Анатолий Трушкин - О вечном: о любви, о воровстве, о пьянстве...

• Название: О вечном: о любви, о воровстве, о пьянстве...
• Автор: Анатолий Трушкин
• Жанр: Современная проза

Анатолий Трушкин «убежден, что всякую секунду писать надо о вечном: о воровстве, о пьянстве, о жадности, о пошлости и тому подобном - это и солидно, и никогда не испишешься, и всегда найдешь благодарного читателя». Так что перед вами энциклопедия божественных, добродетельных, невинных, благородных, полезных, необходимых, сказочных, интеллигентных, понятных, природных пороков. Можно использовать как практическое руководство. Или воспринимать как предупреждение. Умная книжка. Смешная. И немножко о любви

---

Возвращаться нельзя – удачи не будет. Отрядили шесть человек. Через сколько-то бегут они с гробом.

Только тронулись – свадьба навстречу! Кто свадьбе попадется на пути, того останавливают, и он должен выпить за здоровье молодых. Обязательно!

У нас все выпили, даже дядя Коля из гроба поднялся – выпил, а то ни за что не пропустят – обычай такой.

Ага, выпили все – тут кладбище. Жена сразу заголосила: «Заройте меня вместе с ним!» Обычай такой. Но зарывать необязательно. И когда землю стали бросать, она сама побыстрее отошла. А то у нас был случай – хоронили дядю Витю, а зарыли дядю Сашу, он поскользнулся, а все на поминки торопились.

А почему торопились? Другой случай был. Когда дядя Сережа помер в городе в буфете, его – в морг, жене – телеграмму. Жена корову продала, чтобы поминки справить, стол накрыла, поехали все в город за дядей Сережей. А он продышался в морге, вылез через окошко – домой скорее. Прибегает – никого нет, полон стол выпивки, а он три дня не евши, не пивши.

Ну вот мы все и торопились на поминки дяди Колины – мало ли чего.

Пришли – дяди Коли нет, слава богу. Стали поминать его добрым словом, чтобы ему на том свете было хорошо. Считается, что чем больше пьешь, чем тебе хуже, тем ему на том свете лучше.

Помянули, стали разъезжаться. Тут «на посошок» надо выпить – обычай такой. Если не выпьешь, до дома не доберешься, а если выпьешь, может, и доберешься.

Все выпили, дядя Петя не стал... он помер. Зеркало поднесли к губам – не понять, поднесли стакан водки – не берет!.. Помер, значит.

Сразу мы выпили с горя! Сели родню ждать. Тут гроб привозят.

Погоди, это уже другая история. А та закончилась. Как говорится, с окончаньицем вас. Такой обычай у нас тоже есть.

У нас их много, хороших обычаев-то.

* * *

Пошлость

В скверике на скамейке сидели два старика и беседовали об упадке нравственности.

– Да что говорить! – сказал один. – Вчера отобрал у внука колоду карт с порнографическими фотографиями.

– У внука?!

– Да.

– Сколько же ему?

– Двенадцать.

– Двенадцать! Ах ты, боже мой! Что-то даже и не верится.

Первый вынул из внутреннего кармана пиджака колоду, протянул одну карту собеседнику:

– Дама пик!

Второй взглянул – тут же заозирался, закашлялся и только после этого взглянул на карту во второй раз.

– Пошлость какая, – сказал он... минуты через две.

– О чем и речь, – сказал первый, и они еще минуты две рассматривали карту.

Потом второй сказал:

– Ничего, кроме пошлости, нет.

– Нет, – согласился первый и хотел забрать карту.

Но второй продолжал рассматривать. Обычно следователи рассматривают так фотографии с места убийства, стараясь найти какую-нибудь улику, пусть самую незначительную.

И через три минуты пристального разглядывания второй заметил нечто и спросил:

– А где голова-то у нее?

– Я думал, вот это голова, – ответил первый.

– Нет, это не голова.

Первый хотел забрать карту, но второй не отдал.

– Минуточку, – попросил он. – Очки надену. Может, я что-то не так понял.

Он вооружился очками, и оба, замерев, стали рассматривать карту.

– Удивительное дело, – сказал второй минут через пять, – как живуча пошлость. В дверь выгнали, она в окно лезет.

– Кого выгнали? – не понял первый.

– Пошлость.

– А-а! Да как же, выгонишь ее, – сказал первый и протянул второму еще одну карту. – Дама червей!

Увидев даму червей, второй открыл рот и долго не закрывал его.

– Да-а, – сказал он наконец, – предела пошлости нет. Но по крайней мере, это вот голова.

– Голова, – подтвердил первый, – и лицо как будто знакомое.

Оба стали вспоминать.

– Продавщица из универсама?

– Нет.

– Учительница?

– Бог с тобой! Что ты говоришь?.. Н-да... Вот она, пошлость... наступает.

– Наступает, и это, кажется, не голова, – сказал второй.

Первый тоже достал очки, взял в руки карту и вгляделся.

– Н-да, фотографируют как-то... не поймешь ничего. Раньше уж фотографировали, так фотографировали. Я тут паспорт потерял, пошел на новый фотографироваться и то же самое получилось.

– То же самое?! – изумился второй.

– Да.

Второй посмотрел на товарища, потом на даму червей, потом снова на товарища, потом снова на даму червей.

– Не похож.

– Да не на эту! – возмутился первый. – Что ты сравниваешь?! Сфотографировали так, что не поймешь ничего.

– Ну ты так и говори: сфотографировали на паспорт так, что не поймешь, где голова.

– А я как сказал? Я так и сказал.

Когда оба немного успокоились, первый достал из колоды третью карту.

– Дама бубей!

Второй минуты три рассматривал даму бубей, потом сказал:

– Обедать идти – весь аппетит пропал.

– От такой пошлости пропадет, – вздохнул первый.

Они встали, начали прощаться. Когда уже немного разошлись, второй окликнул первого и они вновь сошлись.

– В колоде ведь четыре дамы, – сказал второй.

– Правда что, – спохватился первый.

Он достал колоду, поискал в ней нужное и протянул второму:

– Дама треф.

Через две минуты второй сказал:

– То же самое – пошлость.

– Пошлость, – подтвердил первый.

И они разошлись окончательно.

* * *

Дездемона

Николай меня так ревнует! «И что тебе зоотехник сказал? И что к тебе почтальон подходил? И что ты с соседом у колонки стояла?..» Гос-споди, соседу девять лет.

Накричится, потом ползает на коленях, прощенья просит: «Пусти, Груня, в постелю, я тебе шубу куплю».

Сколько уж говорила ему: «Еще раз бельма выпучишь, заберу корову и уйду. Живи один в грязи, сволочь немытая».

Зоотехник говорит: «И как ты с таким обалдуем живешь? Такая женщина редкая – и с таким засранцем».

На той неделе к столбу приревновал. Ей-богу, не вру. Ворота пошла затворить, а стемнело уже. Стою, столб обняла – летит с топором, спасайтеся все столбы. Меня-то чуть не убил.

Домой пришли, давай смешить меня. Танец грузинский танцевал: нож в зубы взял, трусы до коленков, руками машет... Ноги кривые. И подпрыгивает, и вприсядку. Да поскользнулся – простоквашу на себя опрокинул, сидит – вылитый грузин.

В лес пошла по ягоды, слышу: следом крадется кто-то. Камень нашла да камнем в кусты. Домой прихожу – у него на лбу шишка больше головы. «О косяк вдарился». Как же!.. Что я побольше-то камень не нашла?

На работе сейчас денег не дают, только если хорошо работаешь... тогда или грамоту, или: «Позвольте, я вас обниму». А я очень хорошо работаю. Ну и чего-то тут один раз грамот совсем не было. А мой не пошел на собрание: «Я на рыбалку лучше».

Ну вот, грамоты ни одной, а начальства понаехало много. Они все и полезли из президиума: «Позвольте, и я вас обниму».

Глава администрации когда пошел обнимать – седьмой он уже был, – из зала вдруг:

– Руки прочь! Все на баррикады!

Летит с ножкой от стула. Срамота, господи! Не знаю, куда от стыда деться. Глава тоже перепугался, – может, покушение. Спрашивает:

– Это ваш муж?

Я говорю:

– Нет. Мой на рыбалке.

С ними обоими плохо...

И ревнует, и ревнует, уже сил никаких нет. Помаду попрятал всю, чтобы не красилась. Хожу, как черт.

С месяц назад сидим вечером в избе. И вдруг свет выключили. Он сразу:

– Груня, ты где?

Я затаилась нарочно, молчу. Слышу, он ко мне шарится, я к печке.

– Груня, ответь мне.

Я лицо сажей намазала. Говорю:

– Вот я.

Он за руки меня взял. Голос сладкий сделался.

– Это, Грунь, обрыв на линии... надолго. Давай ложиться спать. – И целоваться лезет.

Тут свет включили... Я при родах так не кричала.

Под утро начнет просыпаться, всё рукой рыщет – на месте я. И каждый раз:

– Это ты?.. Это ты, Груня?.. Грунь, это ты?

Кто ж еще? Кого ж он там еще хочет найти?.. Самый сон сладкий – он бубнит в ухо.

Я к чему это рассказываю. У нас свинья опоросилась, и все поросята хорошие получились, а один дохлый почти. Тихонький, не верещал никогда, ножки у него подламывались. Не стоял на ножках. Ну и я как-то утром встала засветло, вымыла его, обсушила и в кровать на свое место. Сама за спинку спряталась. Светать стало. Слышу:

– Грунь, это ты?.. Это ты, Грунь?

Говорю:

– Я, милый.

И что вот одно слово может с мужиком сделать! Прямо я чувствую, восторг в нем поднялся. Крутанулся он в мою сторону!.. И тишина... пять минут... десять... Ни звука. Высунуться боюсь – или он помер, или меня прибьет. Потом слышу:

– Грунь...

Говорю:

– Чего?

– Чего это с тобой?

– Да вот, – говорю, – довел ты меня, свинья, своей ревностью.

С тех пор потише стал, только заикается иногда.

Говорят, один был – ревновал, ревновал жену ни за что и придушил под конец.

А я вот не ревнивая совсем. Тут к соседям из Москвы приехала одна... Так, ни кожи ни рожи. «Я – художница, я – портретистка. Хочу вас, Николай, порисовать».

Я крапивы нарвала – она с тех пор одни цветы рисует. И всё, что ревновать-то?