся у Гравелота и Седана[49]. Даже старым наемным войскам не были чужды некоторые моральные качест­ва: воинская доблесть, чувство солдатской чести и так далее. Несмотря на всю свою любовь к палке, даже старый Фриц не мог окончательно выбить этих качеств у своих солдат, и ост-эльбским юнкерам после его смерти понадобилось несколько десятиле­тий для того, чтобы из армии, сражавшейся под Йеной в 1806 г.,

выколотить всякий след моральных чувств. В этом отношении прусские юнкеры имеют полное право на исторический патент, ибо подобного примера, кажется, не знает военная история.

С другой стороны, сразу становится ясным, что милиция, ко­торая воодушевлена исключительно моральными чувствами, как бы ни были благородны и возвышенны эти чувства, в борьбе с обученными войсками с самого начала обречена на неудачу. И, напротив, самые выдающиеся, наиболее знаменитые историчес­кие милиции, которые вызвали коренной переворот в области военного искусства, были лишены, по крайней мере в определен­ном смысле слова, каких бы то ни было моральных сил. Герман­цы, которые в Тевтобургском лесу уничтожили легионы Вара и после этого оказали непреодолимое сопротивление чрезвычайно тонкому и сложному организму римского войска, даже не чис­лом, а только «необученной храбростью», были разбойники, вар­вары, так же, как средневековые швейцарцы, которые наголову разбили одну за другой несколько феодальных рыцарских армий.

Этим, конечно, не уменьшается значение моральных качеств для военного искусства. Этим только подчеркивается, что не в них заключается решающий элемент различия, существующего между милицией и постоянным войском. Он заключается ско­рее в характере дисциплины, которая в постоянном войске при­обретается выучкой, а для милиции должна быть прирожден­ной, или, чтобы лучше объяснить это слово, могущее быть не­правильно истолкованным, дается милиции с самого начала условиями жизни и работы ее личного состава. Дельбрюк в сво­ей «Истории военного искусства» доказал, что именно эти ка­чества делали германцев непобедимыми для римского войска, и еще до Дельбрюка наш старый товарищ Бюркли привел анало­гичное доказательство по отношению к старым швейцарцам в их борьбе с феодальными рыцарскими армиями.

Если мы ограничимся промежутком времени от Великой фран­цузской революции до франко-прусской войны 1870 — 1871 гг., то мы заметим на первый взгляд совершенно непонятное, но с нашей точки зрения легко объяснимое обстоятельство, что ми­лиция наиболее успешно проявляет себя при защите историчес­ки отжившего строя. Наиболее блестящими страницами ее исто­рии в этот период является крестьянское восстание в 1792 г. в Вандее и тирольское ополчение в 1809 г. Крестьяне феодальной Вандеи дрались несравненно лучше, чем дрались в то же время добровольцы республики, отзывы о военных качествах которых, данные Карно, мы привели выше. Милиция Вандеи и Тироля чер­пала свою силу из тесной сплоченности патриархальных отношений, внутри которых они жили; выходя за пределы этих усло­вий, она теряла свои боевые качества. На несравненно более широкой арене защищали исторические пережитки испанские гверильясы, которые в конце концов так и не были побеждены французской постоянной армией, в значительной степени, прав­да, потому, что на стороне их сражались также постоянные вой­ска — английские наемные войска, которые по своей организа­ции принадлежали еще к армиям дореволюционного типа.

Если мы обратимся к милиционным армиям того периода, когда они создавались в исторически развитых условиях,— где капита­листический способ производства уже более или менее покон­чил со старыми патриархальными пережитками,—то прежде всего мы должны исключить из этих славных списков французских доб­ровольцев 1792 г. и прусский ландвер 1813 г. Мы уже видели выше, что по отношению к ним обоим только в очень определен­ном и узком смысле слова можно говорить о милиции. Если те­перь исключить такие карикатурные примеры, как берлинское городское ополчение 1848 г. или революционных борцов за им­перскую конституцию в 1849 г., которые имели против себя вдо­бавок подавляющий перевес противника, то в качестве большого исторического примера для разрешения вопроса, который зани­мает нас сейчас, остается только милиция, созданная Гамбеттой на другой день после Седана и противопоставленная немецкой армии. Американская междоусобная война северных и южных штатов, чрезвычайно поучительная во всех отношениях, а также и в вопросе о милиции, должна быть нами сброшена со счета, ибо там милиция сражалась с обеих сторон. Для французской послеседанской милиции налицо были самые благоприятные условия. Она сражалась в защиту отечественной земли против постоянно­го войска, которое вело завоевательную войну, стало быть, при обстоятельствах, которые, по мнению Шарнгорста и его товари­щей, делали милицию вполне приемлемой и необходимой. И даже прусская военная литература ни в коей мере не склонна оспа­ривать, что милиция Гамбетты имела исключительные дости­жения. Несмотря на это, она не могла помешать окончатель­ной победе немецкой армии и еще раз только доказала то, что еще раньше говорили Карно и Наполеон: с милицией можно блестяще выиграть сражение, но нельзя предпринимать пла­номерные военные кампании.

Да будет нам позволено всю историческую условность про­тивопоставления милиции постоянному войску пояснить на од­ном особенно ярком примере. Фельдмаршал фон дер Гольц, в настоящее время крупнейшее светило прусской армии, пытается

оправдать юнкеров под Йеной следующими словами: «Войско, которое разбили французы при Йене в 1806 г., было то самое войско, которое самих французов разбило в 1757 г. при Росбахе». Ему уже было на это правильно отвечено, что именно по­этому оно вполне заслуживало быть разбитым. Но через какие-нибудь четверть года после битвы под Йеной с йенскими побе­дителями в битве при Эйлау сражалась также русская армия, и по отношению к этой армии можно было также вполне справед­ливо сказать: «Русская армия, которая в 1807 г. остановила не­удержимый победоносный напор наполеоновских войск, была та самая армия, которая в 1758 г. при Цорндорфе оказала столь же сильное сопротивление фридриховской армии».

Насколько различны были методы войны фридриховского и наполеоновского войска, настолько тождественна была тактика русских при Цорндорфе и при Эйлау. Массивные, чрезвычайно глубокие построения, поддержанные многочисленной артилле­рией и укреплениями, чудовищные вследствие глубины построе­ния потери, достигавшие в обоих названных нами боях почти половины армии, — но при всем этом в последнем счете оказыва­лось непреодолимое сопротивление. Сражение при Цорндорфе считается прусской военной историей победой Пруссии. Но, как часто бывает, о победе тут можно говорить только в очень огра­ниченном смысле. Великолепный образ этого сражения дал один современный дипломат, сравнивший его с сильной оплеухой, от которой человек «переворачивается кругом, но продолжает ос­таваться на ногах». Русские войска продолжали стоять, а король отступил, чтобы в следующем году от тех же самых русских по­терпеть поражение при Куннерсдорфе — самое страшное пора­жение из испытанных прусской армией до Йены. Наполеон, из­влек мудрый урок из опыта под Эйлау и заключил под его впечат­лением Тильзитский мир, который в некотором роде, конечно, имел для него роковое значение.