Виктор Ерофеев - Русский апокалипсис

• Название: Русский апокалипсис
• Автор: Виктор Ерофеев
• Жанр: Публицистика
• Год: 2006
• ISBN: 5-94663-324-4

Это книга об основных русских ценностях, которые в сумме составляют нашу самобытность, нашу гордость, наше счастье, нашу религию, наш бред — наш апокалипсис.

---

В наше время, когда идея вернуть памятники Сталину прокатилась по городам России, приехать в Норильск совсем невредно. Но доехать до Норильска по земле можно только в собачьей упряжке или на такси через Дудинку по очень плохому шоссе, поскольку пассажирские поезда с Енисея уже давно не ходят. Значит — лети.

Я полетел с наивным желанием увидеть заодно цветущую тундру, полярных сов и зеленых невест-берез, но жестоко ошибся: Таймыр в середине мая еще и не думает таять. Передо мной была бескрайняя снежная пустыня — унылая, как это предложение. Когда самолет приземлился, пассажиры первым делом надели в салоне меховые шапки. Норильск — город головных уборов. На вещевом рынке их так много и они таких причудливых видов, что кажется, будто идет вечный фестиваль шляпочного искусства. На этот фестиваль пускают не всех. Не успели пассажиры надеть шапки, как в самолет нагрянули полярные милиционеры. Вроде бы, внутренний рейс: Москва — Норильск, однако покажи паспорт. Оказалось, что будь я украинцем или казахом, меня бы в Норильск не пустили — нужно специальное разрешение для всех иностранцев, и только белорусы, наряду с русскими, могут лететь сюда в неограниченном количестве. На вопрос, почему Норильск обладает атавизмом советского режимного города, мне не смогли ответить, но по дороге в город показали рукой на какие-то затерянные в снегах ракетные установки, которые, очевидно, нельзя увидеть с американских военных спутников.

В 1935 году в новоиспеченный поселок Норильск прибыла первая партия заключенных в количестве 1.200 человек. Говорят, что они чуть ли не все быстро вымерли. Город находился в ведении НКВД вплоть до 1953 года. Главным зданием старого города, состоявшего, в основном, из заключенных и их бараков, был Хитрый Дом — штаб-квартира чекистов, который до сих пор выглядит добротно, зазывно и даже игриво. В нем должны были отмечаться оттрубившие свой срок заключенные: в назначенные дни очередь выстраивалась длиной с улицу. Возможно, что Хитрый Дом — это не только история, но и мечта о порядке, который нужен стране. Во всяком случае, даже в Норильске я не заметил отрицательных эмоций по этому поводу. Памятник Ленину работы Меркулова поставлен на высоком постаменте таким образом, что вождь, который выносил в своем сердце идею концлагерей, смотрит прямо в их сторону. Шоферы такси возят пассажиров к Хитрому Дому, как к симпатичной достопримечательности, вроде Диснейленда. В норильском Диснейленде можно также, договорившись предварительно с администрацией, заглянуть в рудники (с местным ударением на у) и посетить кладбище зеков. Здесь желательно иметь общенародные нервы: равнодушно (лучше: наплевательски) относиться к потерям.

На кладбище стоят несколько памятников. Самый красивый из них — польский. В виде рельсов, уходящих в небо, с крестами вместо шпал. Поляки даже в Норильске отметились нравственно и эстетически. У них в России — бескрайняя Катынь. Рядом стоят монументы прибалтов с именами погибших, построенные в 1991 году.

А чуть в стороне — православная часовня с хлопающей на ветру железной дверью. В алтаре я нашел недоеденный пасхальный кулич, горстку металлических рублей и десяток разнокалиберных сигарет, которые с удовольствием бы выкурили перед смертью взбунтовавшиеся заключенные. Но мои гиды ни словом не вспомнили о восстании норильских каторжан летом 1953 года — одном из самых трагических и, вместе с тем, героических эпизодов русской истории XX века, — зверски подавленном солдатами и городскими добровольцами: комсомольцами и коммунистами, вооруженными металлическими штырями. Никто до сих пор не знает числа убитых. Полторы тысячи? Больше? Неважно. Неинтересно. Мятежников прямо здесь, на кладбище, не расстреливали — их убивали в другом месте. Здесь же закапывали умерших: в траншеях глубиной меньше метра. Возле часовни оказались давно увядшие венки, расставленные вокруг мемориальной надписи, сделанной на лежащей в стылой воде каменной доске. Ступени, ведущие к этому месту, утопали в жидком, хлюпающем, так никогда и не застывшем бетоне.

Было такое ощущение, что это памятник не людям, а бездомным собакам, застреленным по случаю того, что они стали бешеными.

Сколько вообще в Норильске погибло людей, мне никто не сказал, но то, что они исчислялись многими десятками тысяч, очевидно. Я хотел еще походить по этой земле неотпетых страдальцев, но было ветрено, сыро (в тот день потекли трехметровые сугробы); к тому же, пора по расписанию обедать и ехать на Медный завод.

Не скажу, что у меня после Голгофы, как называют в городе это место, испортилось настроение, и я отказался идти в ресторан. В нашей стране мы настолько хорошо научились контролировать чувства, что нас не удивить и не запугать никакой трагедией пятидесятилетней давности. Мы победили немцев, но самих себя нам не победить! Если расстраиваться по всякому поводу, будешь ходить голодным. Наша черствость — воля к жизни. Наша невнимательность к мертвым — вера в бессмертие. Несмотря на такие мысли, я с отвращением смотрел в окно машины на город, который забыл своих мертвецов. Я был неправ.

Только в Норильске я понял, что Север чудовищно, сверхъестественно богат. В конечном счете, это наше национальное несчастье. Если из рудников можно извлекать богатую цветными металлами, играющую на солнце руду и здесь же, разъедая глаза и воздух газом, на Медном заводе в огненных ваннах, с голливудскими спецэффектами зеленых и оранжевых фейерверков, плавить миллионы тонн шихты, чтобы изготавливать трехсоткилограммовые слитки меди высшей марки (99,99 % меди), то зачем еще что-то делать, о чем-то думать? Государство больше почти не превращает (и на том спасибо) людей в рабских зеков, но советская сущность города умирает слишком медленно, чтобы поверить в то, что мы переродились. В этом городе грязного черного снега есть хорошие рестораны, магазины, где продаются сказочные рыбы, есть краеведческий музей с американским дизайном, Театр имени Маяковского, библиотеки. Я знаю, что люди, которые обогащаются от производства никеля и меди, хотели бы (несмотря на то, что местные профсоюзы в это не верят) сделать город цветущим: с зимним футбольным полем, спортивными комплексами, прочими радостями жизни. Но энтропия сильнее мечты. В городе нет уже того зоопарка, который был в старые времена. Из пригородных коровников исчезли все коровы — пошли на мясо. Деревьев в городе не сажают. Анютины глазки уже многие годы не появлялись на летних клумбах.

Однако положительное влияние вымерших культурных заключенных на местное общество — не легенда. Я был на спектакле в Театре имени Маяковского — я видел исключительно благодарную публику. Мои норильские читатели тоже были благодарной, серьезной публикой. Они не жалели, что живут в Норильске. Они возмущались тем, что пенсионеров выдавливают из Норильска жить на Большой земле — это казалось им несправедливым. Восемнадцатилетняя официантка Настя рассказала мне, что она хочет от жизни. Это — складная программа нарождающегося среднего класса. В городской гостинице открыли массажный кабинет «Умелые ручки». На домах заранее повесили гуманные весенние надписи: «Осторожно, сосули!»

Я купил себе в гастрономе пару золотых сибирских рыб и отправился домой в Москву с чувством, что мы все — патриоты нашей Голгофы.

Юмор против всех

Я стал свидетелем скандала. 60-летний Геннадий Хазанов, который прославился благодаря «кулинарному техникуму» еще при Брежневе, публично обвинил своего младшего коллегу Романа Трахтенберга в том, что тот развращает Россию, распространяя по всей стране похабные анекдоты. Эксцентричный полноватый мужчина в очках, с крашенной оранжевой бородкой, Роман вскипел и нанес ответный удар. Логика его самозащиты была проста: людям нельзя запрещать то, что они любят слушать, тем более, если анекдоты освобождают их от комплексов. Переходя в контратаку, он обвинил Хазанова в том, что его концерты давно перестали быть «смешными» и что юмор с назидательным подтекстом изжил себя.

Конфликт двух юмористов глубже личных разногласий. На русском культурном рынке юмор сейчас — самый востребованный товар. Девиз дня: «Я смеюсь — значит я существую». В России настоящая вакханалия смеха. Такого, пожалуй, еще никогда не бывало. Страна сходит с ума от веселья. Смеются все: от мала до велика, от Калининграда до Тихого океана, от банкиров до бомжей, от Путина до оппозиции. С утра до ночи на ТВ гонят развлекательные программы. Популярные газеты побуждают читателей присылать им новые анекдоты, которые они печатают на страничках смеха. Существуют веб-сайты анекдотов, юмористические издания типа «Вокруг смеха». Ожил сатирический бренд советских времен, «Крокодил», когда-то ругавший американских империалистов. Если, согласно крылатой фразе, чеченских боевиков надо «мочить в сортире», то страну, видимо, решили утопить в смехе.