Жорж Сименон - Похороны месье Буве

• Название: Похороны месье Буве
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: ТЕКСТ
• Жанр: Детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-7516-0545-4

Жарким летним днем на набережной Сены упал и скончался от сердечного приступа одинокий пенсионер. Сердобольная консьержка готова устроить ему достойные похороны. Но фотография в газете привлекает внимание людей, знавших ее жильца много лет назад. Среди них светские дамы и проститутки, бизнесмены и бродяги, авантюристы и шпионы. Парижская полиция сбивается с ног… Кто же он, скромный месье Буве?

---

И она действительно была там в обществе инспектора, однако инициативу с самого начала взяла в свои руки. Она сама постучала в каморку мадам Жанны и обратилась к ней с печальной, но милой улыбкой:

— Простите за беспокойство.

Извинение было весьма кстати: она попала на семейную сцену, в которой Фердинанд, не просыхавший уже вторые сутки, явно был проигравшей стороной.

— Я сестра вашего жильца и, зная, что вы многое делали для него, хотела бы иметь удовольствие побеседовать с вами. Может быть, вы согласитесь подняться со мной в его квартиру, а инспектор откроет нам дверь.

Консьержка задернула занавески алькова, где силой укладывала Фердинанда спать, надела на ходу чистый фартук и, выходя, заперла дверь каморки на ключ, который положила в карман.

Она еще недоверчиво косилась на гостью, но та ничем не напоминала надменную американку и, как подумала Мадам Жанна, «разговаривала с ней по-человечески».

— Провести вас?

Ее совсем не удивило, что месье Буве был братом такой дамы, в глубине души она даже почувствовала что-то вроде гордости.

— К несчастью, там наверху ужасный беспорядок, потому что мне не разрешили сделать уборку. Если б вы знали, как у меня разрывалось сердце, когда его увозили! Может быть, сейчас, когда его опознали, его привезут обратно? Вы ведь можете что-нибудь сделать, да?

Инспектор шел за ними молча, понимая, что не стоит вмешиваться в разговор женщин и лучше всего по мере возможности стушеваться. Он осторожно снял печати с двери и остался у входа, так и не переступив порога квартиры, которую заливало солнце.

— Еще неделю назад тут было так уютно! Но скажите, вы действительно его узнали?

— Да. Я его очень долго не видела, но лицо у человека меняется не так уж сильно, и потом этот шрам — я его хорошо помню.

— Да, мне тоже пришлось его увидеть, ведь когда он болел, год назад, это я заботилась о нем и мыла его каждое утро.

— Он, должно быть, очень любил вас.

Такси отвезло Люка в редакцию крупной газеты на бульваре Пуассоньер. Когда он попросил показать ему старые номера, его повели в комнату, все стены которой покрывали стеллажи с подшивками в блестящих черных переплетах, но он быстро сообразил, что здесь только газеты до 1900 года.

Пришлось побеспокоить секретаря. Тот довольно долго не мог найти какой-то ключ, наконец нашел и отвел его по винтовой лестнице, как за кулисами театра, в полутемные, прохладные недра здания.

— Это должно быть здесь. Осторожно, тут очень пыльно.

В помещении приятно пахло старой бумагой, плесенью, а газеты старинного, непривычного формата были полны рекламных объявлений о вещах, давным-давно переставших существовать, хотя о некоторых Люка слышал, когда был молодым.

— Администратор просил вас быть весьма аккуратным, ибо бумага такого почтенного возраста очень часто рассыпается. Впрочем, я буду сам помогать вам. Какая дата вас интересует?

— Двадцать восьмое февраля тысяча восемьсот девяносто седьмого года.

В номере за этот день не было ничего, кроме воззвания к палате депутатов. Говорилось о каком-то Бриане и о конгрегациях. Заметочки рубрики «Разное» были напечатаны очень мелко, без заголовков, впритык друг к другу, на той же странице, где был фельетон Пьера Декурселя.

— Посмотрите номер, вышедший накануне.

И тут они нашли. Один заголовок уже воскрешал Париж, которого Люка совсем не знал, а только слышал о нем от отца и старших коллег.

Драка апашей.

Некий Пьер Манчелли, без определенных занятий, неоднократно судимый за злостное бродяжничество, получил удар ножом в грудь. Это произошло вчера около полуночи, в нескольких шагах от «Мулен-де-ля-Галет». События развивались в полной темноте и очень быстро. Насколько можно судить по показаниям немногочисленных свидетелей, Манчелли выслеживал влюбленную пару, которую перехватил на выходе из кабаре. Последовала ссора, потом драка, и, когда подоспели прохожие, они увидели Манчелли в луже крови, с ножом, вонзенным в грудь по самую рукоятку. Он умер полчаса спустя в больнице, так и не сказав ни слова.

Что касается парочки, то она скрылась, убежав в переулки Монмартра, догнать ее не удалось, и полиции неизвестно, что это за личности.

Полиция полагает, что причина драки — сведение личных счетов. Следствие продолжается».

В последующих номерах об этом не было ни слова. Дело было совсем не сенсационное и большого шума не произвело.

Люка сдал газеты обратно, и очередное такси доставило его в полицейский комиссариат 18–го округа, но там не хранили протоколов такой давности.

— Это может вспомнить только старый Лует! — сказали ему с усмешкой.

— Кто это?

— Он тут проработал полсотни лет. На пенсию вышел всего лет семь назад и сейчас живет в этом квартале, где-то в районе улицы Ламарк. Время от времени, когда его совсем замучает бессонница, он приходит перекинуться в картишки с постовыми и рассказывает им всякие истории. Чаще всего как раз такие.

Люка пошел на улицу Ламарк. Ни на что особенно не надеясь, он, тем не менее, не хотел упускать даже такой слабый шанс. Старик Лует и вправду был еще жив, он был почти ровесником Буве, но неделю назад уехал на лето к дочери в Рамбуйе.

Две женщины на набережной Турнель в конце концов просто забыли о присутствии инспектора, и тот завел разговор на лестничной клетке с юным Сардо. Мадам Лэр из вежливости первой рассказала о себе и теперь слушала Жанну.

— Думаю, он был счастлив, — говорила консьержка. — Весельчаком он не был, ну, знаете, есть такие, только и знают, что зубоскалят да шуточки отпускают. Но ни о чем не тревожился. Даже о собственном здоровье. Сколько раз я спрашивала, почему он все никак не пойдет к доктору, и советовала ему нашего, очень хорошего, к тому же недорогого. Он отвечал, что сам себя знает лучше всех докторов и его ничего не беспокоит. Когда он в прошлом году заболел, я хотела узнать, не стоит ли кому-нибудь об этом сообщить. А он говорит: «Нет, никому. Зачем?»

Взгляните на эти три кресла. Их почти не сдвинули. Это он их так расставил и пересаживался то в одно, то в другое в зависимости от солнца. По утрам, например, любил сидеть вот в этом.

Были у него и заскоки, как у всех, но безобидные. К кофе, например, был очень придирчив и не любил, если хоть капелька прольется на блюдце. Он был невероятно чистоплотный. Я никогда не встречала такого чистюлю. Днем любил сам приготовить себе что-нибудь перекусить, а когда я, бывало, поднимусь к нему, на полу ни одной хлебной крошки. А эти его картинки…

— Он никогда не рассказывал вам о том, как жил до того, как устроился здесь?

— Нет. Но я помню, что с ним творилось, когда немцы подошли вплотную к Парижу. Он не верил, что они дойдут досюда. Все время, пока они продвигались, он с утра до вечера все где-то пропадал. Не знаю уж, куда ходил, но, кажется, знал обо всем лучше, чем в газетах написано. Как-то утром, часов в одиннадцать, он только вышел и вдруг вижу — возвращается, да так поспешно, и просит меня подняться к нему и помочь собрать чемодан.

К тому времени многие жильцы уже уехали. На вокзалах полный бедлам. Если вы были в Париже в то время, то сами помните, как все было. Не знаю сама отчего, но я огорчилась, что и он тоже уезжает. Я-то думала, он с нами останется, и спросила: «Да куда же вы поедете? Человеку ваших лет они не посмеют сделать ничего плохого». Он ничего не ответил и пошел себе с чемоданом в руке, такси-то уж было не поймать.

Все время, пока шла война, он не подавал о себе вестей. Не посылал денег за квартиру, но я была спокойна и время от времени подымалась убираться там, ведь он увез с собой только немного одежды и белье.

Однажды утром явился мужчина с прилизанными волосами, в теплом пальто — это было зимой, — постучал ко мне в окошко и спросил, дома ли месье Буве.

Сама не знаю почему, я сразу поняла, что ему нельзя доверять. Он говорил без акцента. И все-таки я поняла, что он иностранец. Он пытался расспрашивать меня, но я отвечала уклончиво, ну, вы понимаете.

Мадам Жанна произнесла это с таким видом, будто хотела сказать: «Вы ведь тоже женщина и знаете, что я имею в виду!» Вдруг она услышала шум, рванулась на лестничную клетку, наклонилась над перилами и крикнула неожиданно визгливым, громким голосом:

— Вы к кому?… Нет! Их сейчас нет, они уехали отдыхать… Когда вернутся? Двадцать восьмого сентября…

Идя обратно, она улыбнулась полицейскому, сидевшему на ступеньках в обществе мальчугана.

— И вот как будто случайно три дня спустя приходит другой, но этот разговаривал уж точно с немецким акцентом — нельзя было ошибиться. А на следующей неделе перед домом остановилась машина из комендатуры. Вышел из нее лейтенант и с ним трое в военной форме. Мне и двух слов не сказали, поднялись прямо сюда. Я пошла следом. Когда увидела, что они сейчас вышибут дверь, то сказала им, что у меня есть ключ, и они подождали, пока я за ним схожу. Но мне они не дали даже зайти. Захлопнули дверь прямо у меня перед носом. Пробыли там четыре часа, что уж они все это время делали, не знаю. Вещей тогда в квартире было так же мало, как сейчас. Наконец лейтенант спустился, один, зашел в каморку, сел, не дожидаясь приглашения. Он немного говорил по-французски и стал задавать мне вопросы о месье Буве, особенно настаивал, чтобы я сказала, куда тот уехал. И все время повторял: «Вы знаете это, мадам!» — «Да если б, — говорю, — и знала, вам бы не сказала». — «Это очень плохо, мадам!»