Александр Крон - Трус

• Название: Трус
• Автор: Александр Крон
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

начальника станции, Степан с инструментом в мешке.

С т е п а н (проверяет аппараты). Теперь все будет в исправности, Осип Иваныч. Не сомневайтесь.

У г л о в. Слава богу! А то намедни штабс-капитан меня измерзавил всего. Ногами топочет, кричит! А я старый человек. Боже всеблагий, что за бестолочь воцарилась в мире твоем! Живем, как на войне...

С т е п а н. Бастует рабочий человек. Воли требует.

У г л о в. Господи, не допусти смуты, воспрепятствуй, господи! Будет ли конец сему?

С т е п а н. Будет, Осип Иваныч. Все свой конец имеет.

У г л о в (заметил девушку). Сидишь? Рожа-то - краше в гроб кладут! Вконец извелась. Просись отсюда, слышишь, Татьяна? На твоем месте солдат нужен. Проси поручика.

Т а н я. Отстаньте, папаша. Я сама не уйду.

У г л о в. Отстаньте!.. Чудишь, Татьяна. Блажишь... (Вышел ворча.)

Т а н я (окликает согнувшегося в углу аппаратной слесаря). Дядя Степан!

С т е п а н (обернувшись, с улыбкой). Ну?

Т а н я. Дядя Степан, не могу я больше. Силюсь понять, думаю ночами, голова кругом идет... Чувствую, гроза идет, ветер свистит, в набат бьют. А мы, как под водой... Душно, темно!.. Ночь, день, день, ночь. Часы ходят, а время стоит. Вот он... стучит, говорит что-то, а я не понимаю. Какие-то мертвые у него слова...

С т е п а н. Нда! Шифр - он ключа требует. Ключ надо знать.

Т а н я. Что же ты не говоришь ничего, дядя Степан?

С т е п а н. Что ж говорить? И до нас черед дойдет. Город знак подаст. На-ка вот. (Дает яблоко.)

Т а н я. Ты все как с девочкой...

Степан собирается уходить.

Дядя Степан!

Пауза.

Я приду к тебе... с ним... с поручиком... завтра, может...

С т е п а н (неодобрительно). Ой, смотри ты, девка! Добром не кончится.

Входит Дорофей. У него твердые светлые глаза на

малоподвижном лице, которому коротко подстриженные

усы и широкие выпуклые скулы придают ординарный

армейский вид. Его плотная, тяжелая фигура строевого

ефрейтора аккуратно подпоясана ремнем и выдает

образцового кадрового солдата.

Д о р о ф е й. Здравия желаю. Уходишь, что ли?

Степан вышел.

Депеша есть?

Т а н я. Есть. Из штаба. (Запечатала депешу, вложила в разносную книгу.) Дорофей Назарыч... Вы в город пойдете, да?

Д о р о ф е й. В город? Обязательно требуется мне в город. Нынче просился у Золотарева, да, видать, не в добрый час. Ладно, попытаем счастья завтрашний день. С утра Тиц дежурит - может, даст увольнительную.

Т а н я (внимательно рассматривает его лицо. Губа у Дорофея рассечена и вспухла). Что это?

Д о р о ф е й. Так. Лихорадка. (Взял разносную книгу и пошел к выходу.)

Т а н я. Дорофей Назарыч! Минуточку еще. А что Василий, он... (Замялась.)

Д о р о ф е й (улыбнулся). Что Василий? Здравствует. Вернулся с линии на пост заступил. (Смотрит на Таню.) То-то, я вижу, он нынче под окном тут на скамеечке сидит.

Т а н я (вздыхает). Он часто сидит. Все смеется, говорит: "Через вас телеграфистом стану, морзу слушать научусь". Хороший он, веселый, да?

Д о р о ф е й. И я говорю, что хорош. (Вышел.)

Таня вздыхает. Звонит телефон.

Т а н я (берет трубку). Да... Опять я... У нас ничего. А у вас?

Тесный зал буфета первого класса. Здесь живут не

первую неделю. Люстра бросает желтоватый свет на

грязный мрамор столиков, скомканные простыни на

плюшевых диванчиках, зияющие стекла массивного,

похожего на орган буфета, облупленное, осыпанное

окурками пианино. Их трое. За столиком командир части

штабс-капитан Рыдун составляет рапорт. Он портит уже

не первый лист бумаги. У штабс-капитана круглая

седеющая голова, ординарнейшее и по-своему

добродушное лицо постаревшего службиста. На нем

рейтузы и желтое сомнительной свежести белье. На

диванчике, подмяв растерзанную постель, вытянулась

полуприкрытая сползшей шинелью хилая фигурка. Это

прапорщик Золотарев. Он спит. Одна нога разута,

другая в наполовину снятом сапоге съехала на пол.

Третий офицер - поручик Шебалин, тридцатилетний,

рослый, в расстегнутом кителе с поручичьими погонами,

кончил бритье и внимательно рассматривает в карманное

зеркальце порез. Затем он встал, морщась осмотрелся

кругом и подошел к висящему на стене отрывному

календарю. Остановился, непочтительно разглядывая

изображенного на календаре курносого человечка в

мундире пехотного полковника, задумался, вспоминая

наступившее число, и лениво рванул к себе десяток

листков.

Ш е б а л и н (он не в духе и говорит медленно, как бы сам с собой). С тех пор как существует российская регулярная армия, господа писатели рассказывают о пехотном офицере пошлости. Пехотный офицер пьет плохой коньяк, играет в карты на провиантские деньги, ничего не читает, кроме сальностей, и пристает к юбкам на каждом постоялом дворе. Он мечтает о чистой и человеческой жизни, сидя в кабаке, и превращает в кабак все, что встречает в жизни чистого и человеческого. Одни залечивают гонорею и женятся на пожилых бабах. Другие - стреляются. Сюжет, ставший литературной традицией. (Пауза.) Вся гнусность заключается в том, что это, вероятно... правда.

Р ы д у н (ворчит). Интеллигентские рассуждения! Стыдитесь. Вы офицер! Я не узнаю армии!..

Ш е б а л и н. В армии я узнаю свою страну. Империя нищих, попирающая ногами неисчислимые богатства, похороненные в ее земле. Страна голодных рабов и азиатских царьков, надевших штаны с лампасами, но не научившихся мыться...

Р ы д у н (непроизвольно запахивает на груди рубашку). Поручик!

Ш е б а л и н. Я вас лично очень уважаю, Евграф Антонович. (Пауза.) То, что сейчас происходит, возможно только у нас... Страна, где все талантливые люди пьют горькую, а бездарность возведена в официальную добродетель! Великая держава, не понявшая в Европе ничего: ни парламентаризма, ни промышленности, усвоившая телеграф лишь для того, чтобы передавать по нему идиотские циркуляры, написанные языком допетровских канцелярий.

Р ы д у н. Вы с ума сошли! Я требую, чтоб вы замолчали. Если однажды все пойдет к черту, то виноваты будут в первую голову такие молодчики, как вы. Человек, который смеет так говорить о своем отечестве, опаснее бунтовщика. Есть понятия священные, поручик.

Ш е б а л и н (спокойнее). Прошу прощения. Готов признать, что я погорячился. Но я прошу вас, Евграф Антонович, как командира части, как старшего по чину, разъяснить мне мои задачи. Из каких стратегических соображений мы позволяем плевать себе в рожу на Востоке? Какие тактические задачи командованию угодно поставить перед поручиком Шебалиным, который перед лицом грозных событий пятую неделю живет мирной жизнью станционного жандарма? Наконец...

Р ы д у н (заткнул уши). Я знаю не больше вашего! И это не мое дело! Есть люди, которые пишут приказы. Я их выполняю. Я не узнаю армии! Это не офицеры! Армии нужны командиры, а не декаденты! Вы распустились до предела. У вас нет воинского духа! Где Тиц? Он должен дежурить! Почему я не знаю, где Тиц?

Ш е б а л и н. Прапорщик Тиц, с вашего разрешения, уехал в город.

Р ы д у н. Допустим. А где Золотарев? Не говорите ничего - я вижу, что он здесь! Почему он в таком виде? Почему, я спрашиваю?!

Ш е б а л и н. Прапорщик Золотарев читал сочинения Фридриха Ницше, потом пил коньяк и бил морду ефрейтору. Затем его рвало.

Р ы д у н. Я ему говорил, чтоб он не читал этой чепухи!

Ш е б а л и н. А я ему говорил, что он не знает своего предела. Очевидно, сверхчеловекам тоже не следует переступать некоторых границ.

Р ы д у н. Безобразие. Разбудите его.

Шебалин подошел к лежащему. Увидел торчащий из-под

подушки томик, небрежно перелистал его и бросал на

пол. Затем встряхнул прапорщика за плечо. Прапорщик

открыл глаза, разглядывая окружающее мутным взглядом,

попытался приподнять голову, но глаза опять

закрылись, и голова сникла набок.

Ш е б а л и н. Бедняга! Тому немцу с висячими усами было легко изображать из себя красивого зверя и белокурого варвара. А каково семинарскому отпрыску в чине пехотного прапорщика, если вдобавок у него угри на носу и никакой протекции? Лет через двадцать этакий сверхчеловек, может быть, дотянется до капитанских погон, а когда умрет командир батальона, его обойдут вакансией...

Р ы д у н. Поручик!

Ш е б а л и н. Клянусь, я никого не имел в виду. (Трясет Золотарева.) Вставайте, сир! Вас ждут великие дела! (Решительно стаскивает его на пол.)

З о л о т а р е в (окончательно проснулся и поднялся на ноги. Его незначительное угреватое лицо сразу приняло обычное для него хмурое и обиженное выражение). Я просил бы вас, Георгий Николаевич!..

Ш е б а л и н (вызывающе). Да? Что бы вы меня просили?

З о л о т а р е в (пытается натянуть сапог). Черт возьми!

Ш е б а л и н (строго). Что вы хотите этим сказать?

З о л о т а р е в (пряча глаза). Проклятый сапог...