Дороти Хейнз - Вставай, будь послушной девочкой!

• Название: Вставай, будь послушной девочкой!
• Автор: Дороти Хейнз
• Издательство: Рипол Классик
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1994
• ISBN: 5-7905-0164-8

В приюте не хватало развлечений, вот почему похороны Барбары Гордон стали новым переживанием, которого все ждали. На похоронах все смотрели на Анжелу-Мари. Барбара была ее подругой, и вот теперь Барбара мертва…

---

— Мочилась, мэм, — ответила она, когда надзирательница посмотрела ей в глаза. За этим последовала обычная процедура. Она опускала простыню в ванну, оттирала пятна карболовым мылом и прополаскивала ее в холодной воде. Было трудно выкручивать простыню одной рукой, но никто не приходил на помощь. «Фу!», — фыркали все, с презрением отворачиваясь. Если шел дождь и нельзя было сушить простыню на улице, приходилось вешать ее на веревке на кухне, и потом повариха беспрерывно ругалась, что с этих вонючих простыней капает туда, где она готовит еду.

И теперь Барбара, возможно, не захочет иметь с ней дела. Как только она выйдет из спальни, ее «просветят».

— Разве ты не знала? Она никому не говорит. Она мочится в постель. Каждую ночь.

— Каждую ночь? Вот почему она бегает за новенькими. Больше никто не хочет с ней водиться.

— Ты ведь не хочешь водиться с той, кто мочится в постель?

— Ну… нет.

Но Барбара никак не показывала, что избегает ее. Этим утром она, казалось, уже освоилась в своем нынешнем положении и была более уверена в себе. Сидя в столовой, она повернулась и с любопытством посмотрела на Анжелу-Мари.

— Почему ты каждую ночь мочишься в постель?

Значит, она знала. Не получив ответа, она задала еще вопрос:

— Разве ты не знаешь, что мочишься?

— Нет. Если бы я знала, я бы не…

— Почему ты не сходишь к врачу? — она говорила, как человек, привыкший к жизни за стенами приюта, где ходят к врачам по собственному желанию, а не бывают посланными к ним.

— Он говорит… он говорит, что это пройдет, когда я вырасту.

Барбара пожала плечами, как бы говоря: «Да, но когда?».

Потом, как бы с невинным любопытством, продолжила:

— Как это ужасно, когда ты просыпаешься и обнаруживаешь, что это произошло…

Анжела повесила голову и принялась разжевывать комья овсяной каши. Кроме ссор, когда ее обзывали, никто из девочек в глаза не упоминал о ее горе. Но Барбара Гордон была откровенной и одновременно назойливо-любопытной, и Анжела почувствовала, что в ее интересе заключалось что-то беспокойное. Она, скорее, готова была лишиться ее дружбы, чем дальше страдать от ее нездорового любопытства.

Когда они гуськом вышли из зала, Анжела попыталась ускользнуть от подруги, но Барбара неотрывно следовала за ней.

— Куда ты идешь?

— В кабинет мисс Стразерс.

— Зачем?

— Меня порют ремнем.

— Каждый день?

— Да.

— И ты не возражаешь?

Она не знала, что ответить. Она привыкла к этому и воспринимала порку, как муку, которую следует стерпеть и забыть.

Сегодня она позволила себе почувствовать наказание так, как его мог чувствовать кто-нибудь другой. От одного удара у нее онемели пальцы, другой обжег ее запястье, и когда она вышла из кабинета, то чувствовала, как внутри нарастает жгучая боль, так что ей захотелось согнуться и спрятать руки подмышки, чтобы облегчить страдания… но она не смогла Барбара была тут как тут и смотрела на нее.

— Куда ты сейчас направляешься?

— В лазарет. Мне надо видеть медсестру.

— Тебе надо принимать касторку! — голос Барбары звучал язвительно и злорадно. — Мне сказали, что ты принимаешь касторку.

Она не ответила.

— Я бы не стала ее принимать. Я бы не смогла ее принимать. Меня бы вырвало.

— Мне надо идти. — Это напоминало спешку в сторону святилища.

— Я подожду тебя.

Опять это казалось новым переживанием — складывание за спиной рук (обязательная поза при принятии лекарств), стук большой алюминиевой ложки о зубы, серая ледяная маслянистая жидкость, обволакивающая миндалины. Ложка вылезла наружу, испачкав ей губы, и она в отчаянии глотнула, давясь, но держа себя в руках. Не думать, не дышать… Барбара насмешливо следила за ней, когда она вышла, сморщив нос.

— Меня бы стошнило.

Ответа не последовала.

— Это нечестно. Я бы это не вынесла. Разве тебя не…

Так оно и было, но она научилась сдерживать схватки в животе, отодвигая мысль о них в дальний угол сознания.

— Я никогда раньше не слышала о тебе подобных, — почти что радостно сказала Барбара, неотступно следуя за ней.

Создавалось впечатление, что командует она, новенькой была Анжела-Мари, жалкая и несчастная.

Так продолжалось день за днем.

— Разве тебе совсем не дают чаю? Но как же ты ухитряешься есть этот толстый кусок хлеба без воды?

Барбара делала замечания по поводу сонных всхлипываний Анжелы, когда та просыпалась среди ночи. Это раздражало ее больше, чем наказания, с которыми она как-то смирилась. Она вздрогнула и отшатнулась назад, получив удар ремнем, и заработала двойное наказание, потом она выплюнула касторку, громко плача и рыдая, когда ей дали вторую ложку.

Она не винила ни ночную няню, ни ужасную медсестру с ее бутылкой касторки. Она не винила мисс Стразерс, столь искусно владевшую ремнем. Она винила лишь Барбару Гордон — подругу, которая одновременно поощряла и деморализовала ее; подругу, которой, как казалось Анжеле, нравилось смотреть на ее страдания и ее раболепие, но которая делала это с сочувствием и подталкивала ее к бунту, да так, что она страдала еще больше.

Но вот однажды Барбару допустили в лазарет в качестве пациентки.

Сироты, содержавшиеся в добром здравии, благодаря трудностям жизни и страху перед медсестрой, допускались туда только в случае тяжелой болезни. Было хорошо известно, что если ты попадешь туда, вряд ли выйдешь обратно, разве что в морг. Барбара никогда не жаловалась, но надзирательница заметила, что лицо ее истончается, а глаза — округляются; она заметила кашель, вырывавшийся из ее легких днем и ночью, и чахоточный румянец на ее щеках по вечерам.

Это и ужасное слово «чахотка» в ее бумагах обеспечили ей больничную койку; ее болезнь гарантировала ей отдельную комнату.

Остальные завидовали ей. Ходили слухи о том, что ей по утрам дают крепкий мясной бульон и яйцо всмятку, а также такие яства, как сливочное масло к овсянке и куриное филе вместо приютской мешанины. Тот факт, что она часто отказывалась от этих деликатесов, предназначенных для возбуждения ее аппетита, привел бы их в бешенство, если бы они узнали о нем. Но они не знали.

Иногда они взбирались на подоконник и заглядывали внутрь комнаты, но Барбара находилась в слишком плохом состоянии, чтобы проявлять беспокойство по этому поводу. И Анжела-Мари, ранее мечтавшая о подруге, теперь чувствовала, что в душе у нее теплится огонек надежды. Надежды на то, что Барбара, может быть, умрет.

Это в самом деле казалось вполне вероятным. Медсестра, которая была очень благоразумной женщиной, беспокоилась столь сильно, что готова была испытать любые средства, чтобы вернуть к жизни или хотя бы заинтересовать в выздоровлении свою пациентку. Выбирая из двух зол меньшее, она решила, что не будет большого вреда, если она нарушит правила и позволит Анжеле-Мари время от времени посещать подругу. И вот Анжела на цыпочках прошла в палату, преодолевая тошноту от последней дозы касторки, и встала рядом с кроватью, которая, как она была уверена, станет смертным одром ее подруги.

— Как твои дела, Барбара?

Руки Барбары чуть высунулись из-под простыни, а глаза слабо блеснули.

— Я устала…

— Когда тебя выпустят отсюда?

— Не знаю… У тебя на губах касторка. Почему ты ее не вытрешь?

«Почему ты не можешь оставить меня в покое?»

— Ты не могла бы прийти, когда от тебя не будет вонять касторкой? Ты ведь можешь появиться в другое время.

— Хорошо. Я попрошу сестру.

Но она не просила. Она дождалась, когда сестра села пить чай.

Она тихо прокралась по темным коридорам с притушенными газовыми лампами туда, где Барбара в одиночестве лежала в своей маленькой палате с закрытыми ставнями и почти погасшим камином. Ее слабое дыхание вызывало жалость Анжела не сказала ничего. Она взяла с другой постели подушку, плотно прижала ее к лицу подруги и держала еще долго после того, как утихли сдавленные крики и прекратились судороги. Тело совсем не двигалось, ни дуновения не слетало с губ. Анжела положила подушку обратно и ушла.

Она не могла заснуть той ночью, но притворилась, что спит, чтобы никто не заметил. Поздно, очень поздно, зашуршали шаги по проходу, на стене появились отблески пламени свечи, и толстая няня становилась у кровати. «Давай-ка, вставай. Вставай, будь послушной девочкой». Анжела-Мари протерла глаза и выбралась из постели, и старуха с удивлением коснулась сухой простыни и потрогала ее еще раз. «Хорошая девочка. Ах, ах, ты заслужила конфетку». Она порылась в кармане халата, и Анжела-Мари приняла конфету с чувством огромной благодарности и сразу же заснула, зажав ее в руке.

Так продолжалось три ночи. Надзирательница хвалила ее, мисс Стразерс лично интересовалась, как она себя чувствует, и сказала, что была довольна, что не видела ее последние несколько дней. В день похорон она бросила свою лилию почти без сожаления. И это называлось дружбой.