Вика Соева - Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной

• Название: Девочка, которая любила Ницше, или как философствовать вагиной
• Автор: Вика Соева
• Жанр: Эротика, Секс

---

В-третьих, парочки. Уж сколько раз на собственном опыте убеждалась, что радости секса на свежем воздухе сильно преувеличены, но молодежи все неймется. Особенно раздражают молоденькие дурочки, которые тащатся на крышу за своим перевозбужденным дружком, у которого и невооруженным глазом видно, как ширинка трещит от большой любви, а затем начинают разыгрывать из себя романтичных недотрог. Пока с нее стаскивают трусы, она кричит: «Не надо!», а после того, как избавили от физического целомудрия, начинают рыдать на плече возлюбленного и упрашивать жениться.

Вспомнила собственную дефлорацию. О себе — больно, неприятно, кровища. О нем — козел. И почему всегда в первый раз отдаемся таким вот козлам? Что-то непозволительное, от чего бережем своих настоящих возлюбленных, отдаваясь им уже с полным профессионализмом и разработанным влагалищем? Сакральный акт, навлекающий беду на пидараса с окровавленным хуем? Тема для диссертации или курсовой: «Дефлорация как сакральный акт». Девственницам не предлагать. Хотя, есть ли они в институте? Все — шлюшки. А кто сейчас не шлюшка?

Он сидит в потрепанном шезлонге и курит. Увидев соседку, махает рукой:

— Давай сюда!

— Холодно!

— Сейчас ангел пролетит. Потеплеет.

Устраиваюсь поудобнее, отталкиваю ногой очередную приблудную кошку.

— И здесь хорошо.

Он смотрит в небо. Между океаном крыш и океаном туч — узкий просвет. Сеет мелкий дождь. Красная жесть буреет, покрывается лишаями. Город ощетинился антеннами, выбросил флаги старого белья — то ли в знак западной капитуляции, то ли восточного траура.

Никогда не видела ангелов. Поэтому продолжаю сидеть доверчивой дурой в ожидании дефлорации наивности. Хотя сосед в обмане пока еще не замечен. В первый же день своего переезда заявился с бутылкой какой-то фруктовой отравы, постучал прямо в окно. Внутрь не пустила, пить не тянуло, ибо от такой бурды организм обычно тянет на сношения, а сношаться за так с первым встречным не хотелось. О чем новоиспеченному соседу было прямо и заявлено. Тот не обиделся, но клятвенно заверил в соблюдении целомудренности. Бурду, в конечном счете, вылакали, а на все последующие приставания мужчинка отвечал твердым: «Нет!» Кремень, а не мужчинка.

— Что за херовина? — интересуюсь относительно странного приспособления.

— Арбалет. Высоко гады летают, иначе не достать.

— Почему так неуважительно? Ангелы, все же.

— Из них такие же ангелы, как из пальца — хрен, — презрительно сплевывает и поправляет кожаный шлем с очками-консервами. — Нежить.

— Ну-ну, — никогда не умела реагировать на откровенное безумие. Или это последствие долгого воздержания? Сосед, все-таки, могла бы пару раз и дать. Но все, поздняк метаться. — Сигареткой не угостишь?

— Это — не сигаретка, — усмехается.

Понятно. Торчит, родимый. По полной программе торчит. После легкого разочарования становится интересно. Опыт чужого измененного сознания. Полевые исследования. Нащупываю блокнот и ручку. Кастанедство в чистом виде.

6. Ангел

— И как ловить собираешься? — интересуюсь, хлюпаю носом. Ну что за скотство!

— На живца, — и спокойно себя в грудь тычет.

Самомнение у соседа, однако. За такими, обычно, третьесортных демонов посылают. А уж суккуба и вовсе не дождешься. Воистину, живут слишком многие, и слишком долго висят они на своих сучьях. Пусть же придет буря и стряхнет с дерева все гнилое и червивое.

— Святым себя считаешь? — усмехаюсь.

— Не обязательно, — пожимает плечами мужчинка. — Говорю же, что эти твари с ангелами имеют общего столько же, сколько и с мухами…

— В смысле — на дерьмецо тянет? — не удерживаюсь.

Сосед затягивается, ослепительно белый дымок идеальной вертикальной линией уходит в небо. Ветер стих. Даже не стих, а умер. Внезапная клиническая смерть непогоды.

— Уже близко, — сообщает ловец. Голос приобретает специфический отзвук. Словно в громадной пещере перекликаемся.

Придерживаясь за подоконник, внимательно оглядываю крышу. Однако нигде не видно ни одной патлатой рожи. Странно. Скоморохи подобных чудиков обожают.

Смотрю в небо. Тоненькая ниточка дымка серебрится среди напластований туч цвета зрелого фингала. Редкая палитра. До сего дня подобный колер видела лишь под глазом у Лярвы после ее расставания с жутко талантливым, но не менее жутко пьющим экземпляром богемного выводка.

— Уже близко, — голосом футбольного комментатора сообщает сосед. — Не вздумай меня спасать, подруга.

Жеманно пожимаю плечиками. Спасать обкурившихся уродов пока точно не тянет, хотя если он свалится за бортик крыши и будет дико орать что-нибудь о милосердии, то женское сердце может и не выдержать. Так и объясняю. Честно и откровенно.

Сосед скалится. Небритая физиономия расплывается в ухмылке:

— Если что, если долго не вернусь, то в квартиру все равно никого не пускай. Вот им, — он показывает кукиш. — А еще вот и вот, — запас неприличных жестов изумителен.

Пытаюсь поинтересоваться, кому переадресовать столь колоритные изъявления родственных и дружеских чувств, но торчок внезапно вскакивает, сигаретка метеором прочерчивает сумрак, арбалет упирается в небо, в багровое зарево точно в зените, лязг, свист, стрела нехотя поднимается вверх, вытягивая с катушки нить. Затем огненное пятно дергается, выпускает столбы пара, которые заволакивают крышу. Когда пар рассеивается, на крыше, кроме меня, никого уже нет. Валяется шезлонг, арбалет.

В полном отупении вылезаю из окна и брожу вокруг. Заглядываю за бортики. Ничего. Смотрю вверх. Ветер набирает силу. Холодает. Повторяю один из жестов охотника на ангелов.

Что ни говори, а философ — это роковой человек, постоянно окруженный громом, грохотом, треском и всякими жутями.

7. Золотой век

Слоняюсь по комнате, ежась и натыкаясь голыми пальцами ног на разбросанные по полу фолианты. Библиотека какого-нибудь средневекового монарха, насчитывающая штук двадцать томов, уже имела репутацию нешуточного наследства. Каждый том требовал не только усилий мысли, но и многолетнего труда переписчиков. Теперь же… Ничто так не девальвировалось, как печатная продукция. Нет ни мысли, ни труда. Отвернулись боги от людей, младшие перестали уважать старших, брат пошел на брата, а каждый норовит написать книгу.

Закат человечества. Уэллс четко подметил важный штришок в симбиозе морлоков и элоев — скамьи из червонного золота. Не выходя из своей комнаты, могу правильно поставить диагноз по многочисленным шкафам, забитым печатным мусором галактики Гуттенберга.

Эти знаки повсюду. Центральное отопление. Туалет. Горячая и холодная вода в кране. Холодильник. Полупереваренная пища из супермаркета. Презервативы. Лишь добровольное ослепление отвращает взор каждого от расставленных повсюду скамеек из чистейшего золота. Но при таком изобилии температура радости не повысилась ни на градус.

Скажите-ка, кто хоть раз пытался восстановить душевное равновесие, проистекающее от неумеренных желаний и недовольства собственным положением, актом дефекации или, по крайней мере, мочеиспускания в фарфоровую вазу, производства фирмы «Тисса», Будапешт? Или, извлекая резинотехническое изделие N1 из влагалища оргазмирующей подруги, кому-то пришло в голову пасть ниц перед унылой оболочкой с ребрышками?

А что еще? Подтираюсь салфеткой, смываю воду, достаю прокладку и натягиваю трусики. Мириады вещей, каждая из которых, по здравому размышлению, должна просто ввергать всех в пароксизм восторга. Газ, электричество, бумага, стол, замок, ложка, сумка, радио, зонтик… В чем же причина столь преступного небрежения? Почему даже собственные мысли остаются холодны, без сопутствующего акта восхищения? Где ноэма и где ноэзис радости простой и незамысловатой жизни?

Даже философы больны теми же болезнями, ибо как же иначе их мучительная рефлексия могла бы принять социально приемлемые формы?

Да и должен ли кролик, пожираемый удавом, испытывать дарвиновскую радость от столь естественного отбора наиболее хитрых и быстроногих? Если мы — элои, то где же морлоки? Почему не замечаем их согбенных волосатых фигур, их налитых кровью глаз и крепких зубов? Прячутся ли они во мраке канализации, чтобы под покровом ночи выйти на свою привычную охоту? И лишь наша беззаботность, которую рядим в одежды бешеного ритма жизни, карьеры, денег, стрессов, не позволяет заметить очевидного — нас пожирают?

Телефонный звонок. Продолжаю натягивать чулки. Включается автоответчик: «Если вы звоните мне, то не пошли бы вы на huj?» Последующий культурный шок у людей, не привычных к столь пессимистической позиции, обычно отбивает всякое желание к ведению ненужных разговоров.

— Вика, это я.

Кидаюсь к трубке.

— Привет, па…