Энтони О'Нил - Фонарщик

• Название: Фонарщик
• Автор: Энтони О'Нил
• Издательство: АСТ, Хранитель
• Жанр: Триллер
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-047943-6, 978-5-9713-7015-4, 973-5-9762-2013-3, 978-5-17-039132-5, 978-5-9713-6937-0, 978-5-9762-4980-6

«Зверь вышел из бездны…»

Эвелина Тодд, продавщица из книжной лавки, провидит Смерть.

Она безумна? Но почему тогда каждый ее кошмар сбывается? Почему свидетели жестоких убийств утверждают, что видели в темных переулках викторианского Эдинбурга чудовищного Зверя, похожего на драконов из древних кельтских легенд?

Полиция то отмахивается от «сумасшедшей», то подозревает ее в пособничестве убийце.

И только эксцентричный профессор Макнайт и его «Доктор Ватсон» — сумрачный и поэтичный ирландец Канэван — решают принять слова девушки всерьез…

---

Во время порки она не издала ни звука, зато из помещения, что на другой стороне улицы, доносился крик существа, пребывавшего в промежуточном состоянии между теленком и телятиной.

Сиротство никогда не знало особого постоянства, чтобы удивляться переменам в сердце, так что когда Эвелину несколько недель спустя снова вызвали к Линдсею, поставили к угловому бюро, снабдили чистыми листами бумаги, перьями, чернилами и велели рисовать, она не спросила зачем, хотя и подозревала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Ее воздержание к тому времени стало таким мучительным, что она не имела сил сопротивляться и заполняла лист за листом живыми образами. Мистер Линдсей просмотрел их, как пробегают глазами завещание скупца, но не наказал ее, а запер рисунки в ящик и велел прийти на следующий день.

Через две недели она была представлена энергичному, красиво одетому мужчине со звездообразным шрамом под правым глазом, горящими глазами и черными, блестящими от помады волосами. Он упал перед ней на колени и нежно улыбнулся. В руках у него была китайская кукла.

— Здравствуй, Эвелина, — сказал он. — Или я могу называть тебя Эви?

— Это твой отец, дитя мое, — сообщил ей мистер Линдсей, — мистер Джеймс Эйнсли, владетель Милленхолла.

Девочка была озадачена. Воспитательница говорила, что ее оставили на ступенях сиротского приюта, когда она была не больше репки и, по имеющимся у нее сведениям, носила имя Тодд, а не Эйнсли. Эвелина часто мечтала о матери, но никогда не думала, что у нее может быть отец.

— Я лишь недавно узнал о твоем существовании, Эви, — сказал Эйнсли. — По правде сказать, я думал, ты умерла. Но теперь я заберу тебя отсюда. Знаю, тебе трудно будет покинуть пансион, но уверяю, ты не пожалеешь. Не нужно сопротивляться, Эви. Я убедительно прошу тебя об этом.

Эвелина посмотрела в его светящиеся надеждой глаза, вдохнула сладкий запах мыла и крема и обернулась на Линдсея, который опустил глаза к носу, как какая-нибудь статуя в зданий городского собрания.

— Я не буду сопротивляться, — заверила она мистера Эйнсли, который в ответ на это с явным облегчением прижал ее к себе. Как будто у нее был выбор.

Переезд организовали невероятно быстро, поскольку мистер Линдсей очень хотел избавиться от нее. Ей не дали времени проститься с подругами, но огорчение быстро сменилось нарастающим возбуждением. Эвелину подвели к одноконному двухместному экипажу и посадили на плюшевое сиденье. Она впервые в жизни очутилась в экипаже. Когда он повернул за угол, девочка всем существом ощутила, что начинается большое приключение.

— Милленхолл недалеко, — бодро сказал Эйнсли. — Тебе там очень понравится, Эви. Но я бы хотел сделать тебе сюрприз.

Он достал клетчатый шарф и со смешком, будто играя, завязал ей глаза. Однако даже мрак не мог поставить заслон ее воображению.

— Мы выезжаем на сельскую дорогу, — волнуясь, сказала она, когда колеса покатились по грунтовому покрытию. — Сверху свисают ветви деревьев. Это платаны — я чувствую их запах.

Эйнсли только смеялся.

— А вот каштаны. Заросли утесника пахнут медом.

— Твое воображение прекрасно служит тебе, Эви.

Она слышала дроздов, скворцов, других странных лесных птиц. Чувствовала нежную тень покачивающихся ветвей, вдыхала воздух, окрашенный древесным дымом и едким запахом бумажных фабрик. Она опьянела.

Заскрипели ворота, экипаж притормозил и сделал круг по большому двору. Эйнсли провел ее по каменным плитам, затем они миновали плохо смазанные двери, и ее понесли на руках вверх, в комнату, пахнущую недавно поднятой пылью. Здесь он опустил ее на пол, закрыл дверь и развязал глаза.

Эвелина увидела комнату, все убранство которой составляли умывальник, стул и недавно взбитая кровать. Плотные ставни не пропускали света, он пробивался лишь через заледенелое окно фронтона. Но она решила, что это покои принцессы.

— Тебе правится, Эви?

Она энергично кивнула, ей трудно было созерцать подобную роскошь.

— Важно, чтобы ты как можно скорее обжилась здесь, — сказал Эйнсли. — А когда придет время, мы отправимся в путешествие. Поплывем на пароходе, пойдем на лисью охоту и поедем на поезде. Хочешь, Эви?

Она решила, что лучше и быть не может.

— Потом, — улыбаясь, прибавил он. — Когда поправится мама.

Он запер за собой дверь, и Эвелина затрепетала при мысли о том, что наконец-то упадет в объятия женщины, бросившей ее как репку на холодных ступенях сиротского приюта.

Однако долгое время она не видела ничего, кроме стен комнаты, обитых деревянными панелями. Два раза в день Эйнсли приносил ей кипяток и горячую еду, заговаривал ее рассказами о своих путешествиях и военной службе. Он говорил, что большую часть жизни прожил в Лондоне, много путешествовал, торговцем плавал от Бомбея до Явы, под Севастополем его ранило шрапнелью в лицо, а когда он служил в королевском стрелковом полку на Золотом Берегу в Западной Африке, то, как Крысолов, играл на волынке обезьянам.

Он принес ей акварель и чернила и попросил что-нибудь нарисовать, а поскольку ей больше нечем было заняться, трудилась она не покладая рук. Эйнсли очень нравились все ее рисунки, особенно те, где был изображен немолодой господин в треуголке, синей фланелевой куртке и сером кашне.

— Кто это, Эви?

Она ответила, что это Светлячок.

— Ты знаешь этого человека?

— Я никогда его не видела, — ответила она.

В рисунке она соединила все самое интересное — заостренную бородку старого доктора, лечившего девочек приюта, изумрудные глаза рабочего, костюм угольщика.

Эйнсли задумался.

— А этот Светлячок… ты думаешь, он действительно может гулять по всем этим удивительным городам, что ты нарисовала?

— Он может дойти куда угодно.

Эйнсли посоветовал ей отправить фонарщика в самые фантастические места — в сказочный замок, волшебный лес или, например, на крылатом коне перенести его через водопад. Каждый вечер он забирал рисунки и возвращал их только если она просила что-нибудь исправить; их будто готовили для выставки, которую должна посетить королева.

Заточение — а это все-таки оказалось заточение — было ей не в новинку, кровать мягкой и просторной, еды много, у нее появились новые нижние юбки, она окрепла. Как-то Эвелина обнаружила, что одна из досок ставней отходит, и иногда рассматривала в щель заросшее сорняками и чертополохом кладбище, находившееся по соседству, и внешний двор, куда часто въезжали телеги, груженные мебелью. Дом спешно обставлялся. В ее комнату Эйнсли принес зеркало, платяной шкаф и рисунок со зверинцем.

— Мама скоро поправится, — говорил он ей, — и мы отправимся в далекое путешествие, в те чудесные города, что ты нарисовала для Светлячка.

В тот же день она увидела, как подъехала двуколка и на крыльцо поднялась весьма симпатичная женщина с песочного цвета волосами. Эйнсли встретил ее теплой улыбкой и шепотом, и Эвелина, отвернувшись от окна, заволновалась при мысли о том, что, возможно, впервые увидела свою мать.

Но когда Эйнсли зашел к ней вечером, вид у него был похоронный.

— Мы с тобой сейчас спустимся вниз, Эви, — прошептал он, — веди себя смирно и почтительно. Мама, как я уже говорил, очень больна и может не узнать тебя.

Она видела эту женщину в окно — Эвелина не сомневалась в этом, — но, подойдя ближе, заметила неестественную белизну, темные глубокие морщины и очень бледные губы. Заключая Эвелину в свои паучьи объятия, женщина дрожала, и от нее пахло пудрой и воском.

— Дай мне посмотреть на тебя, Эви, — прокаркала она и притянула лицо дочери, рассматривая ее близорукими глазами. — Ты сможешь когда-нибудь простить меня? — умоляла она. — Ты думаешь, это возможно?

И хотя Эвелина плохо знала, какие формы может принимать раскаяние, и не хотела допускать даже мысли об обмане, она не почувствовала в голосе матери ни настоящей любви, ни истинного горя, и, когда уходила, сердце ее было в смятении.

Позже Эйнсли обнаружил отходившую доску и закрасил окно снаружи.

Прибавилось мебели. Она слышала новые голоса, раздраженное бормотание, как-то раз женский голос повысился до негодования. Однажды вечером Эйнсли появился с виноватым видом.

— Прости, что я долго не приходил, Эви, было очень много дел. Обещаю, скоро мы отправимся в далекое путешествие. Но сперва нужно, чтобы ты почувствовала себя здесь как дома. Мне хочется, чтобы ты думала, будто всегда жила здесь. Как ты считаешь, у тебя получится? Совсем забыть пансион?

Она сказала, что это не самое неприятное задание.

Он улыбнулся:

— Тогда, если кто-нибудь спросит, ты ведь не станешь отрицать, что мы всегда были семьей?

Это была странная просьба, но ей не хотелось сопротивляться.

— Боюсь, маме хуже, Эви. Мне пришлось вызвать специального доктора, с которым я познакомился во время службы в Африке, — он из племени ашанти.[4] Когда увидишь его, пожалуйста, не волнуйся. Он может спасти нас.