Сергей Высоцкий - Не загоняйте в угол прокурора. Сборник

• Название: Не загоняйте в угол прокурора. Сборник
• Автор: Сергей Высоцкий
• Издательство: Голос
• Жанр: Детектив
• Год: 1993
• ISBN: 5-7117-0052-9

В однотомник известного прозаика, мастера детективного жанра Сергея Высоцкого вошли роман «Не загоняйте в угол прокурора», повести «Третий дубль» и «Недоразумение». Произведения отличают острая фабула, крутой, напряженный сюжет.

---

Через пару минут Алина Максимовна появилась в кабинете:

— Мы в миноре? — спросила она, выйдя на балкон и встав рядом с мужем.

— Наоборот. У меня такая благодать на душе… И голова совсем не хмельная — мог бы сейчас еще бутылку шампанского выпить.

— Вот и прекрасно,— шепнула Алина Максимовна.— Сейчас приму душ, а ты принесешь в спальню шампанское. Только обязательно полусладкое.

— Хорошо, детка,— Маврин обнял жену, поцеловал в лоб и подтолкнул к двери.— Не задерживайся.

Ему всегда было хорошо только с ней. Временами в душу закрадывалась мысль, что он женился на колдунье, только с ней он чувствовал себя мужчиной. Таким же сильным и неутомимым, как в зрелые годы.

Жена ушла. Маврин слышал, как скрипнули ступеньки, потом стукнула дверь, донесся монотонный шум воды. «Это надолго»,— решил Маврин. Алину он считал водопоклонницей. Он поудобней устроился в своем кресле и вдруг с сожалением подумал, что за весь вечер никто не проявил желания потанцевать. Несколько раз Алина предлагала включить музыку, но все дружно отказывались, даже молодежь. Пили, закусывали, спорили о политике, рассказывали анекдоты, злословили. «Неужели мы все так состарились и отяжелели? Ладно мы. А молодые? Может, стеснялись? — Маврин с осуждением покачал головой.— Надо было настоять, показать пример. Мы с Алиной такой бы вальс прокрутили! Или фокстрот!» Маврину нестерпимо захотелось послушать музыку.

Он встал, включил проигрыватель, перебрал пластинки. Тут было много любимых — классика и эстрада. Бах соседствовал с Леграном, Паваротти с Мадонной и Машей Распутиной. Лещенко, Церетели, Клименко, Челентано… Нет, не этого ему хотелось. Вот в сороковом, когда он приехал в Ленинград с финского фронта и зашел к приятелю Виктору Панченко на Седьмую линию, они устроили вечеринку, и он танцевал с младшей сестрой Виктора. Как ее звали? Неважно. А мелодии, под которые они танцевали,— такие щемяще знакомые и далекие! «Под небом знойной Аргентины» — «И внезапно искра пробежала в пальцах наших встретившихся рук». Нет, это не оттуда. Потом Лещенко — «Татьяна, помнишь дни золотые…» Ее звали Татьяной? Нет. И танцевали что-то быстрое. Фокстрот, наверное. Что же за название? Какое-то до боли знакомое слово. «Кариока»? Какая партнерша была нежная! И ее духи!… Он весь растворился в ней!

«Где-то у меня есть гора довоенных пластинок,— подумал Маврин и, опустившись на колени перед книжным шкафом, стал перебирать старые, тяжелые пластинки в видавших виды конвертах. Шульженко, Утесов, Вадим Козин… А вот и знакомая синяя этикетка! Он так обрадовался, словно встретил старого друга. Маврин не стал читать этикетку — пришлось бы искать очки,— он был уверен, что это именно та пластинка.

Еле слышно гудел аппарат — большой японский музыкальный центр. «Нам бы в молодости такую штуку»,— усмехнулся Алексей Дмитриевич и поставил пластинку. Вместо знакомой мелодии услышал какие-то завывания.

— Скорость, скорость,— прошептал он, останавливая проигрыватель. Такие пластинки давно не выпускают. Есть ли на этом аппарате нужная скорость? Оказалось, что чужеземные конструкторы и ее предусмотрели. Негромкая мелодия полилась в тишине. Маврин, размягчаясь душою, вернулся к креслу и стал садиться. И внезапно почувствовал, что его повело в сторону, что он теряет сознание. И тут же увидел себя на улице большого города и узнал улицу. Это была Садовая в Ленинграде. Он стоял на остановке, дожидался трамвая. Тройку. Почувствовав на себе взгляд, обернулся — за большой витриной магазина, облокотившись о прилавок, стояла девушка и улыбалась, глядя на Маврина. Никогда он не видел такой доброй и нежной улыбки. И такой красивой девушки. В улыбке были и призыв, и признание, и надежда. Маврин сделал шаг к витрине, но в это время к остановке подкатил грохочущий трамвай с номером три на крыше. Маврин помахал девушке и уехал на нем.

Всю последующую жизнь в нем жила маленькая и острая заноза — сожаление, что он сделал только один шаг к улыбающейся девушке.

Трамвай грохотал и покачивался. Несся по городу. И в этот миг все существо Алексея Дмитриевича наполнилось тихим гласом: «Счастлив тот, кто увидит улыбку».

ОБИТЕЛЬ СМЕРТИ

Машина «скорой помощи» свернула с проспекта и медленно поехала по заснеженной аллее в глубину старого больничного парка. У приземистого серо-желтого, с облупившейся штукатуркой, здания она остановилась, водитель выключил мотор, но с минуту из машины никто не выходил. Наконец хлопнула дверца — вылез крупный молодой парень в грязноватом белом халате. Он лениво потянулся, вынул из грудного кармашка сигарету, закурил. Из машины вышел второй санитар — тоже в неопрятном, несвежем халате и в синей шапочке с надписью «карху». Этот был постарше и пониже первого, с небритым плоским лицом и пустыми глазами. Он открыл заднюю дверцу машины и призывно махнул напарнику. Вдвоем они вытащили носилки, на которых лежало тело, покрытое простыней. Почти одновременно санитары издали какой-то гортанный звук, вроде, «гоп-ля-ля!» и, слегка сгибаясь под тяжестью ноши, понесли в морг очередного покойника.

Санитарные кареты приезжали и уезжали. Все они были похожи друг на друга своим затрапезным видом, обшарпанными дверцами, облупившейся краской на окнах, своими санитарами в неопрятных халатах. И пушистый ковер снега, всю ночь падавшего на город и теперь слепящего глаза отвыкших от такой щедрой белизны горожан, только подчеркивал убожество и нелепость этой службы смерти.

Подъехал к моргу первый ритуальный автобус, и с десяток хмурых молчаливых людей курили перед подъездом, ожидая, когда состоится событие, гнусно именуемое «вынос тела». Гнусно и предательски по отношению к умершему.

Неяркое февральское солнце сверкнуло сквозь легкие быстрые облака, и сразу все вокруг помягчело, подернулось дымкой. Исчезла витавшая в атмосфере напряженность, ожили, отбросив голубоватые тени, старые липы, закапало с крыш, и даже воробьи зачирикали весело и напористо.

Молодой санитар, приехавший с первой «скорой помощью», вышел из морга, остановился на крыльце и, подняв голову, зажмурился под солнечными лучами. Поискав глазами место поуютнее, он отошел к углу здания — туда, где солнечным лучам не мешали ветки лип. Закурив, парень оглянулся и вытащил из кармана черную жестяную банку пива. Привычным движением он открыл ее и, запрокинув голову, залихватски влил в себя содержимое. Наверное, он очень любил пиво или был с большого похмелья, потому что на лице его отразилось блаженство. Но это выражение оказалось мимолетным, оно тут же сменилось недоумением, а потом гримасой боли и ужаса. Санитар будто переломился пополам, схватившись руками за живот, несколько секунд постоял так в оцепенении и тут же рухнул с жалобным стоном на белый снег. Черная банка датского пива «Туборг» упала рядом. Несколько мужчин, ожидавших начала церемонии, обернулись, услышав стон и глухой звук падения тела.

— Чего это он? Надрался с утра? — сказал один из мужчин — маленький, невзрачный.

— Не похоже,— буркнул худой с большими белесыми глазами мужчина и кинулся к упавшему. За ним потянулись несколько любопытных.

Глаза у лежащего санитара закатились.

— Припадок,— сказал кто-то из толпы.— Наверное, эпилептик.

— Сам ты эпилептик,— пробормотал склонившийся над телом худощавый мужчина. Он был врач и хорошо знал, как выглядит смерть.

Прошло некоторое время, пока вызвали врачей из соседнего хирургического отделения. Пришли двое санитаров, из тех, с которыми работал умерший. Привычные к покойникам, они и тут не очень удивились: вытащили из стоявшей рядом «скорой» носилки и унесли товарища туда, куда носили всех остальных своих клиентов. Толпившихся у входа людей пригласили в ритуальный зал прощаться со своим усопшим.

Перед моргом опустело, и только через час приехали следователь районной прокуратуры Владимир Фризе и оперативная группа с Петровки, 38.

Погибшего звали Николаем Уткиным. Служил он в малом предприятии «Харон»[1], не так давно организованном для доставки покойников в морги. Деньги в «Хароне» брали большие, но и справлялись с работой отменно. Без волокиты. Уткин исполнял обязанности санитара и шофера. Да и весь «подвижной состав» малого предприятия подбирался по принципу — прежде всего водитель, а потом уже санитар.

Судмедэксперт Шаров еще до вскрытия уверил Фризе, что причина смерти Уткина — отравление цианидом. Его предположение скоро подтвердилось. Недаром Шаров работал судмедэкспертом уже семнадцатый год.

Едва было произнесено слово «отравление», Фризе, успевший выяснить у свидетелей, что смерть наступила после того, как санитар выпил пиво, послал оперативника отыскать банку из-под пива, но тот вернулся ни с чем. Банки на месте смерти Уткина не оказалось. Несмотря на скептическую улыбку обиженного оперативника, Фризе сам дотошно прочесал всю территорию перед моргом, но банка словно сквозь землю провалилась.