Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

• Название: Всего один век. Хроника моей жизни
• Автор: Маргарита Былинкина
• Издательство: Грифон
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-98862-019-1

Маргарита Ивановна Былинкина — филолог, писатель и переводчик художественной литературы с испанского и немецкого языков. Она — автор перевода романа «Сто лет одиночества» классика мировой литературы Г. Гарсия Маркеса, а также многих других известных писателей, в том числе Х. Л. Борхеса и Х. Кортасара.

«Всего один век» — автобиографическая хроника, в которой автор слегка иронично и откровенно рассказывает о примечательных событиях из своей долгой жизни, о путешествиях в Аргентину, Мексику и другие страны, о конфликтах и преодолениях, о женской логике, любовных историях и многом другом.

---

Преподаватели в экстернате тоже были не чета школьным. Я впервые слушала настоящие лекции по географии, литературе, математике, которые читали настоящие седобородые профессора, топтавшиеся в шубах и меховых шапках у доски. Кстати сказать, в экстернате не надо было каждодневно готовить уроки, что представлялось большим плюсом. И там царил дух подлинной демократии. Война заставила вместе сидеть за столами школяров из привилегированных школ и учащихся ремесленных училищ. Странно было видеть сидящих рядом Сашку Чуйкова, холеного картавого парня в каракулевой папахе, сына маршала Чуйкова, и скромного Ваньку Зайцева в потертой промасленной телогрейке.

В 43-м война медленно, но верно откатывалась на запад. Однако напряжение жизни не ослабевало: все то же привычное стояние в очереди за хлебом, ожидание бомбежек, слушание сводок Совинформбюро, неотступные мысли о том, чего бы съесть и во что одеться. Разнообразие в унылую повседневность стали вносить вечерние салюты по случаю освобождения городов. Веселые букеты разноцветных бутонов, раскрывавшихся огнями в темном небе, невольно заставляли думать о том, что всетаки когда-нибудь войне придет конец.

Я училась в экстернате, любовалась салютами, а на маму меж тем навалился еще больший груз забот, отвечавший ее новой директорской должности.

Держу в руках нечто очень дорогое, вобравшее в свои скупые чернильные строчки тяжелую работную жизнь советской женщины, моей мамы.

Серая книжица небольшого формата с надписью черными буквами: «Трудовая книжка». В левом верхнем углу Герб СССР, в правом наклейка: «Былинкина Л.А.»

Приведу всего лишь две записи, произведенные в этом документе в соответствии с такими графами: «Дата», «Сведения о приеме на работу, перемещениях и увольнении (с указанием причин)», «На основании чего внесена запись».

Трест Мосгорсвет

29 нояб.1938 — Тех. секретарь с окладом 300 руб. в м-ц. — Пр. № 1

16 окт.1941 — Освобождена в связи с сокращением объема работы — Пр. № 105 от 15.Х.41

Керамикоплиточный з-д им. Булганина

2 янв.1944 — Зачислить исполняющим обязанности зам. директора с исполнением обязанностей коммерческого директора с окладом 750 руб. в месяц. Пр. № 12 от 11.1.44

В Трудовой книжке имеется ровно двадцать «Благодарностей за хорошую работу» и запись о награждении медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» в 1946 году. Цена потерянного здоровья.

В ту пору мне не раз думалось, что лучше служить, как моя подружка Валя Горячева, в составе зенитного расчета и подносить при бомбежках Москвы снаряды к орудию, чем быть коммерческим директором, как мама, и отвечать за снабжение всего заводского производства необходимыми материалами, которых при той всеобщей разрухе и нехватке днем с огнем трудно было сыскать.

Едва ли можно себе представить, что значит быть женщине коммерческим директором советского завода (к тому же без партбилета и экономического образования) в военное время. Это значит вертеться как белка в сумасшедшем колесе в сумасшедшее время. Что такое «сумасшедшее колесо»? Это значит — круговой натуральный обмен или хаотический бартер. Если, скажем, заводу им. Булганина, где работала мама и где производили облицовочную плитку для метро и гранаты для фронта, понадобились (а они часто надобились) шарикоподшипники, то их надо было просить у директора Шарикоподшипникового завода в обмен на плитку. Но «Шарику» нужна не плитка, а кирпич. Для этого маме надо было договариваться с директором Бескудниковского завода, чтобы он дал кирпич «Шарику». Но Бескудникам не нужны подшипники, а нужны текстропы (я так и не выяснила, что такое текстропы) в обмен на свой кирпич. Следовательно, теперь надо для Бескудников где-то добывать эти текстропы, чтобы Бескудники дали кирпич «Шарику», а «Шарик» дал бы наконец керамико-плиточному заводу искомые подшипники. А назавтра вновь начиналось добывание иных материалов по новым заколдованным кругам.

Такие вот круги надо было расколдовывать худенькой усталой директорше Лидии Александровне, вертеться в этих колесах почти до умопомрачения и из последних сил.

Мама приходила поздно вечером домой абсолютно измотанная, с темными кругами под глазами, не забывая при том раздобыть что-нибудь поесть, принести что-то на ужин.

После войны ситуация к 47-му году будто бы изменилась к лучшему. Маму, воздав ей по заслугам, перевели в Управление стройматериалов при Мосгорисполкоме, ставшее центром распределения строительных материалов. Теперь все те директора заводов, с которыми она налаживала бартерные и добрые отношения со своим заводом, сами приезжали к ней на поклон с просьбой «выделить» тот или иной дефицитный материал или оборудование, подсказать, как и чем строить социализм. Теперь на ней, на главном инженере управления, лежала ответственность за работу не только одного своего завода, но и всех предприятий строительной промышленности Москвы.

Дельная и энергичная, но сверхэмоциональная, все и вся принимавшая близко к сердцу, мама, которая не год и не два выносила нервные и физические перегрузки не просто мужчины, а дюжего космонавта в чертовой центрифуге, не могла не подорвать свое здоровье.

Самое трагичное было в том, что она сама не хотела расстаться с такой работой и уйти в тихую заводь, когда представилась возможность. Ее давний поклонник, ответственный сотрудник Госплана, Михаил Исаевич Френкель, был готов помочь ей после войны покончить с нервотрепкой. Михаил Исаич, лысый добряк с рачьими глазами и бородавкой под носом, старый большевик и большой критикан советского строя, охотно доставал нам путевки — мне в дом отдыха в Сочи, а маме в сердечный санаторий в Кисловодске. Он хотел посодействовать ей устроиться на должность заведующей швейного ателье при Госплане. Можно представить себе, какие блага сулила эта синекура!

Мама отказалась. Ее деятельной натуре было дорого общение с людьми и ощущение своей необходимости. Она не могла «подавать» — даже снаряды; ей надо было «делать» и видеть результаты своего труда. При том ей и в голову не приходило, что одним из таких «результатов» могла бы быть роскошная дача из любой древесины и первосортного кирпича. Не один директор завода с радостью облагодетельствовал бы уважаемую Лидликсанну, распорядительницу стройматериалов в ту пору бесконтрольного хозяйствования. Но нам об этом почему-то не думалось.

* * *

Надо сказать, что в войну проще смотришь на беды и трудности жизни, тем более если по радио ежедневно, ежечасно сообщается о гибели сотен людей, и тем более когда тебе пятнадцать лет и очень хочется отщипнуть хоть кусочек радости, найти хотя бы некоторое отвлечение от буден.

И такое отвлечение, чтобы не сказать развлечение, нашлось зимой 42–43 годов. Нашлось такое место, где на короткое время можно было ощутить себя наверху блаженства. Это был филиал Большого театра, находившийся на Большой Дмитровке (быв. Пушкинской), где начали петь и танцевать, ставить оперы и балеты сразу после того, как немцев немного отогнали от Москвы.

Большой театр был эвакуирован в Самару (быв. Куйбышев) с частью труппы, но в Москве оставались такие звезды, как теноры Иван Козловский и Сергей Лемешев, бас Михайлов, баритон Лисициан и другие. На сцене филиала танцевала Уланова и начинали свою балетную карьеру Лепешинская и Плисецкая.

Люди хотели если не хлеба, то хотя бы зрелищ. Каждый спектакль собирал полный зал, перед входом искали «билетик», из оперных и балетных артистов срочно сотворяли кумиров. В артистическом пантеоне главными богами были Козловский и Лемешев. У высокого сладкоголосого Ивана Семеновича и у маленького медоточивого Сергея Яковлевича были свои легионы ярых почитательниц от четырнадцати до семнадцати лет, не пропускавших ни единого их спектакля, истошно вопивших и хлопавших после каждой высокой ноты. Менады козлистки и лемешистки, прабабушки нынешних фанов, врукопашную сражались друг с другом, не жалея сил и волос.

У нас с Верочкой Геркен, круглолицей и смешливой Верочкой, еще одной моей школьной приятельницей, кумиры были рангом пониже, — если не голосами, то славой, — баритон Алексей Иванов и колоратурное сопрано Лариса Алексеева. Да и мы сами вели себя потише, разве что тоже иногда цветы на сцену швыряли. Как ни странно, в холодной военной Москве работали цветочные магазины, где продавались небольшие корзины с белыми мохнатыми хризантемами. Для таких роскошеств у меня денег не было, но однажды я тайком отнесла в букинистический магазин два тома «Истории Византийской империи», чтобы бросить к ногам Жермона и Виолетты букет каких-то цветов.

Откровенно говоря, истинным моим кумиром был Верди. Если бы не его музыка, удесятерявшая романтическое впечатление от «Травиаты» и «Риголетто», едва ли могли бы эти оперы погружать в подлинную нирвану — по-нынешнему кайф — при первых же звуках увертюры. А все вместе — музыка, красота голосов и костюмов — разом были способны вырывать из полунищенского быта и вознести душу к небесам.