Лидия Чарская - Некрасивая

• Название: Некрасивая
• Автор: Лидия Чарская
• Жанр: Детская проза

Некрасивая, необщительная и скромная Лиза из тихой и почти семейно атмосферы пансиона, где все привыкли и к ее виду и к нраву попадает в совсем новую, непривычную среду, новенькой в средние классы института.

Не знающая институтских обычаев, принципиально-честная, болезненно-скромная Лиза никак не может поладить с классом. Каждая ее попытка что-то сделать ухудшает ситуацию…

---

Мне казалось, что все эти юные более или менее миловидные девочки ужасаются моему уродству, моему мясистому широкому сплющенному носу, моим толстым припухлым губам.

А маленькие мучительницы, как бы не замечая моего волнения, подступали ко мне все ближе и ближе, закидывая меня все новыми и новыми вопросами, которым не предвиделось конца. Итак как я все еще продолжала молчать, стоя по-прежнему с опущенными глазами. Одна из зелено-белых фигурок выдвинулась вперед, встала передо мной и проговорила голосом, исполненным вызова и насмешки:

— Что же вы не удостаиваете нас ответом? Или вы слишком ничтожным считаете для себя вступать в разговоры с нами простыми смертными, госпожа сиятельная графиня?

Этот голос звонкий и резкий в одно и тоже время, привлек мое внимание и заставил поднять на говорившую затуманенные глаза. Передо мной стояла девочка маленького роста, худенькая до прозрачности, с нежной сквозящей голубыми жилками кожей с бледными же губками, с огромными голубыми глазами, полными затаенной насмешки и задора, глазами прекрасными, не смотря на это и походившими своим цветом на прелестный голубой болотный цветок. Благодаря этим глазам Олю Звереву и называли, как я узнала впоследствии, Незабудкой, кличка полученная ею с самого младшего класса среди подруг.

Лишь только голубоглазая и белокурая девочка произнесла свою фразу, целый поток замечаний, шиканья и укоров полился на нее.

— Перестань, Зверева. Как тебе не стыдно! Не думаешь ли ты «нападать» на новенькую, как какая-нибудь седьмушка. Стыдись, Незабудка! Мы выросли для этих глупостей! Не остроумно, душка уверяю тебя!

— Но почему же она важничает и не хочет нам отвечать! — неожиданно вспыхнув, закипятилась Оля.

— Да! Да! Почему вы не желаете нам отвечать? — зазвенело, зазвучало, и зашумело вокруг меня на разные голоса.

Почему я не могла им отвечать?

Мое лицо все гуще и гуще покрывалось краской, глаза все наполнялись слезами, a по губам то и дело пробегала судорожная гримаса удерживавшая меня от слез. Я чувствовала, что еще один вопрос, один недоброжелательный взгляд и я разревусь сейчас, как самый маленький и беспомощный ребенок. Мне было мучительно стыдно и своего безобразного лица и своего графского титула и всех этих новых незнакомых мне сверстниц, рассматривавших меня, как вещь своими зоркими, беззастенчивыми глазами. О, как я была бы счастлива, если б нашла в себе силы крикнуть сейчас: «Вы ошибаетесь все, уверяю вас, вы неправы! Не правы! Я не горжусь и не важничаю, я просто сгораю от стыда. Я слишком застенчива, слишком стесняюсь моего гадкого некрасивого лица, моего угловатого вида, всей моей внешности негритянки, моей нелюдимости и угрюмости, наконец!»

Однако, я не могла им крикнуть всего этого. Я чувствовала, что один только звук, одно только слово и слезы хлынут…

Потянулась убийственная для меня минута молчания… Вопросов со стороны девочек не слышалось больше. Только неугомонная насмешница Зверева-Незабудка, по-прежнему стояла предо мной, мурлыкая себе под нос нараспев:

Она была горда…
Ох, как горда!
Она была прекрасна!
О, как прекрасна!
Как… графиня!

Еще немного и я бы разрыдалась навзрыд. Насмешка, этой тоненькой голубоглазки девочки жалила остро в самое сердце и положительно сводила меня с ума!

Слезы уже клокотали в моем горле, сжимали его и душили меня. И вдруг неожиданно новый голос, громкий и сильный как у мальчика, заставил меня сразу поднять опущенную на грудь голову и взглянуть вперед. Высокая, полная, смуглая девочка, с простодушным, скорее некрасивым нежели хорошеньким, лицом с очень смуглой оливкового цвета кожей, с румяными, алыми как кровь припухлыми губками и черными, огромными, блестящими, как два острые клинка, глазами под сросшеюся густой полоской бровей, с беспорядочно падающими на лоб смоляными кудрями мелко вившимися барашком, — вот что представилось моим изумленным глазам.

Такой институтки я не ожидала встретить. Все в ней, начиная с ее широкоплечей высокой и коренастой, с размашистыми манерами, фигуры и кончая большими смуглыми далеко не первой чистоты руками, казалось далеким и чуждым вычурному хорошо дисциплинированному строю институтской жизни. Белая пелеринка, съехавшая на спину, едва держалась на тонких завязках, «на честном слове», по выражению институток, которое я узнала впоследствии, обнажая смуглое и сильное плечо. Черные как у негритянки кудри беспорядочной волной спускались на шею и грудь. На белом переднике двумя огромными кляксами выделялись два чернильных пятна. Один полотняный рукавчик свалился с руки и болтался замусоленной тряпкой у кисти. Румяные губы были широко раскрыты и сквозь их алые, как кровь, полоски, белелся сверкающими миндалинами, ослепительный ряд красивых, ровных зубов.

В ней не было ничего русского, в этой странной девочке, живой, как ртуть, порывистой, как молодая дикая лошадь.

— Ага! Новенькая! Господи, какая уродка! — крикнул тот же звонко-сильный, далеко не женственный голос и два глаза-клинка так и впились в меня. Глаза эти со жгучим любопытством рассматривали меня, в то время как оливковое лицо и ало-пурпурные губы улыбались весело и простодушно. И нельзя было обидеться на эти милые глаза-кинжальчики, ни на эти добрые губы, ни на чистосердечно вырвавшееся из них слово «уродка». Действительно, я же была такова и не могла казаться иной!

Однако, окружающие меня девочки не разделяли моего взгляда, очевидно. То что можно было, по их мнению, скрыть под покровом насмешки, нельзя было ни коим образом высказывать так открыто в лицо. Бледненькая Незабудка с саркастической улыбкой покачала своей белокурой головой и произнесла с укором, обращаясь к оливковой девочке:

— Ай-ай-ай и тебе не стыдно, Аннибал! Надо уметь как можно лучше прятать свои впечатления, милая Римма!

— Ну что ты там болтаешь за глупости, Зверева! — захохотала веселым беспричинным смехом курчавая Римма, сверкая крупными жемчужинами своих ослепительных зубов. Не думаешь ли ты, что новенькая чувствует себя ужасно красивой?

И она снова захохотала во все горло, не переставая смотреть на меня.

Смущение овладело остальными девочками. Казалось, моя подавленность передавалась им. Они почувствовали себя неловко. Одна только «Африканка» по-прежнему, со свойственной ей бесцеремонностью продолжала разглядывать меня. Потом, не удовольствовавшись одним созерцанием очевидно, она взяла в обе руки мою тяжелую толстую косу и взвешивая ее на ладони, сверкая при этом черными, как ночь глазами повторяла с восхищением, оглядываясь на подруг:

— Ага! Какова! Нет, коса-то какова! Сама некрасивая, а волосы то, волосы, целое богатство. Тысячу рублей такая коса стоит. Как Бог свят, стоит.

И, окончательно придя в восторг, она, помимо собственной воли, так сильно дернула меня за волосы, что я невольно вскрикнула. Натянувшиеся нервы не выдержали и опустившись на первую попавшуюся скамейку перед учебным столом, я залилась слезами.

И не то что мне было так больно, что я не могла удержаться от слез, а просто все мое напряженное до сих пор состояние, должно было найти исход и вылиться слезами.

— Африканка! Римма! Как тебе не стыдно, глупая этакая! Готова чуть ли не драться, как мальчишка! Стыдись! — послышались звонко шепчущие голоса и я услышала в тот же миг шелест платьев, разом отхлынувшей от меня толпы девочек. И почти одновременно на плечо мое легла чья-то маленькая ручка.

— Не плачьте, новенькая! Вытрите ваши слезы и не обращайте внимания на африканку. Она глупа, правда, но добра и дика и на нее за ее глупость положительно нельзя сердиться, — услышала я плавно и спокойно журчащий, как лесной ручеек, голос. Невольно руки с платком упали на мои колени, я широко раскрыла заплаканные глаза и увидела перед собой незнакомую институтку, высокую, стройную, как пальмочка, красавицу собой, такую удивительную красавицу, какую встречала до сих пор разве только на картинах. У нее было тонкое личико, скорее бледное, без тени румянца, но той здоровой матово-желтоватой бледностью, которую можно было принять летом за легкий налет загара.

Тонкий нос с горбинкой и гордые сомкнутые губы тонкие же, словно выведенные кисточкой брови чуть-чуть удивленно приподнятые над большими серыми холодными глазами, такими хрустально спокойными глазами, похожими на тихое северное озеро, своим ясным спокойствием и глубиной.

Серые, как темная пыль или пепел волосы, тщательно причесанные на пробор, ложились двумя густыми пышными прядями по обе стороны красивого личика, переходя сзади в две длинные, но не толстые, до колен косы… Маленькие руки, маленькие уши и тонкая фигурка девочки говорила об аристократическом происхождении последней. И вся она казалась такой легкой, воздушной, прелестной и хрупкой на диво. Я смотрела на нее с невольным восклицанием, любуясь ею.