Станислав Олефир - В краю танцующих хариусов. Роска

• Название: В краю танцующих хариусов. Роска
• Автор: Станислав Олефир
• Издательство: Гидрометеоиздат
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1988
• ISBN: 5-286-00084-3

Книга представляет собой сборник рассказов-миниатюр о природе Колымы. В каждом из рассказов происходят удивительные встречи — то с медведем, то с паучком, то просто с каплей росы. Читателю открывается уникальный, практически неведомый живой мир северо-восточного таежного края.

В книгу включена и небольшая повесть «Роска», главный герой которой — росомаха.

---

Через неделю у моей палки отметилось еще четыре лисицы, росомаха и неизвестно откуда забредший волк. С тех пор и пошло. Как идет зверь через перевал — обязательно завернет сюда отметиться. Я даже научился определять, кто это был — ОН или ОНА. Если желтое пятнышко появилось между отпечатками лап, значит, его оставила ОНА, если чуть в стороне от отпечатков — ОН.

А в начале марта к отмеченной лисами, волками и росомахами палке завернул заяц и тоже оставил там свое пятнышко. Интересно, кто он? Может, такой храбрец, что все это зверье ему нипочем. Или причина в том, что вот-вот наступит время заячьих свадеб и к этому времени каждый уважающий себя заяц должен отметить свои угодья. А здесь уже хочешь не хочешь — нужно храбриться.

Король горы

Сначала в моей избушке было только два окна. Да и куда больше? Одно над печкой, другое над столом. У печки я сушу одежду, подшиваю валенки, строгаю на растопку «петушки» и, конечно же, готовлю еду. У стола ем, ремонтирую лыжи, точу пилу, привязываю к рыболовным крючкам леску и вообще выполняю массу разных дел.

И вот не так давно у меня появилось еще одно окошко — над нарами. Как будто бы оно мне совсем ни к чему. От окна тянет холодом, и в сильные морозы его приходится закрывать старой курткой. К тому же, если стекла оттаивают, вся вода бежит прямо мне под бок.

Но из всех окон оно у меня самое любимое, потому что через него я могу наблюдать за снежными баранами. Попробуй в ожидании осторожных круторогов просидеть три-четыре часа где-нибудь на перевале — ничего не получится. Я же любуюсь ими, как в кино, — в тепле-добре да еще и с кружкой чая в руках.

Каждое утро бараны спускаются с обрывистой покрытой скальными останцами сопки и направляются к протекающему недалеко от моей избушки ручью с красивым названием Лидия. Вокруг сколько угодно всяких ручейков, совсем рядом бежит быстрая и светлая Чуританджа, они же предпочитают пить воду только из Лидии. Я пробовал воду из этого ручья и ничего особенного в ней не заметил. Вода как вода. Чистая, холодная, мокрая.

Первыми к ручью направляются бараны-толстороги. Большие, важные, неторопливые. Хотя от тропы до моей избушки каких-то две сотни шагов и вся она на виду, бараны даже не глянут в мою сторону. Словно и мое жилье, и струйка поднимающегося над трубой дыма, да и я сам им не в диковинку.

Минут через двадцать на тропе появляются овцы-ярки и молодые бараны. Эти — самые осторожные и пугливые из баранов. Даже задремавшая на лиственнице ястребиная сова вызывает у них тревогу. Задрали головы, переживают, откуда она взялась? Вчера ведь не было, а сегодня сидит.

Почти вплотную за ними идут старые овцы с ягнятами. Ягнята довольно крупные, но, как все дети, игривы и любопытны. Увидели выглядывающую из-под снега каменную глыбу — и сразу к ней. Один обнюхивает, другой скоблит копытом, третий норовит боднуть. Спинки у малышей светлые, хвостики торчком, на лбу бугры-рожки. Сами шустрые, как зайчата.

Старой овце, что идет в конце цепочки, не нравится такая беспечность ягнят. Рядом запах человеческого жилья, а они разыгрались. Она останавливается, поворачивает голову и глухо блеет. Барашки отвечают ей звонким: «Бе-ек!» и бросаются вдогонку. Но уже через мгновенье останавливаются у висящей на суку консервной банки и принимаются разглядывать. Половина цветной этикетки отстала, шевелится на ветру. Ягнятам и боязно, и любопытно, что же оно такое?

Овца снова зовет зазевавшихся ягнят, и опять они напередогонки несутся за стадом. Хвосты торчком, уши торчком, сами словно на пружинах. И надо же было здесь скрипнуть спрятавшемуся в тальники куропачу. Ягнята сразу же замерли. Что оно там? Нельзя ли посмотреть?..

Сегодня я проснулся задолго до рассвета. Принес воды, подложил в печку дров и сел выглядывать баранов. Жду час, другой — никого. Только несколько раз туда-сюда пролетела кедровка, да еще на стоящую у реки лиственницу опустилась стая щуров. Это похожие на снегирей птицы. Такие же степенные, красногрудые, толстощекие. Сели, подремали на увешанном снежными комками дереве и подались на сопку искать кедровые шишки.

Когда солнце высветило вершины деревьев, на тропе показались первые бараны. Ягнята! Один, два, три, четыре… десять, нет, одиннадцать. Целый детский сад, и ни одного взрослого барана.

Поравнялись с выглядывающей из снега глыбой и сразу к ней. Самый шустрый барашек в один прыжок оказался на камне, расставил копытца, наклонил голову — не подступись! Пока он вот так бычился, другой малыш обогнул камень, поднялся на задние ноги и — бац! — столкнул задиру вниз. Сам в один прыжок забрался на его место, уши прижал, хвост туда-сюда скачет. Ну, кто смел?

На этого напали сразу два. Раз-раз и спихнули. Вместе спихнули, вместе забрались на каменную глыбу, но не поместились и скоро оба очутились внизу…

Я-то думал, что, оставаясь без присмотра, ягнята превращаются в этаких сироток: тихих, пугливых, беззащитных. А они-то, наверное, никак не могли дождаться, когда взрослые овцы и бараны уйдут за перевал. Лишь те с глаз — сразу все заботы в сторону и давай играть в любимую всеми детьми игру «король горы».

Оляпкина память

Зимой рассвет приходит поздно. Уже восьмой час, а за окном сплошная темень. Дрова давно прогорели, таившийся у порога холод полонил избушку и начинает забираться в спальный мешок. Просыпаюсь от этого холода и какое-то время лежу, прислушиваясь к рождающимся за толстыми бревенчатыми стенами звукам. Сначала ухо ловит только шум ветра в лиственницах да погулькивание недалекого переката. Но вот откуда-то прилетело еле слышное: «Блек-блек-блек-блек!». Это кричит выбравшийся из снежной лунки краснобровый куропач. Выспался, оголодал и торопит стаю. Я даже представляю, как он стоит на пригорке, вертит головой и от нетерпения дергается всем телом.

«Фуг-фуг-фуг-фуг!» — прошумело над самой крышей. Показалось, даже воздух качнулся у моего лица. Куропатки минули просеку, на которой стоит моя избушка, обогнули лиственничную гриву и опустились в тальниковых зарослях. Это совсем рядом. Метров триста, может, немногим больше. Там глубокий снег, и, на мой взгляд, куропаткам совершенно ни к чему гонять на ночлег за реку. Но осторожные птицы предпочитают густым тальникам совершенно лысый пригорок. Может, их пугает шум недалекой реки, а может, зайцы? Эти трусишки набили в тальниках глубокие тропы и всю ночь носятся по ним. Человеку оно бы и ничего, а забившимся под снег куропаткам страшновато.

«Тук-тук-тук-тук! Си-си-си-си! Туку-тук-тук-тук!» Явились. И постукивание, и сисиканье принадлежит двум черноголовым синицам, что держатся у моего жилья с самой осени. Не пойму, отчего их только две? Здесь всегда можно найти хоть какую-то поживу, но кроме этих синиц, кедровки, красноголового дятла желны да пары молодых поползней за всю зиму у избушки не появилось ни одной птицы. То ли мои соседи прогоняют их отсюда, то ли они сами предпочитают не залетать в чужие угодья.

Вчера я сварил пшенную кашу со свиной тушенкой, половину съел, а остальное переложил в миску и выставил на холод, в надежде, что там она будет посохранней. Выносил еду уже ночью, а эти, гляди, отыскали!

Синички сисикнули и замолчали. Даже кашу не клюют. Может, наелись?

«Так-так-так-так-так!» Удары тяжелые и довольно редкие. Словно кто-то старательно заколачивает длинный гвоздь. Это кедровка. Прилетела, выжила синичек и принялась набивать зоб. Нет, так дело не пойдет. Они мне за утро съедят всю кашу. Освобождаю из спального мешка руку и барабаню пальцами по стеклу. Кедровка притихла, но скоро застучала снова. Хитрая птица, знает, что через окно я ее не достану. А пока открою дверь — улетит. К тому же, если улетит, то недалеко. Спрячется за ближней лиственницей и будет сидеть, как мышка. Вот когда наестся — другое дело. Сразу начнет орать на весь мир, будто она здесь самая главная.

«Фью-твить-твить! Фью-твить-твить!» Веселая переливчатая песенка родилась у самого окна и тут же растаяла. Даже кедровка притихла и тайга не шумит. Только струйки в реке: «Тириль-тириль-тириль». Словно рожденное этой песенкой эхо.

Плеснула вода, звякнула льдинка и снова: «Фью-твить-твить! Фью-твить-твить!» Поет хозяйка студеной реки Чуританджи — оляпка. С виду она немного похожа на скворца, немного на дрозда, а вот хвост — как у поползня, кургузый. Сначала оляпка жила у старой вырубки. Я часто встречал ее, когда проходил мимо. Но осенью рыбаки перегородили реку железной сеткой, вода отвернула в сторону и потекла по новому руслу. Целый месяц я не видел оляпки и уже забыл думать о ней, но однажды проснулся и услышал ее песню. Я даже удивился — откуда ей взяться? Оказывается, я сам и виноват в ее появлении. Вчера набирал воду из образовавшейся у берега продушины и уронил ковшик. Там мелко, ведром не зачерпнуть, а он обледенел и выскользнул из рук. Проплыл чуть-чуть и остановился. Покачивается рядом, а в валенках не достать. Пока бегал переобуваться в сапоги, его затащило под самый лед. Пришлось возвращаться за топором и рубить огромную полынью. За ночь эта полынья взялась льдом всего лишь по кромке, а утром прилетела оляпка. Наверное, поверила, что прорубь появилась сама собой и теперь не замерзнет до конца зимы.