Елена Степанян - Сборник стихов

• Название: Сборник стихов
• Автор: Елена Степанян
• Жанр: Поэзия

Содержание сборника:

Песня о боярыне Морозовой

Царь Манассия

Тетраптих

Вместо жития

Ответ В.Д. Бонч-Бруевичу

Человек из Цзоу

Мистер Фолуэлл в Нью-Йорке

Диккенс. Очерк творчества

Каббалистические стихотворения

Отрывок

Рассуждение о «Манон Леско»

«Фьоравенти-Фьораванти »

---

Царь Манассия[1]

Повесть

I

Царя Манассии грехи
Тяжелой тучей
Висели над Иерусалимом.
В должный срок
Она дождем свинцовым разродилась
И каменным.
Пустыней стал великий город,
Возлюбленный Всевышним.

И не избегнул наказанья царь Манассия:
Он был закован в цепи
И на чужбину отведен как пленник.
В огромном Вавилоне
Он в тесную был помещен темницу
И там оставлен
С памятью своей наедине.

Возможна ль собеседница ужасней?
Таких грехов жестоких и бесстыдных,
Какими до краев она полна,
Никто еще не совершал, пожалуй.

Едва захочет
Сознанье истомленное Манассии
В какой-нибудь из уголков ее забиться,
Его тотчас оттуда гонит прочь
Видение кровавого кощунства,
Им совершенного.
И так – в несчетный раз.

Отчаявшись, решает царь
С обоими —
С сознанием и с памятью —
Покончить разом.
И с короткого разбега,
Насколько позволяет цепь,
Он ударяет головой о стену.

Боль
И крови вкус соленый
Царя с самим собою разлучают
ненадолго:
Вот он опять в Иерусалиме,
И небо – как расплавленный сапфир,
И солнце нежно жжет
Сквозь перья опахала.

В сопровождении друзей
Царь пересек подворье Храма
И на потеху свите
На стене священной
Нарисовал когтистый знак Молоха.

– Царь! Помилуй!
Ты нас погубишь всех!
За святотатство это
На наши головы обрушится сей Храм! —
И тянется дрожащая рука
Ужасный знак стереть.

Не говоря ни слова,
Короткий меч хватает царь Манассия
И руку отсекает.
Тотчас же царские друзья
Священника на землю валят
И бьют ногами до смерти.
А царь
Его с улыбкой вопрошает:
– Что ж?
Как видишь, Храм не рухнул.

Но в ответ
С земли встает старик-священник
И отрубленной рукой
Пытается стереть ужасный знак.
И вновь его сбивают с ног,
И вновь
Он поднимается и тянется к стене.
И вновь он на земле.
И вот встает опять.

И видит в ужасе Манассия —
Захлопнулась минута, как ловушка,
И он отсюда никогда не выйдет.
И еле-еле
Ворочая тяжелым языком
И непослушные слова соединяя,
Царь просит Господа Всевышнего
Его
Отсюда
Выпустить...
Но Бог его не слышит.
А старик опять встает,
И снова падает,
И вот опять встает...
И царь кричит,
Кричит и Бога умоляет!..
– —
В темнице смрадной пробуждаясь,
Весь в крови,
Дрожит Манассия от боли и обиды
На Господа.

– Велик, велик мой грех!
Но почему же молния Твоя
В тот миг меня не поразила? —
Храм не рухнул,
Солнце
Сияло в безразличной вышине,
И царь Манассия победитель вышел
Из наглой брани с Господом небес!
О горе!

– Почему меня
Земля, разверзнувшись, не поглотила,
Когда я сыновей своих в огонь
Кидал
Как наилучший дар Молоху?!..
– —
...В двенадцать лет
На царство был Манассия помазан
В том городе единственном,
Который
Избрал для обитания Всевышний.

И город сей в садах благоуханных,
И землю, источающую мед,
И свод небесный с солнцем и луною —
Как должное
В бестрепетные руки
Он принял.

Царские рабы
Во всём ему покорны,
Священники Господни
В нем Божьего помазанника чтут,
И дорого заплатит тот,
Кто счастью беспредельному Манассии
Захочет указать предел.

Но солнце, обходя великий город,
Отсчитывает дни
И отмеряет ночи.
И вот царю однажды показалось,
Что дни, сияющие безмятежно,
Короче сделались,
А ночи – холодней.
И этот холод, словно запах тленья
Прилипчивый,
Он отогнать не может,
Как будто он сочится изнутри,
Из сердца царского.
А кровь его разносит
По жилам всем
И поражает мозг
Неодолимым страхом вечной смерти.

Царь слышал много раз,
Что Бог Всевышний
Есть Бог живых
И запрещает Он
Между двумя мирами —
Зримым и незримым —
Передвигать межи
И поднимать завесу.

Но слышал он, что есть другие боги,
И что куда сговорчивей они.

Печален бродит царь Манассия
В садах иерусалимских несравненных,
И отгоняет лунноликая Астарта
Его печаль,
И он ей платит щедро.
– —
Иерусалим! Иерусалим!
Столица,
В которой Бог Всевышний обитает!
Гора великая, гора святая,
Где небо приклоняется к земле,
Где наполняются уста пророков
Глаголами Господними
И ходит
По площадям и городским базарам,
Став человеком,
Истина сама.

Но с омерзеньем смотрят на пророков
Царя Манассии рабы.
В водовороте сладострастной лжи,
На пиршествах Астарты и Ваала,
Господня истина —
Как желчь и как полынь!

– Идите прочь!
Знать не хотим ни вас,
Ни Бога вашего!
Он непомерной платы
С нас требует за милости Свои!
За всё благодарить —
За вдох, за выдох,
Смирять гордыню каждый час и миг
И неустанно ближнего любить —
Да у кого ж на это хватит сил?
Да это тяжелейший труд на свете!

Неужто выколоть себе глаза,
Чтобы не видеть, как Его щедроты,
Минуя нас, прольются на других?
Иль собственную грудь вспороть ножом,
Чтоб выдавить из сердца зависть?

А между тем наш долг растет,
И он стеною
Встает меж нами и Всевышним Богом!
Нам нашей скверны не избыть!
Идем к чужим богам искать защиты —
Они нам будут рады и таким!

Но вот к чертогу царскому подходит
Невзрачный человек
в одежде запыленной,
И стража расступается пред ним —
Пророк!

А царь Манассия смущен,
Он думал,
Что все они давно перевелись.
А если кто и выжил, в щель забившись,
То побоится выползать оттуда
И вновь пугать царя Господним гневом,
Который всё никак не состоится.

С насмешливой улыбкой
Приказывает царь пророку говорить.
И раздается тихий голос:
– Бог Единый
Послал меня к тебе, о царь Манассия,
Сказать,
Что он есть Всемогущий Бог.

Ты осквернил священный город кровью
И трупами невинных переполнил
В угоду лжебогам,
Которых ты
В безумье почитал богами смерти.
Но всё подвластно Господу живых!
И сотворит он день,
Тот самый день, в который,
Простершись на земле,
Ты будешь умолять,
Чтоб он тебя помиловал и принял
Рабом последним в Царствие свое!

И вот знамение, что не напрасной
Твоя молитва будет, царь Манассия:
Те капища Ваалу и Астарте,
Что ты с весельем возводил
при свете дня,
Во мраке ночи станешь разрушать,
Горючими слезами обливаясь.

Царь привстает:
– А не сказал ли
Тебе твой Бог,
Что я за эту дерзость
С тобою сделаю?

– В твоей я власти, —
Незваный гость чуть слышно отвечает,—
И ты, скорей всего, меня убьешь.
Но тот, кто жив, вовеки не умрет...
Тебе же предстоит, о царь Манассия,
Переходить из смерти в смерть...

Жезлом
Царь бьет пророка по лицу,
А стража
По земле его волочит
К котлу, в котором варится смола.

И умер он!

А царь Манассия в темнице,
Как ни старается,
Не может умереть.

– Какие-то есть жилы на руке...
Их можно
Перекусить – и кровью изойти.
Но в этой темноте – как их отыщешь?
Пустое дело, нечего стараться.

Решает он от пищи отказаться,
Которую тюремщики швыряют
К его ногам – и на десятый день
Смерть придвигается уже вплотную.

Да, здесь она, за дверью – и сейчас
Войдет.
Но почему-то
Она уже не кажется желанной,
И лютый страх опять владеет им,
И он уже готов кого угодно
Взамен себя послать в ее жерло.

Пусть дочери идут,
И сыновья,
И жены царские,
Друзья и слуги!
И весь народ земли, его рабы,
Пускай в колонну строится,
И пусть
Его ведут служители Молоха
В пылающую печь – насытить смерть!
– —
...Но больше откупиться нечем:
Он
Уже не царь,
Он узник осужденный.
И казнь его назначена на завтра,
Мучительная огненная казнь.

Но после пытки, от которой он
Себе на удивленье жив остался,
Он казни не боится —
Дон Антонио
Был прав во всём.
Не зря он их учил
Дыханье останавливать
И боли
Не чувствовать при этом никакой.

Он пытку выдержал
И на костре
Сознание успеет потерять,
А едкий дым доделает свое...
Но главное не это, а другое:
Он никого под пыткой не назвал!
Иначе – страх и ужас! – столько раз
В своих последующих воплощеньях
Он на костре горел бы, сколько душ
Он выдал бы сегодня палачам.

А ворожба, и вызыванье мертвых,
И на святых прилюдная хула,
И многое другое из того,
Что инквизиция ему вменяет —
Конечно же, всё это было,
Было.
Да вот когда?
Ты лопнул бы от злобы,
«Священный суд»,
Когда б в мои ты мысли
Проникнуть смог!
Ты хочешь насладиться
Страданьями невинного —
А я
Перед иным стою Судом
И верю,
Что справедлив мой страшный приговор.

...Такой недолгой жизнь моя была
И безмятежной.
Озарял, как солнце,
Ее сосед-помещик дон Антонио.
Он, собирая нескольких друзей,
Рассказывал им тайны,
От которых
Светлеет сердце,
Увлажняются глаза
И отступает мерзкий страх,
С рожденья
Прилипший к телу, —
Вечной смерти страх.
О эти встречи и беседы!
Ночь
Заполонил жемчужный запах моря.
Игольчатые звезды над листвою —
Как сполохи какой-то высшей жизни.
А дон Антонио нам говорит, что так же
Мы здесь сходились пять веков назад...

Тогда еще не царством инквизиции
Отчизна наша бедная была.
Здесь цвел недолгий мусульманский рай,
Навеки отлетевший к этим звездам.

А мы остались на земле.
Она,
Казалось, мертвой хваткой нас держала
И возвращала каждый раз в себя
Наш прах.
Но скоро эта связь порвется —
Так дон Антонио нам говорил —
И долго наши души будут врозь.

Одни родятся в христианской вере,
И осенит их с неба Южный Крест.
Моя судьба – евреем стать,
хоть вспомнить
Я так и не сумел, что им когда-то был.

А самому Антонио предстояло
Родиться вновь кочевником-арабом,
Спать на спине верблюда
И во сне
Украдкой возвращаться в Андалус.[2]
О дон Антонио!
Всего за полчаса
До появленья стражей инквизиции
Тебя увел небесный караван,
Державший путь к палаткам бедуинским.

Куда же денусь я?
Иерусалим
Разрушен за грехи царя Манассии,
И мой народ с чужбины на чужбину
Смертями и рожденьями гоним...
– —
– Горит! – Горит!
И вправду – запах гари.
Так значит, дым меня не задушил?
Как странно – если бы не этот запах,
Я думал бы, что умер
И лечу
Надзвездными путями к новой жизни.

Но сильно пахнет гарью. – А вверху
Какое-то свеченье.
Ближе, ближе.
И проступают башни городские
И очертанья сказочных дворцов.
Туда?
Но это град небесный,
Град святых.
Там нету места грешникам сожженным!
– Огонь! – Горят соседние вагоны!
– Погибли мы!
– Так вот мне почему
Приснился сон про этого испанца!

– О Господи! Не дай, не дай сгореть!
Хоть нибудь освободи отсюда!

– Остановился!
– Дверь! Выламывайте дверь!
– Вы слышите, стреляют!
– Партизаны!
– Конечно! Это немцы ловят тех,
Кто убежать пытается!
– Посмотрим!

– Ну что ж ты? Прыгай!
– Он не может, он старик!
– Толкай его сильней, здесь много снега!

Паденье. Боль. И забытье.
Короткое иль долгое, кто знает?..
– —
...Как больно мне, и холодно, и страшно.
Что значат эти черные стволы?
Как здесь я очутился? Неужели
Извергла вавилонская темница
Меня из недр своих на этот снег?

Но я здесь не один – я слышу крики,
И лай собак стоит остервенелый.
Стрельба!
Стрельба?
Так вот она, разгадка!
Теперь я понимаю, что к чему!
Я в прежней жизни был царем
Манассией!
Теперь мне ясно всё, как божий день.
Я царь Манассия – так значит,
не напрасно
Я в прошлый раз расстрела избежал.
Иначе я бы ничего не вспомнил!

...Всех до единого переписали
Евреев города
И повели
Себе могилы рыть и в них ложиться.
И, самый старый и больной из всех,
Сумел я убежать, подделал документы
И малый срок у смерти отыграл.

Но боги ада жаждут своего.
Вслед за евреями черед приходит
Всем остальным и я попал в облаву.

Теперь уже, со сломанной ногой,
Я не смогу бежать.
Но для чего бежать мне?
Не сюда ли
Стремился я в бесчисленных рожденьях?
О, будь я настоящий каббалист,
А не такой вот дилетант-невежда,
Я по стволам вот этим, по ветвям
Прочел бы, как по книжке,
Что Всевышний
И этот день, и место сотворил,
Чтоб я здесь встретился с самим собою!

И ты, звезда над этой черной кроной,
Я слышу голос твой,
Я понял, что ты значишь!

Но почему меня никто не ищет?
Всё понятно:
Пытаются прорваться к партизанам
Те, что бежать смогли.
Погоня
Идет за ними.
Лай собачий и стрельба
Сместились вправо и уходят в чащу.
Что делать мне?
Лежать и смерти ждать?
Но я же царь!
Так не в моей ли власти
Погоню повернуть,
Чтоб хоть кого-нибудь спасти?

Ну, дьявольская рать в рогатых касках,
Здесь знатная приманка для тебя!
– Hierher! Hierher!
Da ist der Jude! Jude! Jude![3]
– —
...Душа блаженствует, из света в свет
Переходя и наполняясь светом.

Душа-страдалица!
Как тяжело пришлось
Тебе в темницах из костей и плоти.
Как страх небытия тебя изгрыз!
И как оно пыталось овладеть
Тобой живою
И в безумии топило.
Небытие! Пускай тебе в удел
Достанутся преступные деянья,
В безумье сотворенные,
Пускай
В тебе исчезнет всё,
На что толкал
Неодолимый страх исчезновенья.

А наверху – сияет ярче солнца
Иерусалим Небесный,
Град живых!
О родина моя!
Узнай меня! Прими!
О, только бы с тобой не разлучаться!

Но то, что накопилось там, внизу,
Не так-то просто отпускает.
И тянет всё сильней,
И камнем – вниз!..
– —
Он прикасается к своей руке иссохшей
И кожу теребит —
Он жив, он снова здесь.
Сейчас войдет тюремщик
И миску с тошнотворного едой
Поставит на пол.
Вот послышались шаги,
Сейчас засов зазвякает...
Но громом
Гремят затворы!
– Царь! Вовек живи!
Владыка вавилонский возвращает
Тебе свободу и престол отцов!

О эти голоса!
О воздуха касанье!
И запахи!

– Но почему, друзья,
Темничный мрак идет за нами следом,
И я совсем не вижу ваших лиц?
Иль это ночь такая наступила?

Увы, теперь всегда со всех сторон
Объемлет эта ночь царя Манассию —
Слепым
Вернулся он в Иерусалим!
– —
Приказывает царь соорудить
Пророкам пышные гробницы,
Приказывает из своих пределов
Изгнать Ваалов и Астарт.

Царские рабы,
Во всём царю покорны,
С таким же рвением, с каким они
Сооружали капища и рощи насаждали,
Теперь всё разбивают на куски
И рубят.
Но добру – не пропадать же!
Они в свои дома обломки волокут —
Из них очаг
Получится прекрасный.
А дрова из рощ священных
Их пище придадут особый вкус.

...Тысячелетия пройдут,
А всё не смогут
От вкуса этого избавиться они...
– —
Клянется царь и детям, и друзьям,
Что он во всём Всевышнему покорен,
И что он раб Его,
И что во всех мирах
Нет сладостнее ничего, чем это рабство.

Но горькими-прегорькими слезами
Обожжены незрячие глаза,
И по утрам он их открыть боится,
Чтоб не увидеть снова темноту.

Он, засыпая, видит сны,
Но в этих снах
Не видит он садов Иерусалима.
Блуждает в вавилонских подземельях
Его душа —
Но как раздвинулись они!
И как освещены!
Да это целый город!
И в нем – такое множество людей,
Что улицы едва вмещают их.
Но каменные своды их гнетут,
И безысходная печаль у них на лицах.

Он к ним бросается и хочет прокричать,
Что каменные своды – не навечно,
И что над ними – синева небес,
А их превыше – небеса иные!
...Но ничего не получается —
Они
Его не замечают и не слышат,
И только в нем самом звучат его слова.
И он их повторяет, просыпаясь.

А мрак стоит над ним,
и уходить не хочет...

II