Андрей Грешнов - Дух, брат мой

• Название: Дух, брат мой
• Автор: Андрей Грешнов
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-30430-1

Русский корреспондент едет вместе с афганскими бандитами по густой зеленке. Один — среди духов. Завалы, обломки, воронки, поросшие травой и кустарником. Вот крайняя сторожевая застава. БТР тормозит, стоит, пока пыль не осядет. Последняя фотография на память. Но… журналист не верит своим глазам. Духи поднимают на шесте красный флаг. «Это в честь ваших солдат», — говорит один из них…

---

Получалось, что министр иностранных дел СССР, зачастивший в последнее время в Кабул и дававший советы афганскому руководству о том, как обеспечить претворение в жизнь политики национального примирения, уже «сидит на измене». Это не укладывалось в голове. Однако не верить своему знакомому у меня не было повода. Просто отметил для себя, что при такой мутной обстановке в СССР, на месте стоит удвоить бдительность и стараться обходить острые углы, так как полностью отсутствовала ясность — что сейчас хорошо, а что плохо. В основном все было плохо. В шести часах полета от Кабула разваливался СССР. Здесь, пока еще не четко очерченный, но уже прорисовывался возможный развал прокоммунистического режима Наджибуллы, которого бросали не в самый легкий период, переживаемый страной. В том, что режим рухнет, я не сомневался ни на секунду, оставалось только гадать, когда это произойдет. Впрочем, Наджибулла дал повод усомниться и в этом. Афганская армия и режим оказались намного сильнее, чем это многими предполагалось.

Результатом последнего вояжа в Кабул Шеварднадзе и Крючкова и их переговоров с президентом Наджибуллой стали бомбоштурмовые удары (БШУ) по долине Панджшер. В этой связи становилось непонятно, кто кого и в чем убеждал в ходе переговоров. То ли наши высокие представители убеждали Наджибуллу в правильности выбранного курса на национальное примирение, то ли Наджибулла убеждал их в необходимости сокрушительных авиаударов по своим врагам, с которыми он «хотел мириться». Царил сплошной кавардак. И единственным желанием на тот момент было, чтобы все эти делегации и комиссии поскорее покинули Афганистан, так как их визиты ничего кроме бомбардировок и артудароов не приносили. Бомбили, в основном, позиции таджикского войска Ахмадшаха Масуда, одновременно обсуждая перспективы налаживания воздушного моста из СССР в Кабул для доставки боеприпасов и продовольствия. О том, как будет доставляться в Кабул топливо — бензин, керосин, солярка, авиакеросин, военные уже не думали — они уходили. А единственным путем прохождения колонн с горючим с севера страны через порт Хайратон в Кабул был перевал Саланг, который контролировал как раз Ахмадшах Масуд. Наносить БШУ по его войску и ждать затем, что колонны наливников, за баранками которых должны были сидеть советские добровольцы, пройдут с территории СССР через перевал Саланг в Кабул безболезненно, было, на мой взгляд, откровенной глупостью. Если хотите замириться с бандитами — миритесь. Хотите бомбить, тогда не говорите о примирении. Так сумятица и кавардак, царившие в Советском Союзе при Горбачеве, уродливо экстраполировались на Афганистан. В последние дни своего военного присутствия мы умудрялись наживать себе врагов в лице вполне склонных к переговорам руководителей группировок моджахедов, превращая их из «колеблющихся» в «непримиримых».

Так катились еще веселые деньки, пока в афганской столице стояла Сороковая армия. Но время ее вывода приближалось неотвратимо. И чем меньше его оставалось, тем тревожней становилось на душе. Мучала бессонница. Мучала от того, что я почти физически ощущал над собой пустое небо. За почти восемь лет жизни в Афганистане я привык, что дежурная пара вертолетов несколько раз в день совершает облет афганской столицы. Сам очень часто летал на вертушках всех мастей. Вибрирующе-свистящий звук разрезающих воздух лопастей просто врос в быт, стал неотъемлемой частью существования. Его отсутствие воспринималось как отсутствие воды. Так, наверное, организм, привыкший к наркотику, одолевает ломка. Вертушек не слышно — на душе становится муторно, хотелось выстрелить из пистолета в дувал (глинобитную стену) нашего чамана Иногда это помогало, иногда нет. Но если помогало, то не надолго. По прошествии 16 лет, я до сих пор вздрагиваю, когда слышу шум вертолетных лопастей. Это — сладкий яд, разливающийся по венам и восстанавливающий жизненное равновесие. Если при этом еще пахнет дымом сожженных дров, и на глаза попадаются люди в камуфляже, то создается обманчивое ощущение тех военных лет. Ощущение войны, к которой я привык, которую никак не могу забыть.

Первые февральские дни девятого года войны. Удивительно бесснежная и солнечная стояла зима. Утром морозный, днем воздух прогревался, и можно было ходить без свитера, в тонкой осенней куртке. Впрочем, что-нибудь теплое всегда брал с собой в машину — сидеть и караулить свою очередь на бензоколонке. Практически все светлое время суток убивалось на то, чтобы перехватить где-нибудь канистру бензина. Без очереди, как раньше, шурави не пускали. Водители тойот и «флюксов» (так афганцы называли «Фольксваген») стали очень озлобленные, запросто могли учинить драку.

Бензин, керосин и дизельное топливо в Кабуле почти кончились. Население начало пилить вековые деревья, и тонкие кустики, не жалея того, что было посажено руками школьников на хашарах (субботниках), приуроченных к славным годовщинам Апрельской революции. На Чикен-стрит (район Зеленого базара в центре города) и дальше в Шахренау (новый город) пахло гарью — жгли уголь и окаменевшие корни деревьев. Энергоснабжения практически не было. В осиротевших дуканах тускло мерцали лучины, опущенные в комбижир. Не было даже керосина, чтобы запалить индийские лампы и обогреватели. По ночам люди мерзли. В кишлаках, прилепившихся к пологим горам, окружавшим афганскую столицу, в темное время суток было очень зябко. У пекарен выстраивались женщины, покупавшие сразу десятками продолговатые серые лепешки. Белой советской муки больше тоже не было.

Индийское посольство штурмовали толпы желающих покинуть родину. Думаю, что если бы было можно, то штурмовали бы и пакистанское. Но по стечению обстоятельств, практически рядом с посольством этого недружественного государства находился следственный изолятор министерства госбезопасности. Желающих стоять в очереди именно здесь, за все время войны замечено не было.

В городе потихоньку стали появляться подозрительные молодые люди с тонкими бородками, на головах которых красовались северные шапки-«паколи», похожие на блины. В воздухе витал запах приближающейся разрухи. Время клубилось и шло вспять. На Родину уходили советские солдаты.

Кабул. 5 февраля 1989 года

В этот день мы не выдержали и поехали в штаб Сороковой армии выпрашивать бензин — наш транспорт просто встал. На первом КПП еще стояли дежурные, но пропустили без звонков наверх, просто глянув на красный пропуск с буквой «А». Кирпичного цвета «Мерседес-бенц» резво взвился по серпантину и установился прямо у входа. В штабе царил сущий кавардак. Не знаю, как выглядела эвакуация американцев из Вьетнама, но это сравнение почему-то сразу пришло на ум. По полупустым кабинетам и длинным коридорам бродили немногочисленные офицеры и солдаты, набивающие секретными документами, в одночасье превратившимися в ненужную макулатуру, огромные мешки. И хотя в некоторых кабинетах еще продолжали работать военные, было совершенно очевидно, что все это не надолго. Некоторые, наверное, не столь секретные бумаги, валялись на столах и на полу открытых и пустых кабинетов. Сердце ныло. Вот так, все очень просто. Как говорил царь Соломон, «пройдет и это». Уходили в небытие годы жизни, полные радости и горя, удач и невзгод. Уходили те, кого я любил и ненавидел, с кем рядом жил нормальной человеческой жизнью, где все было предельно просто и откровенно. Где да звучало как да, а нет — как нет. Время, страшная и неумолимая субстанция. Оно пришло…

Обратились к старшим офицерам — не помогут ли разжиться бензином? Их командир и начальник штаба лишь скривили лица — у них приказ все остатки топлива уничтожить, никому ничего не давать, даже тем, кто остается в Кабуле без прикрытия. Извиняйте, братцы, говорил командир, ничем помочь не могу. Начальник штаба был еще более тверд и преисполнен решимости выполнить последний приказ Родины и командования — военное добро сгноить и изничтожить, но ни крохи, не капли врагу — то есть нам — не отдать.

Так бы они воевали, как командовали. Приказ о том, чтобы не давать никому остающегося бензина, был отдан по согласованию с генералом Варенниковым. Стратег. Я слушал заклинания командиров, а в голове всплывали слова бойцов, неоднократно сказанные об этом военачальнике. Не приведи Господи, было помянуть при них — солдатах и младших офицерах, на чьих руках умирали их товарищи, — Звезду Героя Валентина Варенникова. Сразу следовала реплика: «Ему Звезду, а его телке — за БЗ». И неважно уж сейчас, какой из двух телок — той, что упала с лошади на конной прогулке и сломала руку, или той, которая, убыв в загранкомандировку из советского совхоза, верой и правдой одаривала его теплым парным молоком. Не знаю, сам их не видел, только слышал неоднократно. В этот момент для меня было уже неважно, был ли он по-настоящему талантливым и прозорливым генералом. Возможно, и был. Важно другое. Он был крайне жесток по отношению к простым солдатам, жесток как помещик к крепостным. Наверное, он и воспринимал их именно как крепостных, как живые игрушки. Этих голодных, потерявших человеческий облик, но только не собственную гордость, пацанов, которые были готовы стоять до конца. Этих мальчиков-героев, вчерашних школьников, с автоматами в руках. Он не сумел вернуть матерям их сыновей, а слал домой десятки тысяч цинковых гробов, реализуя на практике штабные игры на картах, рисуя на них синие и красные стрелки. Черные от копоти лица лежащих шеренгами и укрытых брезентом пацанов на аэродромах в Кундузе, Кандагаре, Джелалабаде, Шинданде. Целлофановые мешки с разложившимися останками мальчиков в Кабульском морге. Гробы, гробы, гробы. Десятки тысяч гробов. Пусть они ему вечно снятся. Это — цена его золотой звезды.