Григол Чиковани - Шони

• Название: Шони
• Автор: Григол Чиковани
• Издательство: Литература да хеловнеба
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1964

В сборник грузинского советского писателя Григола Чиковани вошли рассказы, воссоздающие картины далекого прошлого одного из уголков Грузии — Одиши (Мегрелии) в тот период, когда Грузия стонала под пятой турецких захватчиков. Патриотизм, свободолюбие, мужество — вот основные черты, характеризующие героев рассказов.

---

Турки втащили его, раненого, на свой корабль, привезли в Стамбул и продали в неволю. Опытный глаз работорговца на стамбульском базаре разглядел в изнуренном рабе прекрасного воина. Чонти не знал в его доме недостатка ни в чем: ни в лекарях, ни в уходе, ни в пище. Вскоре он пришел в себя, окреп и тогда торговец, вместе с другими ценными подарками, преподнес его в дар султану. Затем Чонти попал к знаменитому турецкому военачальнику, и начались наезды, походы, битвы. Пришла к Чонти слава, а слава принесла с собой и богатство. Но ни богатство, ни почет не могли заглушить тоски по родине. День и ночь мечтал Чонти о возвращении домой, но миновало целых двадцать лет, прежде чем представился случай осуществить давно задуманное. Воспользовавшись ирано-турецкой войной, он убежал в Армению, оттуда перешел в Кахети, в Картли, заехал к царю Теймуразу, передал ему важные сведения о турецком войске, и вот он здесь, в Одиши…

Чонти рассказал невеселую повесть своей жизни так, словно пережил все это не он, а кто-то другой. Его думы были заняты одним — он хотел узнать о судьбе Синту.

Сесирква проводил его на могилу. Долго стояли они под старой ольхой. Лес безмолвствовал. Только где-то в зарослях кричали дрозды да на дороге поскрипывала арба…

По этой дороге прошел сегодня утром Чонти. Мог ли он подумать, что тут похоронена Синту?!

«Я вернулся, не смогла погубить меня турецкая сабля, Синту!»

Через неделю Чонти вместе с Александром Липартиани уехал в Кахети.

Шони

1

Девушка стояла на краю канавы… В одной руке у нее был кувшинчик, заткнутый кукурузными листьями, в другой — увязанный в платок полдник.

— Не надо, — сказал парень.

Он стоял в канаве, опершись на черенок лопаты. На его лице, разгоряченном от солнца и тяжелой работы, сверкал пот. — Мне и своей еды хватает. — По-мегрельски он говорил плохо, а когда сердился — так и того хуже.

Из-под челки волос, упавших на лоб девушки, ласково глядели на парня большие голубые глаза.

— Нет, не хватает, шони,[4] — сказала она упрямо и присела на землю, выброшенную из канавы. — Хозяйским хлебом не насытишься.

— Отцепись ты от меня, девчонка! — Вместо угрозы в голосе парня невольно прозвучала мольба. — И за что только наказал меня бог! Зачем нанялся я к этому Катран-батони![5]

— Ты жалеешь об этом, шони? — Девушка окинула его грустным взглядом.

— Не надо было мне наниматься к Катран-батони…

— Вот что, шони, я немножко посижу с тобой. — Тряхнув головой, Циру отбросила назад волосы, улыбнулась парню, и на ее загорелом лице блеснули белые зубы. — Ты только не сердись, шони, я побуду с тобой совсем немножко. — Она развязала платок: в тыквенный лист была завернута горячая кукурузная каша-гоми с вплавленным в нее сыром. Сняла крышку с горшочка, до краю полного фасоли. — Это я сама заправила фасоль, шони.

— Я потому и не хочу, что ты сама заправила, — ворчливо отозвался парень. — Теперь-то ты уйдешь, наконец?

— Не уйду. — Циру, обхватив руками ноги, уперлась подбородком в колени. На лоб ее снова упала прядь волос.

Сван отвернулся от девушки, заправил за пояс подол архалука[6] и стал копать, загоняя лопату в землю по самый черенок и высоко подбрасывая комья.

— Чего ты надрываешься, шони, — сказала Циру, — отдохнул бы…

Парень бросил лопату, вылез из канавы и пошел прочь. Перескочив через забор, он вошел в виноградник.

Взгляд Циру всегда манил его, звал к себе. Когда она глядела на парня, он, как зачарованный, лишался воли. Даже сейчас, шагая по винограднику, ощущал он за спиной силу ее взгляда…

Циру, действительно, не отрывала глаз от парня, но теперь они были затуманены печалью. А когда сильная, рослая фигура свана скрылась за лозами, на ресницах девушки повисла слеза, и она уже ничего не видела перед собой. Все слилось воедино: и виноградник, и тополя, выстроившиеся вдоль забора, и курятники, и конюшни, и марани Катран-батони, и земля, и небо. Долго сидела она так, не опасаясь, что кто-нибудь увидит ее здесь, безразличная к тому, что скажет о ней молва.

— Что мне с тобой делать, шони! — прошептала она в отчаянии и закрыла лицо руками.

2

Невесту для Гау — так звали юного свана — выбрали, когда он был еще в материнской утробе. Конечно, обе матери могли родить девочек или мальчиков, но вышло так, что надежды родителей сбылись: сперва появился на свет Гау, а затем Мзиса. Отец Гау, Тависав Чартолани, навестил отца новорожденной и принес ему в подарок дробовик.

— Бекмурза, если твоя Мзиса по своей или чужой воле выйдет за другого, то я и ты… — Тависав положил широкую, как лопата, ладонь на рукоять кинжала.

Бекмурза был из зажиточного рода, и Тависав, как бедняк, хотел иметь невестку из его семьи. Бекмураза был ему другом и спустя год привел будущему жениху положенный обычаем накданвири[7] — упряжку быков. Тависав, в свою очередь, одарил будущую невестку на смотринах. Теперь уже никакая сила не могла разлучить помолвленных.

Гау и Мзиса росли вместе. Вместе пасли скот, носили дрова из лесу, косили траву, ходили на мельницу. При переходе через реку Гау брал девушку на руки, она несмело обнимала его за шею, приближала свое разгоряченное лицо к его лицу. Но юношу это ничуть не трогало. Мзиса трепетала в его сильных руках, но ее юное тело было всего лишь тяжелой ношей. Мзиса понимала, что для Гау она была только другом, но она не открывала Гау причину своей печали. Впрочем, юноша и сам догадался, что Мзиса любит его…

Подошло время венчания, и Гау, по обычаю, должен был принести в дар невесте начвлаши[8] — две упряжки быков и одну корову. Тависав посоветовал сыну отправиться на заработки — так поступали все бедняки-сваны. Забросив за спину мешок и накинув бурку, взяв в руки лопату, они шли либо в Рачу и Лечхуми, либо в Имеретию и Гурию, но чаще всего в Одиши. И Гау решил пойти в Одиши.

Посреди лета Гау собрался в дорогу, чтобы к осени заработать деньги на покупку скота. Мзиса ждала его на краю села, в руках у нее был мешок с припасами. Они пошли рядом. Мзиса в душе молилась за Гау святому Георгию — покровителю путешественников. Наконец после долгого молчания юноша сказал:

— Мзиса, передай Сохре, чтобы он не продавал быков.

— Передам, Гау.

— Я ему задатка не давал.

— Знаю, Гау.

— Скажи, мол, через два месяца вернется Гау.

— Скажу, Гау.

— Пусть Сохре подождет меня два месяца.

— Да, Сохре подождет два месяца.

Они шли по тропинке вдоль высокого берега Ингири. В ущелье глухо рокотала река. Мзиса снова помолилась за Гау святому Георгию.

— Я и Сохре сошлись в цене… Скажи ему, чтобы он не продавал быков.

— Не продаст Сохре быков.

— Пусть и корову не продает.

— Чтоб волки съели ту корову, Гау, — сердито сказала Мзиса. — И тех быков.

Внизу по-прежнему глухо ревел Ингири.

Мзиса остановилась, остановился и Гау.

— Гау, — сказала Мзиса, — может быть, не нужно никакого начвлаши?

Но Гау как будто не слушал Мзису, он смотрел на реку.

— Может быть, не надо начвлаши? — повторила Мзиса. — А отец вернет накданвири, Гау…

Гау удивленно взглянул на девушку.

— Не нужны тебе больше ни быки, ни корова, слышишь, Гау! Считай себя свободным… Только бы ты был счастлив!

Мзиса повернулась и пошла в деревню. Гау стоял пораженный. «Считай себя свободным, Гау», — слышался ему в шуме Ингири покорный голос Мзисы…

3

Вместе с пятью другими сванами Гау целую неделю тщетно искал работу. Взятые из дому припасы были съедены, денег и лишних вещей у них не было, а шестерых таких здоровяков никто даром кормить бы не стал. Они решили разойтись, и Гау ходил теперь от дома к дому один. Просить он не хочет ни еды, ни жилья, потуже затянул пояс, питался дикими вишнями и тутой, спал под деревом, укрывшись буркой. Однажды, изнуренный жарой и голодом, он забрел в горную деревню Лакади. Отдохнув на чьем-то поле, он вышел к заводи, огороженной колючим кустарником, и вдруг остановился как вкопанный…

Навстречу ему шла юная девушка, только что вышедшая из реки. Ее тело, цвета зрелой нивы, блестело от воды, длинные мокрые волосы стлались по плечам и упругой груди. Высокая, гибкая, она горделиво несла свою красоту. Гау она увидела, когда их разделяло несколько шагов. Ужаснувшись, девушка с трудом удержалась от вскрика, но, взглянув на удивленно-восторженное лицо свана, невольно улыбнулась. А Гау показалось, что вместе с ней улыбнулись небо, земля, сверкающая под солнцем вода, вся окрестность. Но уже в следующее мгновение она повернулась, в несколько прыжков достигла речки, и до Гау донесся громкий всплеск.

— Откуда ты взялся здесь, шони? — Из воды показалось смеющееся лицо девушки, ее голубые лучистые глаза смотрели на Гау смело и прямо.