Юзеф Крашевский - Сфинкс

• Название: Сфинкс
• Автор: Юзеф Крашевский
• Жанр: Историческая проза

Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма.

---

— О! О! — продолжал доктор Фантазус. — У меня в голове имеются интересные и особенные истории.

Вы не раз удивлялись, увидев кого-нибудь впервые, что он вам как будто прекрасно знаком, будто вы его давно где-то видали. Для меня это вполне ясно.

Ад находится не в огненном центре земли и не вне ее, но на ней самой. Кого Бог хочет наказать, посылает его не в тело животного, как хотели первобытные народы, так как душа человека не может быть до такой степени понижена, но в тело нового человека. Бедная живет таким образом вторично, в третий, в десятый раз. Одну молодую девушку полюбили, помню, еще в древности, на заре цивилизации, в старом Египте. Вы не знаете Египта! Теперь это пустыня и ад бедных феллахов; раньше же это было настолько (как вы называете) цивилизованное государство, что если бы вы его знали, может быть, вы бы меньше гордились собой. Но все умирает и возрождается, так и эта ваша цивилизация! Здесь умерла, там восходит молодая и могущественная…

Но о чем же я говорил? О молодой девушке с берегов Нила. Увидала бедняжка юношу и полюбила его всей душой. Юноша равнодушно взглянул на нее и прошел. Она думала о нем долго, жила, любила и умерла. Раньше это случалось, что умирали от любви, поверьте мне, сегодня это кажется басней.

Сотни лет спустя (хронологию рассказа я вам подарю) встречаются снова. Надо знать, что такая вторичная встреча, вторичная любовь удваивает силу чувства. Вот они уже взаимно любят друг друга, с первого взгляда, не понимая, что их толкает, влечет взаимно, чувствуя, что где-то раньше встречались. А дело происходило уже в Греции. Бедная девушка — это была Лаис; юноша — строго воспитанный и суровых нравов человек. Как подойти, когда она для него запятнанная развратница, он для нее недоступный юноша? Опять Лаис сохнет и рано слишком умирает, а он седобородый, сломленный, мирно кончает жизнь, позабыв о минутной любви.

Опять бежит время, бежит, встречаются еще раз в Риме, но в Риме эпохи упадка и полумертвом. Она — жена цезаря Августа, он — простой работник, проданный в рабство. Опять загорается могущественная любовь, и поднятый белой ручкой, отпущенный на свободу, возвеличенный гражданин Рима, он становится любовником жены цезаря, приближается к трону.

Подосланные убийцы ночью нападают на них, вытаскивают его из кровати и начавшаяся свободно любовь опять прерывается смертью. Жена цезаря живет и забывает о нем; ее не наказали, так как это была эпоха, когда властители Рима сочетались браком с вольноотпущенниками и лошадьми; верность женщины не имела значения. Мстит жена цезаря и исчезает.

Проходят столетия. В четвертый раз эти люди еще встречаются после странных блужданий: это Абеляр и Элоиза! Кто же не знает их истории?

Ближе еще к нам; но… — перебил доктор, — это история странная, вероятно, довольно ее. Знаю другую, историю ненависти и мести, продолжающуюся тысячи лет. Двое людей встречаются и грызутся на смерть, возрождаются и опять схватываются друг с другом, тысячи лет. Любовь и ненависть одинаково ведут в ад, это вы знаете… да! Во всем нужна мера.

Доктор умолк, потирая ладонью лоб.

— Сколько раз, — добавил он, — я видел улыбку, слышал вопрос, на которые улыбка и ответ приходили через тысячи лет! Сколько раз люди, которые любили друг друга, однажды в одинаковом возрасте, встречались потом — он старик, она еще девочка! Мой ключ, — сказал он еще, — объясняет все странные симпатии, антипатии, притягивания и отталкивания, эти воспоминания Платона, непонятные воспоминания, все. Если бы все можно было когда-нибудь истолковать!

Ян и Тит, видя, что Фантазус опять впал в глубокую задумчивость, молча попрощались с Ягусей, которая, уважая думы отца, довела их тихонько до конца аллеи.

— Завтра увидимся опять? Ведь правда? — спросила Ягуся Яна.

— Завтра, и ежедневно, и всегда! — ответил художник.

На другой день доктора не было дома, когда Ян пришел уже один, согласно обещанию. Ягуся сидела в своей комнате за работой, глаза у нее были красные.

— Ты плакала? — спросил он ее нежно.

— Нет, нет! — ответила Ягуся, ласково на него глядя.

— Зачем же от меня скрывать? Я узнаю, почувствую. Ты плакала, дорогая.

— Немножко.

— Скажешь мне причину слез?

— А! Ты будешь смеяться.

— Увидишь, что не буду смеяться.

— Я думала о будущем.

— Разве в нем есть что страшного?

— Для меня? Тысяча вещей. Мой отец здесь мучается. Хотел бы опять начать свои путешествия; я ему мешаю. Я бы пошла в монастырь, но боюсь сказать ему это… не разрешит.

— Зачем же в монастырь?

— Куда же мне спрятаться?

— Ягуся! Разве надо говорить, что я тебя люблю, что я твой?

— Знаю, ты мне это вчера сказал. Но, Ян, ты не должен жениться, говорил отец. Жена убивает художника, он весь должен отдать себя искусству.

— О! Лучше отречься от искусства, чем от счастья!

— Я и тебе, как отцу, буду помехой в жизни, тяжестью. Таково несчастное предназначение женщины. У дикарей она несет на себе все домашние труды и всю тяжесть работы; муж живет, она служит только орудием его жизни. У нас женщина как будто сама по себе, хочет быть отдельным существом, требует этого от жизни, а ей не разрешают. Отсюда тысяча разочарований для обоих. О! Жизнь! Жизнь! Правда! Великая и страшная загадка.

— Которую решает минута счастья! — сказал Ян.

— И долгие годы воспоминаний, и долгие годы надежды.

— Все-таки это одна и та же минута счастья, сначала видимая издали, а потом в отдалении. В ней вся жизнь. Ягуся, зачем же плакать. Будем счастливы.

— Минуту! — ответила она.

— Разве мы можем изменить жизнь и ее бессмертные условия? Хочешь, разрешишь, я попрошу у отца твоей руки?

Она покраснела, вздохнула и протянула ему руку.

— Послушай, — сказала она, — подумай еще; я не хочу моего счастья ценой твоей свободы. Художник у нас не имеет обеспеченного даже куска хлеба. Я бедна; не думай, что мой отец богат. Я лучше всех это знаю. Немного или ничего у меня не будет.

— Я ничего не хочу.

— Проживем ли мы твоим трудом? Ты будешь мучиться из-за меня.

— Дорогая, будем жить скромно, бедно, зачем нам много? Любовь позлащает бедность.

Ягуся задумалась.

— Ах, — сказала она погодя, — не показывай мне картину счастья; плакать потом буду, как прародители, изгнанные из рая.

— Когда рай для нас открыт.

— Мгновение рая, а потом, кто знает!

— Почему же мгновение?

— Все только мгновение, говорит мой отец; и вечность тоже мгновение, но без начала и конца.

Они задумались. Головы их невольно наклонились друг к другу. Ян почувствовал золотые мягкие волосы Ягуси, ласкающие ему лицо, почувствовал прикосновение ее свежей, как у ребенка щеки; обнял ее и поцеловал.

Ягуся вскочила покраснев и смутившись, так как перед ними стоял доктор Фантазус с нахмуренной бровью.

— Это что? — промолвил он. — У меня в доме вор?

— Нет, — воскликнул Ян, — но сын, если согласишься!

— Если соглашусь! В этом-то вопрос. Если разрешу. Не очень-то вы у меня спрашивали разрешения. Ну, а если разрешу? — спросил он с улыбкой.

— Ах! Дашь мне счастье! — сказал Ян, хватая его за руку.

— А ты дашь же его моей Ягусе? Дашь надолго? На всю жизнь?

— Поклянусь в этом.

— Но сдержишь ли клятву?

— Сомневаешься?

— Отец! Можешь ли сомневаться? — перебила девушка, бросаясь ему на шею. — Ты знаешь, что я его люблю.

— Ну, ну, будь его, хорошо. Но помни, Ян, чтобы я не спросил у тебя отчета в сокровище, которое тебе даю.

Ян с увлечением поцеловал руку доктора, который выглядел взволнованным.

— А теперь, — сказал Фантазус, — думайте о свадьбе. После свадьбы я в путь; оставляю вас одних… Еду, еду, должен.

— Отец! Неужели опять! Куда? Надолго? — спросила с жаром Ягуся.

— Ни куда, ни как надолго, — не знаю. Есть кому доверить Ягусю, следовательно, я еду, еду!

И повернулся на одной ноге, с дикой радостью.

— Но помните, что вы должны быть счастливы, — добавил он, — так как слеза Ягуси привлечет меня хотя бы с другой планеты.

И живо ушел из комнаты.

Не будем описывать счастья; это значило бы желать удержать в руке мыльный пузырь — осталось бы от него немного грязной воды — больше ничего. А радужные цвета, а блеск ушли бы, откуда пришли, в непонятный мир духа и света, в неизвестную страну неуловимых тайн.

Доктор Фантазус стал ревностно готовиться к свадьбе дочери и в то же время складывать все свои вещи и очищать дом. Даже базальтовый сфинкс с крыльца исчез. Остались только вещи Ягуси и ее довольно бедное приданое; а в комнате доктора пустые полки и куски бумаги.

Однажды вечером доктор вошел в комнату, где были жених и невеста.

— Существует обычай, — сказал он отрывисто, как всегда, — что в придачу к жене что-нибудь обыкновенно дают. Это довольно глупый обычай; так как это до некоторой степени доказательство, что женщина может быть бесполезна и стать тяжестью. Мы платим, чтобы ее себе взяли. Восточные народы, первобытные народы понимали это совершенно иначе; и хотя их упрекают в варварском унижении женщины, больше признания ее достоинства в этой продаже девушки, чем в нашем приданом, которое мы даем. Знаю, что наше приданое явилось в результате будто бы дележа наследства после отца и после матери; ба! но тем не менее оно унижает женщину, так как не она берет, что ей следует, не она этим распоряжается, а муж, да муж еще чаще всего берет женщину из-за того, что она имеет, а ее как добавление. Знаю, что Ян не думал о том, что Ягуся может иметь; но я должен ему сказать, что она бедна.