Александр Дюма - Асканио

• Название: Асканио
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1965

«Асканио» — один из лучших исторических романов Дюма-отца. В романе, переносящем нас в эпоху позднего Возрождения, описан тот период жизни Бенвенуто Челлини, прославленного итальянского скульптора и ювелира, когда он вместе со своим любимым учеником Асканио находился на службе у французского короля Франциска I.

Подлинными героями романа являются не владетельные особы или знатные вельможи, а представители народа — художник, подмастерье, бедный писец-студент, — талантливые, великодушные, мужественные и жизнерадостные.

Перевод с французского: А. Худадовой и Г. Еременко

Послесловие: Т. Вановской

Оформление: Ю. Киселева

Рисунки: Н. Петровой

---

— Во-первых, вы были еще ребенком, когда, по воле божьей, я исчез с лица земли, — сказал старик, — а во-вторых, я жил так тихо и незаметно, что никто не обратил внимания на мое отсутствие.

— Но кем вы были? Чем занимались?

— Я был доверенным лицом коннетабля Бурбона.

— Ну тогда все понятно: вы вместе с ним предали родину.

— Нет, я отказался предать своего господина, вот и вся моя вина.

— Но расскажите же, как это произошло?

— Я находился тогда в Париже, во дворце коннетабля, а сам он был в своем замке Бурбон-д'Аршамбо. И вот однажды капитан его телохранителей привез мне письмо: коннетабль приказывал немедленно вручить посланцу небольшой запечатанный пакет, хранящийся в его спальне, в шкафчике у изголовья кровати. Я повел гонца в спальню герцога, отпер шкаф, нашел там пакет и отдал его; капитан тут же уехал. А через час ко мне явились из Лувра солдаты с офицером во главе и тоже приказали отпереть спальню герцога и указать им шкафчик у изголовья кровати. Я повиновался. Они перерыли шкаф, но, разумеется, ничего не нашли; а искали они тот самый пакет, который только что увез герцогский гонец.

— Ну и дела! — пробормотал Обри, проникаясь сочувствием к своему товарищу по несчастью.

— Офицер всячески угрожал мне, но я молчал, будто не понимая, чего им от меня надо. Ведь если бы я сказал правду, они бросились бы в погоню за герцогским гонцом и отняли у него пакет.

— Черт возьми, — не выдержал Жак, — вот что называется действовать с умом! Вы поступили, как преданный и честный слуга.

— Тогда офицер оставил меня под охраной двух солдат, а сам с двумя другими поехал в Лувр. Через полчаса он вернулся, на этот раз с приказом отправить меня в замок Пьера Ансизского, в Лионе. Меня заковали в кандалы и втолкнули в карету, где я оказался между двумя стражниками. А через пять дней я уже сидел в тюрьме… Впрочем, должен признаться: она была отнюдь не такой суровой и зловещей, как эта. А в общем, не все ли равно: тюрьма есть тюрьма, — шепотом добавил умирающий. — В конце концов я привык к Шатле так же, как и к другим тюрьмам.

— Гм… Это доказывает, что вы философ, — сказал Жак.

— Первые три дня и три ночи прошли спокойно, а на четвертую ночь меня разбудил слабый шум; я открыл глаза и увидел, что дверь камеры отворилась и в нее вошла какая-то женщина под вуалью в сопровождении тюремного привратника. По знаку таинственной посетительницы привратник поставил светильник на стол и смиренно вышел; тогда незнакомка приблизилась к моей койке и подняла вуаль. Я громко вскрикнул…

— Ну и кем же оказалась эта дама? — спросил Обри, придвигаясь поближе к рассказчику.

— Эта дама была не кто иная, как Луиза Савойская, герцогиня Ангулемская, регентша Франции и мать короля.

— Вот это да! — воскликнул Обри. — Но что могло ей понадобиться у такого бедняги, как вы?

— Она пришла, чтобы расспросить меня о пакете, который увез гонец герцога. В нем, оказывается, были любовные письма, неосторожно присланные когда-то этой знатной дамой человеку, которого она теперь преследовала.

— Стой, стой, стой! — сквозь зубы пробормотал Жак. — Эта история чертовски напоминает мне историю герцогини д'Этамп и Асканио.

— Э! Да все эти истории о влюбленных и сумасбродных знатных дамах как две капли воды похожи одна на другую! — ответил старик, слух которого, казалось, был таким же острым, как и зрение. — Но горе малым мира сего, если они в них замешаны!

— Погодите, погодите, вещун вы этакий! — вскричал Жак Обри. — Что вы там городите? Ведь я тоже замешан в историю сумасбродной и влюбленной дамы!

— Ну, если так, вам придется навеки распроститься с белым светом и даже с жизнью.

— Да пошли вы к дьяволу с вашим карканьем! Мне-то какое дело до всего этого? Ведь влюблены-то не в меня, а в Асканио!

— А разве в меня были влюблены? — возразил узник. — О моем существовании до поры до времени и не подозревали. Вся моя вина заключалась в том, что я оказался зажатым, как в тиски, между бесплодной любовью и неистовой жаждой мести, и тиски эти меня раздавили.

— Клянусь честью, — вскричал Обри, — все это не очень утешительно, достойный друг! Но вернемся к даме; ваш рассказ очень занимает меня; все случившееся с вами очень похоже на мою собственную судьбу, меня даже мороз по коже продирает.

— Ну вот, — продолжал старик, — как я уже сказал, ей нужны были письма. Чего только она мне за них не обещала: почет, милости, деньги! Чтобы получить обратно свои письма, она готова была выманить у королевского казнохранителя четыреста тысяч экю, даже если бы за эту услугу ему пришлось, как барону де Семблансе,122 отправиться на виселицу.

Я ответил, что никаких писем у меня нет и что я вообще не понимаю, о чем идет речь.

Тогда заманчивые предложения сразу сменились угрозами; но запугать меня оказалось так же трудно, как и соблазнить, потому что я говорил истинную правду: писем у меня не было. Ведь я же отдал их гонцу. Герцогиня ушла разъяренная, и целый год о ней не было ни слуху ни духу.

Через год она снова пришла, и разыгралась точно такая же сцена. Но на этот раз я молил, упрашивал ее освободить меня, заклиная сделать это ради моей жены и детей. Все было напрасно. Она объявила, что если я не отдам писем, то буду сидеть в тюрьме до самой смерти.

Однажды я нашел в куске хлеба напильник. Это мой благородный господин вспомнил обо мне. При всем своем желании он не мог ни мольбами, ни силой вызволить меня из темницы — ведь он сам был на чужбине, несчастен, гоним. И все же коннетабль Бурбон отправил во Францию своего слугу, чтобы тот упросил тюремщика передать мне напильник и сказать, кем он послан.

Я перепилил два прута железной решетки в окне; сделал из простынь веревку и стал по ней спускаться. Но, добравшись до конца, я напрасно искал под ногами землю: веревка была слишком коротка. Тогда, призвав на помощь господа бога, я выпустил ее из рук и полетел вниз: ночная стража при обходе нашла меня без чувств, со сломанной ногой.

После этого меня отправили в крепость в Шалон-на-Соне. Я провел там два года в одиночном заключении. А через два года ко мне снова явилась моя преследовательница. Письма, эти злосчастные письма, не давали ей покоя. На сей раз она привела с собой палача, чтобы он пытками вынудил у меня признание. Напрасная жестокость! Герцогиня опять ничего не добилась, да и не могла ничего добиться. Я сам знал только то, что отдал письма человеку герцога.

Однажды я нашел на дне кувшина с водой полный мешочек золота. Это снова мой благородный господин вспомнил своего верного слугу.

Я подкупил на эти деньги тюремщика… верней, этот негодяй прикинулся, что подкуплен. В полночь он отпер дверь моей камеры, и я вышел. Следуя за ним по тюремным коридорам, я уже чувствовал себя свободным, как вдруг на нас набросились двое стражников и обоих нас связали. Все оказалось очень просто: увидев у меня золото, тюремщик сделал вид, будто тронут моими мольбами, а завладев им, мерзавец предал меня, чтобы не упустить причитающегося доносчикам вознаграждения.

Тогда меня отправили в Шатле.

Здесь ко мне еще раз, и последний, приходила Луиза Савойская, и опять с палачом.

Но угроза смерти имела надо мной не больше власти, чем пытки и обещания. Мне связали руки и накинули петлю на шею. Ответ мой оставался неизменным. Я твердил, кроме того, что смерть для меня благодеяние, ибо она избавит несчастного узника от тюрьмы.

Очевидно, эти слова и заставили герцогиню отказаться от своего намерения. Она вышла из камеры в сопровождении палача.

Больше я ее не видел. Что сталось с моим благородным господином? Жива ли герцогиня Савойская? Не знаю. С тех пор прошло около пятнадцати лет, и за это время я ни с кем, кроме тюремщика, не разговаривал.

— Они оба умерли, — ответил Жак.

— Умерли! Мой добрый господин умер! Но ведь он был еще не стар, всего пятьдесят два года! Отчего он умер?

— Он убит при осаде Рима и, может быть… — Жак хотел сказать: «Может быть, одним из моих друзей», но вовремя удержался, поняв, что мог этим оттолкнуть от себя старика. А, как известно, Жак Обри с некоторых пор стал более осторожен.

— Что «может быть»? — спросил узник.

— Может быть, его убил человек, по имени Бенвенуто Челлини.

— Двадцать лет назад я проклял бы убийцу; сегодня же от души благословляю его! А построили герцогу достойную этого благородного человека гробницу?

— Думаю, что да; прах его покоится в гаэтанском соборе. На надгробной плите начертана эпитафия, гласящая, что по сравнению с тем, кто здесь погребен, Александр Великий был всего лишь искателем приключений, а Цезарь — гулякой.

— Ну, а другая?

— Кто — другая?

— Моя преследовательница. Что сталось с ней?

— Тоже умерла лет девять назад.