Елена Скляренко - Мераб Мамардашвили за 90 минут

• Название: Мераб Мамардашвили за 90 минут
• Автор: Елена Скляренко
• Издательство: Сова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-17-036450-4

В книге «Мамардашвили за 90 минут» рассказывается о жизни и творчестве замечательного философа XX века Мераба Константиновича Мамардашвили, автора выдающихся работ по теории познания и истории философии.

---

Так, ягодка к ягодке, компромат на родной факультет в верха и переправляли: неосторожные заявления на партсобрании, неуправляемый Белецкий, ну и «Гносеологические тезисы» 54-го кстати пришлись. После проверки, когда выгнали всех, кого надо, наступил мир и покой. Надолго.

* * *

Мераб Мамардашвили учеником Белецкого не был и быть не мог. Революционный романтизм — чуждая ему стихия. Связь между ними гораздо тоньше и мистичнее, что ли. Странным образом их жизни полны каких-то архитипических совпадений, того, что в «Психологической топологии пути» Мамардашвили назовет «взрывчатыми минами соответствий и перекличек», знаками скрытых линий судьбы.

Эта тема невидимых линий, по которым разворачивается наша жизнь, была одной из самых значимых для него. Вся «Топология пути», по сути, это поиск и вычленение резонансной структуры судьбы, структуры, которая и есть переплетение невидимых нитей, скрытая за туманом повседневности архетипическая картина жизни.

Ведь кажется, что от нас, погруженных в круговерть жизненных обстоятельств, беспомощно влекомых потоком времени, скрыто самое интересное — смысл происходящего, связность, цельность нашей жизни, ее неслучайность. Мы — как актеры, играющие роль с листа и не знающие, чем и когда она завершится. Более того, часто мы не понимаем, что же с нами происходило, даже когда жизнь подходит к концу. Мы не смогли ее прочитать — не расшифровали ее язык. Мы уверены, что темнота и беспомощность перед будущим — человеческий удел, закон жизни; тем самым мы возводим в абсолют собственную неспособность видеть.

Смотрим — и не видим. Почему? На это есть много причин. Одна из них, например — ленивое, спутанное сознание, существование как будто бы в полусне, в облаке грез, сквозь которое реальность пробивается к нам только как катастрофа. Другая — элементарное нежелание задуматься, продумать что-то до конца, потому что выводы могут быть горькими, болезненными. «Мы готовы вечно страдать, лишь бы не страдать» («Психологическая топология пути»).

А может, срабатывает и не зависящая от нас причина, относящаяся к законам функционирования сознания: мы что-то не видим, потому что для этого нет оснований. Мы просто еще не способны понять увиденное, не доросли, не нарастили «понимательные мышцы». Иными словами, для того, чтобы что-то понять, мы должны увидеть это как минимум два раза.

У Мамардашвили есть загадочная фраза: «…Если мы что-нибудь узнаём, то узнаём только в юности, а потом это узнанное понимаем, познаем. Если случается, то только в юности, а если не случилось, то никогда не случится, человек лишен этого». Он возвращался к этой мысли неоднократно, и из нее много чего следует. Сейчас нас интересует только одна лемма: в детстве и юности человека в свернутом (символическом) виде можно обнаружить все, что, разворачиваясь, станет содержанием его жизни.

В «Топологии пути» он объясняет эту мысль на примере любви главного героя романа Пруста «В поисках утраченного времени» — Марселя.

Юный Марсель узнает не очень интересную ему историю взаимоотношений родителей своей подружки, не подозревая, что эта история — архетип всей его будущей любовной жизни. То есть он по схеме любви отца Альбертины будет переживать собственную любовь, делать те же ошибки, испытывать те же чувства, «пробегать те же станции любви». Но поймет он это только многие годы спустя, прокручивая свою жизнь в процессе написания романа.

Так вот, знакомясь с историей жизни и борьбы Зиновия Яковлевича Белецкого, кульминация которой пришлась как раз на время учебы Мераба и оставила его совершенно равнодушным, поражаешься, насколько их судьбы перекликаются и дополняют одна другую.

Вряд ли предполагал тогда Мераб, упорно готовящийся к академической карьере, что забавный лозунг «Надо чувствовать живую душу марксизма» станет лучше отражать его собственную философскую позицию, чем призыв к скрупулезному штудированию первоисточников. Что тезис: «Если марксизм вышел из рабочего движения, то для того, чтобы понять марксизм, надо изучат рабочее движение», — может быть, является упрощением, но не нелепостью, потому что идеи, действительно, не рождаются из идей.

Что, как и Белецкий, он практически ничего не будет писать, не в силах передать «живую душу философии» печатным словом. Даже Сократом попытаются назвать его после смерти — так же, как называли между собой Сократом Белецкого его ученики. Злосчастный эпизод с Лосевым, и тот повторится: Мераб Мамардашвили, будучи заместителем редактора «Вопросов философии», статью Лосева в журнал не пропустит. Почему? Бог весть. Вроде бы, тоже из идейных соображений: за несоответствие философской тематике.

И уж совершенно фантастическим ему, всегда с иронией небожителя относившемуся к любой политической борьбе, показалось бы предположение, что он окажется в самом центре политических страстей, вступив в заведомо безнадежный поединок с человеческой глупостью.

«Повторяю, что очень многие невинные вещи внутри себя содержат такие взрывчатые мины соответствий и перекличек» («Психологическая топология пути»).

В той же «Топологии пути», развивая тему странных совпадений, казалось бы, различных судеб, Мамардашвили цитирует Фурье, французского утописта: величайший предрассудок — считать, что каждому человеческому телу присуща отдельная душа. Для того чтобы была единица человеческой души, нужно минимум 1460 индивидов. И далее: «Пруст говорит, что единицей чаще всего является ситуация… а не индивиды, то есть ситуация есть большая единица, чем отдельные видимые индивиды. Значит, чтобы иметь единицу, индивидуальную, нужно несколько человеческих существ, — не просто несколько жизней, а буквально композиция из нескольких, восполняющих друг друга человеческих существ…»

Ситуация по своей природе есть некое целое, и если уж она существует, она должна быть выполнена полностью. А человек — существо обрывочное, фрагментарное, и материала его жизни для полного разворачивания ситуации просто не хватает. Поэтому отдельная судьба и кажется часто бессмысленной — состоящей из каких-то напрасных страданий, нелепых, непонятных поступков. А она и не может быть совершенной, потому что она всего лишь кусочек, фрагмент чего-то большего, другие части которого захватывают еще какие-то судьбы. Причем под большим подразумевается не всемирная история или социум, большее — это именно ситуация. Ситуация всепоглощающей ревности в случае Пруста. Или ситуация рождения мысли в словесном поединке — в случае Сократа. Значит, у нас есть шанс в чужой судьбе разглядеть выпавшие фрагменты своей, тем самым восполнив ее до некого целого. И испытать при этом чувство глубокого эстетического удовлетворения.

«МОЙ ОПЫТ НЕТИПИЧЕН»

Мое отношение к власти я бы сравнил с отношением к паспорту. Я живу в стране, где принято иметь паспорт; он существует объективно… Если угодно, я все время находился в некоторой внутренней эмиграции.
М. Мамардашвили «Мой опыт нетипичен»

Хрущевская «оттепель», да и последующие 10 лет были на удивление спокойными для Мамардашвили: ему удалось вписаться в социальную систему. Все, что происходило, происходило естественно и как бы само собой: аспирантура МГУ, «Вопросы философии», заведование в пражском журнале «Вопросы мира и социализма» отделом критики и библиографии, Париж и Рим, защита кандидатской, возвращение в журнал «Вопросы философии» уже в должности зама главного редактора, докторская, профессорство… Столько событий — и чувство отстраненности от них. Ни иллюзий, ни разочарований: «Просто у меня всегда было острое неприятие всего окружающего строя жизни и не было никакой внутренней зависимости от того, в какую идеологию, в какие идеалы можно оформить этот строй…» («Мой опыт нетипичен»).

Конечно, Прага — подарок судьбы, возможность доступа к невероятному полю информации. Тем более что Мамар-дашвили прекрасно знал несколько европейских языков: английский, немецкий, французский, итальянский. А тут появилась возможность познакомиться с практически неизвестными в Союзе именами: Гуссерлем, Ницше, Фрейдом. Даже с Прустом он впервые столкнулся именно в Праге. Потом, после возвращения домой, читал в МГУ свои знаменитые лекции по психоанализу. В конце 60-х в Москве преподнести слушателям Маркса, Ницше и Фрейда в одном флаконе — фурор! Да и должность заместителя главного редактора ведущего философского журнала страны — неплохое развитие карьеры. Это не было странным для окружающих — молодого многообещающего философа, по видимости, либеральных взглядов, охотно поддерживали хрущевские либералы. Это было странным для него: система ошиблась? Но системы не ошибаются, во всяком случае, надолго, и ему придется в этом убедиться.