Марк Твен - Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.

• Название: Том 5. Пешком по Европе. Принц и нищий.
• Автор: Марк Твен
• Жанр: Классическая проза

---

— Честь имею довести до вашего сведения, что мой патрон всячески возражает против назначенного часа и просит отложить встречу на половину десятого.

— Любое одолжение, сударь, какое мы можем оказать вашему патрону, доставит нам величайшую радость. Мы согласны изменить время.

— Покорнейше вас благодарю от имени моего клиента! — Затем, повернувшись к какой–то личности за его спиной: — Вы слышали, мосье Нуар? Время переносится на половину десятого. — В ответ на что мосье Нуар поклонился, поблагодарил и пошел прочь.

— Если не возражаете, — продолжал мой сообщник, — наши главные врачи, как и полагается, поедут с вашими в одной карете.

— Нисколько не возражаю и очень рад, что вы напомнили мне о врачах: боюсь, что сам бы я о них не подумал. Сколько же их потребуется? Я думаю, двух–трех хватит?

— Принято по два с каждой стороны. То есть я имею в виду главных хирургов; но, во внимание к высокому общественному положению наших патронов, было бы уместно пригласить консультантами несколько парижских знаменитостей. Те приедут в собственных экипажах. А позаботились вы о катафалке?

— Ну и болван я, основное упустил из виду! Сейчас же этим займусь. Я вам, наверно, кажусь сущим профаном; но мне никогда не приходилось участвовать в такой аристократической дуэли. Я немало перевидал дуэлей у нас на Тихоокеанском побережье, но теперь вижу, что это просто несравнимо, — у нас, знаете, какой неотесанный народ! Катафалк! Мы просто оставляли потерпевшего на земле, и он так и валялся, пока кому–нибудь не приходило в голову взвалить его на тележку и увезти. Есть еще какие–нибудь пожелания?

— Никаких, за исключением того, чтобы оба гробовщика ехали вместе. Носильщики и плакальщики могут следовать пешком, как обычно. Мы с вами встретимся

и восемь утра и обсудим порядок шествия. Честь имею пожелать вам доброго здоровья!

Я вернулся к моему патрону, он встретил меня словами:

— Ну, когда же дуэль?

— В половине десятого.

— Очень хорошо. Вы дали знать в газеты?

— Сударь! Если после столь близкой и долгой дружбы вы считаете меня способным на такое низкое предательство...

— Ну–ну, что на вас нашло, старый друг? Вы, кажется, обиделись? Ради бога, простите, я вас совсем умаял. Ладно, позаботьтесь об остальном, этим можете не заниматься. Кровожадный Фурту сам об этом подумает. Хотя, впрочем, могу и я для верности написать записку — есть у меня приятель газетчик, некий мосье Нуар...

— Хорошо, что вы мне напомнили; можете не утруждать себя: второй секундант уведомил мосье Нуара.

— Гм, так я и знал. Это похоже на Фурту, у него делается напоказ...

В половине десятого утра процессия достигла поля у Плесси–Пике в следующем порядке: впереди ехала карета, в которой сидели только мы с мосье Гамбеттой; далее — карета с мосье Фурту и его секундантом, далее – карета с двумя поэтами–ораторами, заведомыми безбожниками, из их пиджачных карманов торчали объемистые свертки исписанной бумаги – надгробные речи; далее — карета с главными хирургами и их чемоданчиками; далее — восемь частных экипажей с учеными консультантами; далее — судебный следователь на извозчичьих дрожках; далее — два катафалка; далее — карета с двумя гробовщиками; далее — целая ватага носильщиков и плакальщиков пешком; наконец шествие замыкала, пробираясь сквозь туман, бесконечная вереница зевак, полицейских и прочих граждан. В общем, замечательное было бы зрелище, если бы не густая мгла.

Мы не разговаривали. Я несколько раз обращался к своему патрону, но он, видимо, этого не замечал, так как все время заглядывал в свой блокнот и твердил с отсутствующим видом: «Я умираю за то, чтобы Франция жила!»

Прибыв на место, мы со вторым секундантом отмерили шагами тридцать пять ярдов, а потом бросили жребий, кому выбирать позицию. Впрочем, это было сделано больше для проформы, при таком тумане шансы были равны. По окончании этих вступительных церемоний я подошел к своему патрону и спросил, готов ли он

— Готов! — воскликнул он сурово. — Пусть пушки палят! — И он еще больше выставил для обозрения свой могучий фасад.

Заряжали мы пистолеты в присутствии заранее назначенных свидетелей. По случаю дурной погоды мы произвели эту ответственную операцию при свете фонаря. Затем расставили противников.

Тут полицейские заметили, что на правом и левом флангах поля собралась толпа, и попросили дать им, время отвести неосторожных в более безопасное место. Просьбу уважили.

По приказу полицейских обе толпы расположились позади дуэлянтов, и теперь ничто не мешало нам приступить. Туман к тому времени еще более сгустился, и мы договорились со вторым секундантом, что, прежде чем давать окончательный сигнал, мы с ним аукнемся, чтобы противники хоть немного представляли себе, где искать друг друга.

Я вернулся к своему патрону и с огорчением увидел, что он начинает терять присутствие духа, Я постарался придать ему бодрости.

— Право, сударь, – сказал я, — ваши дела не так плохи, как вам кажется. Если судить по оружию, по ограниченному числу дозволенных выстрелов, по щедрой дистанции, по непроницаемому туману, а также тому дополнительному обстоятельству, что один из противников одноглаз, а другой косоглаз и близорук, мне кажется, что это столкновение может и не быть фатальным. Есть шансы, что вы оба останетесь живы. А потому подбодритесь: выше голову!

Речь моя возымела благотворное действие, мой патрон преобразился. Вытянув вперед руку, он сказал:

— Я снова я! Дайте мне оружие!

Я положил пистолетик на его ладонь, и он одиноко и тоскливо затерялся в ее необъятной шири. Мой друг уставился на него и задрожал. И, все так же уныло созерцая его, пробормотал надломленным голосом:

— Увы, не смерти я боюсь, а лишь увечья!

Я снова стал его подбадривать, и так успешно, что он произнес:

— Пусть трагедия начинается. Станьте же позади; не покидайте меня в этот торжественный час, мой добрый друг!

Я обещал ему. Затем помог направить дуло пистолета в ту сторону, где, как я догадывался, стоял противник, и посоветовал хорошенько слушать и руководиться ответным гиком моего коллеги секунданта. После чего я подпер мосье Гамбетту со спины и закричал во всю глотку: «Го–го!» Где–то далеко в тумане прозвучало ответное «Го–го!» Я тут же дал команду:

— Раз, два, три — пли!

Два слабых звука, вроде «тьфу! тьфу!», отдались в моих ушах, и в ту же секунду на меня обрушилась гора мяса. Но, несмотря на контузию, я все же уловил где–то над собой едва слышный лепет:

— Я умираю за то... за то... Проклятие! за что же я, собственно, умираю? Ага, Франция!.. Я умираю за то, чтобы Франция жила!

Набежали врачи со своими ланцетами, исследовали в микроскоп каждый кусочек на телесах мосье Гамбетты и, к счастью, не нашли ничего, даже отдаленно похожего на рану. А в завершение последовала и вовсе умилительная и возвышенная сцена.

Оба гладиатора, заливаясь слезами гордости и счастья, бросились друг другу на шею; второй секундант обнял меня; врачи, ораторы, гробовщики, полицейские — все обнимали и поздравляли друг друга и плакали от счастья, и в самом воздухе носилась хвала и радость несказанная.

В эту минуту я, кажется, предпочел бы быть героем французской дуэли, нежели державным властелином. Когда волнение несколько улеглось, весь медицинский корпус устроил консилиум и после горячих споров пришел к выводу, что при добросовестном лечении и уходе я имею некоторые шансы выжить. Наибольшую опасность представляли внутренние повреждения, ибо сломанное ребро, видимо, проткнуло мне левое легкое, а многие органы были так сильно сдвинуты в обе стороны, что оставалось под вопросом, смогут ли они исправно функционировать в том непривычном окружении, куда они попали. После чего эскулапы положили мне лубок на сломанную в двух местах левую руку, вправили бедро и привели в порядок мой расплющенный нос. Все интересовались и восхищались мною; немало искренне расположенных людей сами подходили ко мне, уверяя, что им лестно познакомиться с единственным человеком, пострадавшим за последние сорок лет на французской дуэли.

Меня уложили в карету скорой помощи, и вся процессия, во главе со мной, двинулась назад; как приятно было в ореоле блеска и славы, чувствуя себя героем этого великого торжества, въехать в Париж и лечь в больницу.

Я был пожалован орденом Почетного Легиона. Впрочем, мало кому удается избежать этой высокой награды.

Такова правда о самом памятном в нашем веке столкновении двух частных лиц.

Что касается меня, то я ни к кому не имею претензий. Я действовал по своему разумению и сам несу вину за последствия.

Не хвалясь, могу сказать, что я не побоюсь встретиться лицом к лицу с любым французским дуэлянтом, но, будучи в трезвом уме, ни за что не соглашусь стать за его спиной.