Борис Казанский - В мире слов

• Название: В мире слов
• Автор: Борис Казанский
• Издательство: Авалонъ, Азбука-классика
• Жанр: Языкознание
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-903605-16-3, 978-5-352-02279-5

В книге, написанной известным филологом, в популярной форме рассказывается, как возникает речь, как мы учимся говорить, каким количеством звуков обходимся, какие образы возникают в нашем сознании, когда мы произносим слова. Идет также речь о происхождении слов. Материалы, подобранные со знанием дела, подаются в живой манере, они интересны н доступны пониманию массового читателя.

---

Корни нашего мышления заложены еще в животной стадии человека, как рефлексы, которые становятся в силу их заразительности средствами стадного общения.

Животное познает мир буквально «брюхом». Ему недостаточно видеть предмет, чтобы оценить его, определить свое отношение к нему, понять его, — животному нужно его обнюхать, полизать, пожевать, испробовать на вкус. Съедобное или нет, вкусное или противное, какого именно вкуса? — вот первые принципы познания, простейшее понимание добра и зла. И ребенок тоже тянет инстинктивно в рот, что его интересует.

Воспитанием, культурой эти животные, хищнические влечения постепенно преобразуются. Но и в культурной форме интересов и стремлений часто явственно обнаруживаются начальные корни таких влечений. Язык часто обнаруживает и выдает подобное переосмысление простейших представлений. Понять — значило первоначально овладеть, а буквально схватить; внимание — слово того же корня, буквально вбирание в себя, захватывание внутрь. «Брюхом хочу» — писал Пушкин, желая выразить влечение всем существом. Воспитать — значило вскормить. Надоедать — буквально перекармливать, как Демьян своей ухой. Мы до сих пор говорим поглощать книги, впечатления, поглощен идеей, внимание поглощено; пожирать или есть глазами, поедом ест, мироед, заедать чужой век, среда заела, съели (т. е. затравили) человека, сам съешь, взъелся, въедливый, заядлый, заелся, питать надежды, злобу. С другой стороны, отведывать того же корня, что ведать; наслаждение буквально удовольствие от сладостей, лакомств; огорчать — делать горьким; упоение — опьянение, утоление жажды: сравните напиваться. Мы говорим о литературных и других вкусах, используем вкушать покой, и даже можно услышать это замечание пришлось ему не по вкусу. Предвкушать и безвкусица имеют уже только отвлеченное общее значение; искушать значит испытывать, а буквально — отведывать. Мы говорим о сладостной мечте, о сладком сне, о горькой мысли, о кислом настроении, о горечи разлуки. Отвращение буквально — отворачивание головы прочь от неприятного вкуса и запаха.

Выражение лица обиженного, недовольного, огорченного, разочарованного человека происходит, как показал Дарвин, непосредственно от непроизвольной гримасы ребенка при горьком вкусе.

Так близко еще лежат под культурной поверхностью сознания древние, простейшие, органические ощущения.

Они могут иметь влияние на образование и течение представлений.

Замечательно, что наши внутренние ощущения мы выражаем внешними представлениями, — зрительные и осязательные впечатления значительно более ярки и отчетливы. В особенности это заметно при выражении более общих представлений.

Краса, красивый, прекрасный первоначально обозначали только ощущение яркого цвета (специально цвета пламени), как до сих пор краска.

Горе и горечь происходят от гореть, печаль — от глагола печь, жалость связано с жалить, стыд — от глагола стыть (ощущение раздетого человека), скорбь (первоначально болезнь) от скрести: сравните выражение на сердце кошки скребут. Мы говорим пылать ненавистью, сгорать со стыда; мы используем выражения пламенное чувство, вспыхнул, воспламенился, загорелся, вскипел; в нашей речи есть горячая дружба, жаркий спор, жгучая обида, леденящий страх, холодный тон, теплое участие; бывает, что любовь остыла, угасла, потухла, теплится, а мысль сверкнула, блеснула, потускнела, померкла; воспоминание поблекло, побледнело; светлое впечатление — от глагола печатать и так далее.

Представление о времени — тоже внутреннее — выражается также пространственными образами. Мы говорим: промежуток, отрезок времени, время идет, проходит, течет, истекает, бежит, летит, мчится, тянется, приближается. Отсюда — прошлое, прошедшее, минувшее, грядущее, по истечении срока, по прошествии трех дней. Время — это как бы поток, струящийся мимо нас. События располагаются в нем одно за другим — отсюда затем; или одно но другому — отсюда потом; они идут вслед, то есть вступая в след, оставленный другим; или по следу, следуют друг за другом, отсюда последовало то-то, напоследок, последний, впоследствии.

Или одно находится перед другим, отсюда скажу вам наперед и впредь не будешь, отсюда же предыдущий, предшествовать, предстоящее и т. д.

Эти выражения сохраняют сначала и пространственное значение. Временное значение давалось общим смыслом всей фразы, тем, что говорилось о лне или событии, которое вспоминается или ожидается. Сами по себе слова прошлое, прошедшее, минувшее, вероятно, были сначала так же непонятны, как если бы мы сказали пробежавшее, промелькнувшее, беглое. Потом создаются и формы специального значения: после — сокращенное от последь, т. е. следующее, идущее по следу; прежде — сравнительная степень от пред — более впереди, чем другое; поздно, позже — то есть следующее позади; мгновение — первоначально мигание.

Из временных представлений, в свою очередь, вырабатываются причинные, более отвлеченного порядка. Одно случается после другого, появляется вслед за ним — и создается впечатление связи, зависимости второго от первого. И опять язык обнаруживает этот ход мышления. Следствие, последствие, вследствие, следовательно получают уже причинное значение. За тем, по тому, по этому обращаются в затем, чтобы, потому что, поэтому.

Причинность мыслится также конкретно — одно порождает, создает другое, одно исходит, течет, выводится из другого — отсюда происходить, производить, вытекать, проистекать, происхождение, происшествие. Опять образное мышление создает слово, чтобы выразить временное представление, затем это слово применяется в сочетании, которое придает ему причинный смысл, и наконец оно специализируется как знак причинного понятия, еще более отвлеченного.

До сих пор сохраняется двойственность конкретного и отвлеченного смысла: производить работу, эффект, переворот и производить ребенка на свет или производитель работ, делопроизводитель и производитель — племенной бык, жеребец; происшествие и происхождение; логический вывод и выводок утят.

4. Школа языка

Наш язык полон конкретных, образных слов и выражений, и до сих пор создаваемых образным мышлением. Но служит он уже по преимуществу мышлению понятиями. В этой двойственности языка большая прелесть и ценность. Слово обладает как бы прозрачностью — мы различаем его строение, его корень, слои значений: под понятием, под отвлеченным представлением открывается наглядный образ. Завтра (еще у Пушкина заутра, а заутреней называется ранняя церковная служба) — это после утра; вчера (народное вечор) — это просто старый родительный падеж от слова вечер. Отшельник — человек, который отошел от людей, удалился от мира. Возмущение, смута, смущение, смутный, омут, мутить — каждое из этих слов представляет особый ход мыслей от одной и той же основы.

Ребенок проходит длительный период предметного, наглядного мышления. Он сначала не понимает переносного значения слова, принимает каждое слово буквально. Маленький Давид Копперфильд в романе Диккенса пугался, когда нянька говорила, что у нее голова идет кругом: он боялся, что У нее действительно голова в конце концов совсем отвертится, и бросался к ней, чтобы остановить это вращение.

Во время войны я был свидетелем такого разговора в домовой конторе. Маленькую девочку спрашивают:

— Где твой папа?

— На фронте.

— Что он там делает?

— Фашистов бьет.

— И много набил?

— Много.

— А сколько же?

Девочка подумала, повела глазами:

— Мешок.

Для ребенка мешок — может быть картошки — образ множества вообще.

Если бы ребенок оказался сразу в такой ученой среде, которая пользовалась бы только словами-понятиями или научными терминами, то он, вероятно, вовсе бы не научился говорить. Но, к счастью, самые научные умы принуждены говорить образно, потому что образен самый язык. Как передать совершенно отвлеченно заход солнца? Солнце зашло? Село? Закатилось? Опустилось? — все это олицетворения, образные выражения: огненная масса не может ни ходить, ни сидеть, ни катить себя, ни опускать себя вниз. Мы не в состоянии вырваться из этой природной образности языка, хотя обычно уже и не останавливаем на ней внимания.