Александр Филоник - Тогда в Египте... (Книга о помощи СССР Египту в военном противостоянии с Израилем)

• Название: Тогда в Египте... (Книга о помощи СССР Египту в военном противостоянии с Израилем)
• Автор: Александр Филоник
• Издательство: Институт стран Азии и Африки при МГУ им. М.В.Ломоносова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-89394-062-8

Книга представляет собою переработанное и существенно расширенное за счет новых материалов издание сборника «Гриф «секретно» снят» В основе нового издания — воспоминания о памятных событиях в истории советско-египетских отношений в наиболее драматический и напряженный период новейшей истории Египта — крупнейшей арабской страны, обратившейся к СССР за помощью в восстановлении своего военного потенциала. Представленные мемуары являют собою живое свидетельство очевидцев и участников событий тех лет и могут служить существенным дополнением к сухой исторической хронике, бесстрастно фиксировавшей даты и факты той далекой поры.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, интересующихся как жанром советской военной мемуаристики, так и историей Египта

---

Выезды на фронт и пребывание в частях позволяли делать точные наблюдения относительно того, как на практике осуществлялись разработки генштабовских работников, насколько быстро планы штабистов отливались в реальные дела. Убеждались, что недаром столько времени проводили на своих рабочих местах, пытаясь экономными средствами добиться оптимальных решений целого спектра вопросов обороны, комплектования и обучения войск.

Почти каждое рабочее утро в генштабе, как правило, начиналось с собеседования начупра со старшим военным советником. Решался и обсуждался всегда широкий круг проблем жизнеобеспечения войск, поставок вооружений и носителей, комплектования частей, их структуры, боевого снабжения и многие другие вопросы. Часто обсуждения принимали форму горячих дискуссий. Характерным было, например, настойчивое проталкивание египетской стороной желания в дополнение к танкам с башенными зенитными пулеметами получить для прикрытия от авиации противника на маршах ЗПУ-4, что, по мнению наших спецов, было совершенно излишним. По этому поводу было сломано много копий, но вопрос решился в соответствии с требованиями целесообразности и здравого смысла и без обид со стороны египтян. Были и другие подобные столкновения мнений, но всякий раз они разрешались к обоюдному согласию, и никто не оставался внакладе.

Надо сказать, что в отличие от утвердившегося мнения по поводу того, что во времена СССР оружие закачивалось в идеологически близкие страны безо всякой меры, доводилось наблюдать несколько иную картину. Оружия, действительно, шло немало, но поставки его были обоснованными, строго по штату. Другое дело, конечно, что объемы военно-технической помощи были велики и, как это стало ясно теперь, были и во времена расцвета социализма ощутимым бременем для советского народа.

Несмотря на столь весомые проявления солидарности, не все офицеры и генералы относились к советским советникам искренно. Сказывались не только политические антипатии некоторых египетских военных, принадлежавших к местной элите по рождению, но и незнание русских, неловкие шаги со стороны наших, не осведомленных о тонкостях отношений в египетской армии между командным составом и солдатами, о пропасти между офицером и денщиком, вообще о том, что составляет специфику арабского быта, в том числе и армейского.

Генерал Кабанов между тем в приемной начупра прежде всего здоровался с зачуханным солдатом, который разливал кофе, а потом шел к полковникам и бригадирам, которые вдруг оказывались погруженными в изучение утренних газет. Не сразу процедура появления в предбаннике подсоветного была изменена, и солдат откочевал напоследок, а потом и вовсе отпал как объект специальных приветствий, что и было оценено истовыми поборниками военно-придворного политеса. Наш генерал долго мне потом, как бы в шутку, выговаривал за то, что мол переводчик, я, значит, раньше «не почесался» сориентировать пожилого человека, его, значит, относительно всех тонкостей общения людей в классовом обществе и грозил отправить с глаз долой. Приходилось разыгрывать раскаяние и вяло оправдываться, ссылаясь на примеры из армейской жизни и художественной литературы, из коих явственно следовало, что любая инициатива наказуема, а тем более та, что связана с поучениями начальника. Особенно убедительной стала ссылка на похождения Жиля Блаза из Сантильяны, который, ничтоже сумняшеся, решился направить на путь истинный некоего лиценциата, и тут же лишился места, хотя и действовал по настойчивому указанию последнего. У нас, конечно, были совершенно иные отношения, к тому же генерал не был обидчивым, а тем более злопамятным и даже в знак благодарности пожаловал как-то лишний выходной, подчеркнув при этом, что исключительно за усердие.

Попутно можно рассказать и еще об одном частном эпизоде, поучительном в том смысле, что он указывает на присутствие существенной доли иррационального в армейской среде, уже нашей, хотя такая практика, видимо, удел не только нашей армии, а вообще любой. Уже говорилось, что переводчики здорово уставали, не так, конечно, как героини купринской «Ямы», но похоже по форме, поскольку один драгоман приходился на три, пять, а то и большее количество советников. Не знавшие арабского спецы или советники без переводчика вроде бы оказывались не у дел, особенно на фоне активности того своего коллеги, который в данный момент решал вопросы с подсоветными через переводчика. Спрос на нас был большой, и каждая минута отдыха в таких условиях ценилась на вес золота. Я в такие моменты присаживался к столу, чтобы помолчать или также молча посмотреть египетские журналы. Но генерал не переносил вида иллюстрированных изданий на рабочем столе и сразу возникал рядом со мной с каким-нибудь архиспешным документом, требовавшим немедленного перевода. Все они были примерно на один лад, и содержание их ускользало из памяти немедленно после того, как ставилась конечная точка. Но один такой документ мне чем-то запомнился при переводе с арабского на русский. И когда, спустя месяц, мне было предложено перевести срочную бумагу с русского на арабский, я обнаружил, что мусолю одно и то же. Разоблачив происки генерала, я ожидал услышать хоть какие-то оправдания (отношения допускали такое) типа ссылок на забывчивость, рассеянность, загруженность и т. п., но в ответ на вопрос «Зачем?» удостоился лишь философской сентенции — чтоб служба медом не казалась. Вот так!

Но бывали случаи и похуже, слава Богу, не связанные с именем моего генерала. Был в Египте один человек, начальник всех переводчиков, который, например, запомнился суетой и тем еще, что как-то всерьез потребовал от четырех переводяг в несколько дней перевести какую-то важную, с его точки зрения, довольно толстую книгу, сурово запретив ее разброшюровывать, что исключало возможность выполнения его же приказа. Как четверым работать одновременно с одной книгой он при этом не разъяснил. Такие случаи, справедливости ради, не были частыми, но они, сразу возмутив, потом как-то скрашивали нашу жизнь, давая возможность посмеяться, поизощряться в остроумии по поводу тугодумства начальства. А ребята были острые на язык, все подмечавшие, умевшие высмеять. Многие это знали и не хотели становиться объектом насмешек, хотя за рамки никто из нас не выходил.

Мы были более раскованными, общались с местными, с обслуживающим персоналом, охраной. Анекдоты, шутки, взаимные расспросы о семьях, рассказы о нашей стране, о жизни в Советском Союзе собирали вокруг переводчиков порой немаленькие аудитории любопытствующих. Египетские власти не препятствовали этому, не усматривая здесь ничего крамольного или пропаганды, хотя соответствующие службы у них, думается, работали хорошо и, видно, исправно докладывали куда надо о неформальных контактах русских с местными гражданами. На нашем этаже в гостинице уборкой занимался постоянно плохо выбритый малый, как можно было судить, из малограмотных, охотно впутывавшийся в разговоры с постояльцами-арабистами, используя для этого изобретенный нашими военными жаргон (многие из них усвоили большое количество существительных, из которых строили более-менее понятные предложения, не прибегая к глаголам и другим средствам выражения мысли, дабы не утяжелять конструкцию). Однажды Али (так звали нашего героя), увлеченно, а, может быть, и неумело орудуя тряпкой на палке, разбил казенную и незаменимую в тогдашних условиях вещь (в нашем случае — старинный, но работавший как новый, вентилятор, остававшийся, видно, с британских времен, и тем ценный) и впал в прострацию. Видя его горе, мы предложили ему написать начальству оправдательную бумагу, в коей виной всему оказывалась обезумевшая крыса, с которой мы тогда мирно делили жилплощадь, и подтвердили нашу готовность украсить его эпистолярное произведение своими подписями в знак подтверждения достоверности изложенного, обстоятельства которого тут же были нами изобретательно придуманы. Наш вариант был с энтузиазмом принят, и объяснительная была тут же написана настоящим виновником в самых выспренних тонах и выражениях на прекрасном литературном языке, при этом автор еще не преминул внести в нее некие детали для вящей, с его точки зрения, убедительности, которые сразу выдали неуемность южного темперамента и фальшивость описанного. Мы были немало удивлены изощренным владением родным языком со стороны скромного труженика швабры (хотя такое присуще скорее высоколобой интеллигенции), а его последующую сконфуженность, вызванную нечаянно обнаружившимся даром, великодушно отнесли на счет неординарности вызвавшего письменные упражнения события. Этот забавный эпизод скоро забылся, и никто уже не вспоминал нашего «горничного», тем более что его, видно, в связи с производственной необходимостью, быстренько перевели куда-то в другое место.

Вообще было интересно и поучительно наблюдать, как менялось отношение к советникам по мере углубления общения, появления симпатии на личной основе, обычного человеческого интереса к партнерам из другого мира, с иными традициями, взглядами, запросами. Это проявлялось во многом. В попытках узнать покороче, выяснить боевую биографию, взглянуть на фотографии близких, в рекомендациях поехать посмотреть какие-то интересные места. В дома нас, правда, не приглашали. Тогда действовали суровые ограничения на общение с иностранцами. Тем более из военной среды, а о народной дипломатии никто и не слыхивал. И все же память хранит образ и облик многих египтян, с которыми работали, жили бок о бок, играли в футбол, болтали о жизни и которые стремились помочь нам лучше узнать свой язык и народ.