Пётр Палий - Записки пленного офицера

• Название: Записки пленного офицера
• Автор: Пётр Палий
• Жанр: О войне

Ломоносов Д.Б.: От моего английского корреспондента я получил книгу, изданную минитиражом во Франции в 80-х годах. Ее автор — военный инженер Н.П.Палий, войну встретил на строительстве военных укреплений под Брестом, вышел из окружения, участвовал в оборонительных боях на Днепре, попал в плен. Был в офицерских лагерях все годы. В конце оказался в лагере Вольгаст близ Пёнемюнде, работал старшиной чертежного зала. Перед завершением войны принял решение уйти в РОА. Понимая, что он оказался в тупике, из которого выхода почти нет, его рассуждения о роли РОА более чем сомнительны, но интересны. В плену он вел себя вполне достойно. Рассказывает правдиво и очень интересно. И познавательно.

---

Поэтому с Могульским разговаривать было не особенно интересно. Дом Могульских, в котором я получил комнату, примыкал к большому парку, окружавшему дворец Потоцких, вернее, один из многих дворцов этой знаменитой семьи. В парке было озеро, посередине озера был остров, соединенный с берегом старым каменным мостом, а на острове были развалины старинного замка многовековой давности. Могульский говорил, что первый замок здесь был построен еще в середине четырнадцатого столетия, потом его много раз перестраивали и переделывали, а с конца семнадцатого столетия забросили совершенно. На развалинах теперь росли столетние деревья, остатки стен покрылись мхом и кустарником. Я любил в свободное время прийти сюда и посидеть на камнях, представляя себе сцены из давно ушедшей жизни польских рыцарей. Збышко, пан Володиевский, Заглоба, Кмитиц из «Огнем и мечом» Сенкевича были героями этих сцен.

Новый дворец был длинное, частично двухэтажное, а и основном одноэтажное здание, очень простой архитектуры, без претензий и роскоши. Все здание, пристройки и службы были заняты штабом 145-й стрелковой дивизии, части которой были расквартированы в окрестных селах и деревнях. И в парке, и на улицах, и во всех магазинах городка всегда была масса военных, так что создавалось впечатление, что это не город, а военный лагерь. Даже в семье Могульских был завсегдатаем молодой лейтенантик Юра Давыдов, настойчивый ухажер Рыси.

Работа у меня очень не ладилась. Красильников вел себя вызывающе, явно стараясь спровоцировать меня на какой-нибудь необдуманный поступок. Я сдерживался и старался вести себя точно в рамках служебного устава, несколько раз разговаривал с полковником Соколовым о необходимости нормализовать работу в группе, но Соколов, видимо, сам побаивался Красильникова и ничего предпринимал. Кончилось дело тем, что после одной из выходок Красильникова я, разозлившись, пришел к Соколову и потребовал его разрешения на встречу с главным инженером Ляшкевичем и начальником управления полковником Сафроновым. Тот, признав собственную беспомощность, неохотно согласился. В результате этой встречи победителем оказался Красильников. Я хотел, чтоб Красильникова перевели из моей группы куда-либо в другое место, но вместо этого начальством было решено назначить меня начальником центральных мастерских и базы на станции Черемха. Они уверяли, что там более подходящая работа для меня как администратора и инженера-производственника и что перевести Красильникова на другую работу невозможно из-за его партийного положения в отделе. Фактически для меня это было, конечно, повышением по службе, т. к. в мастерских и на базе работало в обще сложности больше 600 человек, и начальство было достаточно тактично, подчеркнув это обстоятельство в приказе по строительству. На следующий день все прочли, что, «вследствие административного объединения центральных мастерских и главной материальной базы строительства», начальником этой новой организации, «центральной инженерно-материальной базы», назначается военный инженер 3-го ранга П. Н. Палий, в этом же приказе было указано, что времени исполняющим обязанности начальника группы оборудования планово-производственном отделе назначается воентехник 1-го ранга П. С. Красильников. В конечном итоге я был даже рад. Подальше от этого кубла бюрократов и партийных интриганов, там будет и воздух почище. Через два дня я распрощался с семьей Могульских и переехал в Черемху. Мне уже была подготовлена квартира в дом белоруса-железнодорожника, в поселке около станции. Встретили меня очень хорошо и приветливо.

До сих пор на территории базы было две самостоятельные организации: «материальная база» и «центральные мастерские», подчинявшиеся параллельно разным отделам в управлении, теперь они объединялись и подчинялись отделу главного инженера. И начальник мастерских Дудин, гражданский техник, и начальник складов, интендант лейтенант Лифшиц, были рады, что пора бюрократической междоусобицы кончилась и все спорные вопросы теперь можно решать на месте, сразу, оперативно, в кабинете общего начальника.

С первых же дней я увлекся работой. Кроме технической стороны, которая велась по старинке, неэффективно, с очень низкой производительностью труда, и где многое можно было улучшить, требовала немедленного пристального внимания административно-организационная сторона работы. И в мастерских, и на складах работали разные группы: военные кадровики, полулишенцы из стройбатов, вольнонаемные из Советского Союза и вольнонаемные или мобилизованные из местного населения. Эти группы по своему положению были антагонистично настроены друг к другу, и это вызывало бесконечную цепь инцидентов, неприятностей и иногда даже драк и скандалов. Я, по своей натуре, увлекался работой, если она мне нравилась, и здесь, в Черемхе, с головой ушел в дело. Приходил на работу одним из первых и часто возвращался уже далеко за полночь. Мои помощники Дудин и Лифшиц тоже воодушевились и всеми силами старались помогать мне в моих усилиях наладить общую работу.

Самым тяжелым участком работы были вопросы бытовые. Все присланные рабочие, в особенности стройбатовцы, жили в тесных, грязных, совершенно антисанитарных бараках, питание было просто тюремное, полуголодное. При базе была столовая, где все работающие могли получить обед, очень низкого качества и ограниченный по количеству, и это все. Завтраки и ужины они все должны были организовывать для себя сами. В бараках можно было получить только горячую воду, и то в определенные часы дня. Стройбатовцы, находящиеся на положении почти арестантов, т. к. в эти воинские части, по призыву, попадали те, кто, по своему социальному происхождению или из-за каких-нибудь «грехов перед властью», не был достоин «стать в ряды рабоче-крестьянской Красной армии». Они жили в отдельных бараках на почти тюремном режиме и получали питание три раза в день… но какое! Трудно было чего-то требовать от этих голодных, обозленных и травимых властью «лишенцев».

Медицинское обслуживание было возмутительно плохое. На 600 человек работающих на базе был медпункт, возглавляемый молодым, мобилизованным прямо после института доктором, почти без практики. Под его командой было три санитара и четыре медсестры, работающих в две смены. При медпункте было помещение с шестью койками. Больные валялись в бараках, если у них не было ничего заразного, а тяжелобольных отвозили в городские больницы Высоко-Литовска или в железнодорожную больницу в Черемхе. Медикаментов и всякого другого больничного материала было далеко не достаточно даже для половины рабочих. За три месяца работы мне, с помощью Бориса Лифшица, оказавшегося замечательно оперативным, деловым и умным человеком, искренно хотевшим улучшить общее положение на базе, и довольно влиятельным членом партии, многое удалось исправить и улучшить.

Работы было очень много, но главное было то, что мои и моих помощников усилия явно давали положительные результаты. Было заметно улучшение в отношениях среди массы рабочих, поднялась производительность труда, удалось получить второго врача в медпункт и, наконец, привести в относительный порядок «цех питания» и даже открыть постоянно действующий продуктовый ларек на территории базы.

Я устроил себе за кабинетом маленькую спальню и часто оставался ночевать на базе, если долго засиживался на работе.

На праздник Первого мая я получил четырехдневный отпуск и поехал домой в Киев. По дороге я решил остановиться на несколько часов в городе Ковеле. Здесь я родился. Отец был тогда инспектором и преподавателем математики в железнодорожном училище, а мать заведовала начальной двуклассной городской школой на окраине города. Матери полагалась при школе очень приличная квартира, и там, на Колоденской улице, я родился и прожил до того дня, пока подходившие немцы не вызвали полной эвакуации в середине 1915 года. Мне было тогда пять с половиной лет. Мне хотелось взглянуть на место, где я родился, и почему-то я был уверен, что легко его найду по детской памяти. Так и получилось. Пройдя с полкилометра вдоль железной дороги, я увидел туннель, через который проходила проезжая дорога, она потом и превращалась в Колоденскую улицу. Тут я сразу вспомнил один случай. Была поздняя осень 1914 года; отец, вернувшись домой, сказал, что завтра через Ковель на фронт будет проезжать царь Николай II и что железнодорожная школа, так же, как мужская и женская гимназии, будет встречать царя на перроне станции. Он обещал взять нас с сестрой на эту встречу. Под вечер мы возвращались с матерью из города на извозчике, шел дождик, было сыро и холодно. В этом туннеле мать увидела маленькую детскую фигурку, прижавшуюся к стенке. Остановив извозчика, мать узнала одного из своих учеников, Чезика Поплавского, самого маленького, конфузливого и тихонького мальчика в школе. Во время переменок я иногда играл с ним, было ему, наверно, не больше восьми лет. Это был его первый год в школе и по-русски он еще говорил с трудом. На вопрос матери: «Что ты здесь делаешь, Чезик?» — он тихо ответил: «Круля чекам». Он откуда-то узнал, что будет проезжать «круль» и решил заблаговременно обеспечить себя местом наблюдения. Мать забрала его в пролетку и отвезла к родителям. А на следующий день мы с сестрой, одетые в самые парадные костюмы, стояли около нашего отца, тоже в парадной форме, с орденами на мундире и «жабоколкой» на боку, в строю железнодорожного училища. Весь перрон занимали шеренга учебных заведений города и всего местного начальства. Поезд подошел под звуки гимна «Боже царя храни», исполняемого духовым оркестром и большим соборным хором с участием лучших хористов из училищ и гимназий. Под звуки музыки и пения поезд остановился, и из дверей вагона, прямо против того места, где мы стояли, вышел император. Очевидно, первое, что привлекло его внимание, были мы с сестрой. Он сделал несколько шагов, поднял за подбородок лицо моей сестры и, нагнувшись, поцеловал ее в щечку, а потом ласково провел рукой по моей голове и продолжал идти вдоль строя, сопровождаемый большой свитой. Я хорошо запомнил его лицо и ласковую, мягкую улыбку. Много раз потом мать рассказывала об этом случае и, пожалуй, даже гордилась этим «высочайшим» вниманием к ее детям.