Александр Зеленов - Второе дыхание

• Название: Второе дыхание
• Автор: Александр Зеленов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Суровые годы войны, испытание огнем — и мирная жизнь, современность... Таков тематический диапазон повестей и рассказов составивших эту книгу.

Александр Зеленов внимательно исследует нравственный мир нашего современника. В повестях «В самом конце войны», «Житейский случай», «Фронтовая любовь», «Второе дыхание», а также в рассказах действие происходит в разное время и в разных обстоятельствах. Их герои сражаются на фронте, трудятся в послевоенные годы, крепко дружат, верно и преданно любят. Критерием всей их жизни служат беззаветная любовь к Родине, готовность отстаивать до конца те великие цели, ради которых шли на смерть герои минувшей войны.

---

— Вот они, вот награды мои!.. Таких в тылах не дают, таких здесь не получают!.. Ты с няньками тут пришел воевать, со старухами да с девчонками? А я с Колчаком, с басмачами, с Деникиным воевал, когда тебя еще и в помине-то не было... И в эту войну с первого дня... А теперь вот ты мне изволь показать награды свои, вот эти, что ты нацепил... За сколько купил? Где ты выменял их?! Молчишь?!

Он тяжело подскочил к перетрусившему Игошину и принялся срывать с него нацепленные на байку халата медали. Затем, тяжело отдыхиваясь, сунул сорванные медали в карман и приказал лечащему врачу, кивнув на Игошина:

— Немедленно в бокс — и на ключ! А будет сопротивляться — примените силу.

— Товарищ майор, у него под матрасом финарь...

— Обыскать!

Один из ходячих с готовностью кинулся под матрац и протянул майору финку с наборной цветной рукояткой.

— Вылечим — будем судить, — сказал, принимая «перо», майор. — Ишь ты, гер-рой! — процедил он с презреньем, взглянув на поникшего сразу Игошина.

...Однажды однообразие госпитальной жизни было нарушено сенсационным известием.

В госпиталь приезжала Русланова.

Имя певицы было известно каждому, пение ее нравилось всем. Но одно дело слушать Русланову на пластинке, и совершенно другое — видеть ее живую, вблизи.

И накануне и в день концерта в госпитале царила атмосфера большого праздника. Администрацией было дано указание сменить на постелях белье, а тем из раненых, у кого халаты заношены, выдать свежие. Сестры, врачи и няни стали особенно предупредительны с ранеными.

В торжественный день концерта актовый зал был набит до отказа солдатскими стрижеными затылками. Не хватало скамеек и стульев — сразу же после ужина их захватили наиболее расторопные из ходячих и лбы из команды выздоравливающих. Те же, кому сидячих мест не досталось, плотным валом разлеглись и расселись на полу перед сценой, в проходах, поудобней пристроив руки и ноги в гипсе, свои костыли.

Ряшенцев еще с утра стал умолять лечащего врача, чтобы ему разрешили, но Зинаида Исаковна всякий раз охлаждала его вопросом: а что, если рана внезапно откроется?.. И вот, довольный донельзя, вечером он восседал в кресле-каталке на середине прохода, возле входных дверей.

Вдоль стенок лепились вольнонаемные. Ряшенцев натолкнулся глазами на Раю. В праздничном платье она стояла у стенки, тоже смотрела на Ряшенцева — и сразу же вспыхнула, отвернулась...

Средь публики там и тут робко жались фигурки в белых халатах. То сбежали с постов дежурные, хоть одним глазком да взглянуть на приезжую знаменитость. Они с замиранием сердца косились на первый ряд, где между сизых солдатских затылков резко белела сединами крупная голова комиссара, а рядом с нею торчали прямые, как вешалка, плечи начальника госпиталя.

Было пора начинать, все глаза устремились на сцену, все с нетерпением ждали, когда наконец-то вздрогнет и поползет тяжелый бархатный занавес. Несколько раз принимались хлопать. Сначала робко и неуверенно, а потом все настойчивее. Но занавес не шевелился; складки его застыли, словно на фотографии, и только лишь низко скрещенный свет двух прожекторов рампы, освещая его, оживлял и вселял надежду. Застоявшийся воздух был навылет пропитан запахами йодоформа, карболки, старых бинтов, открытых и заживающих ран — всем тем, чем обычно пахнут военные госпитали.

Ряшенцев тоже пытался похлопать, но почувствовал вдруг на груди под повязкой теплое, липкое. Зажимая внезапно открывшуюся рану ладонью, соображал лихорадочно, что будет делать, — возвращаться сейчас же в палату или попытаться унять кровь самому.

Все же решил остаться.

По залу меж тем рябью прошел шепоток: певицы не будет, концерт отменяется, — кто-то там не договорился как следует, и приехать Русланова не смогла.

Публика засвистела, затопала. Все повернули головы в сторону комиссара.

Тот поднялся, прошел на сцену и усмиряющим жестом выставил перед собою ладонь.

Шум упал.

Комиссар успокоил раненых, сообщив, что певица находится уже в госпитале, только просит немножечко подождать.

Ряшенцев все сильней прижимал к ране ладонь, ладонь стала липкой. Теперь уж он не был уверен, что сам остановит кровотечение, пугаясь больше всего того, что здорово нагорит его лечащему.

В это самое время на авансцене возник облитый черным фраком прилизанный молодой человек и деланно бодрым голосом объявил о начале концерта.

Занавес дрогнул, пополз, открывая празднично освещенную сцену, певицу, широко и приветливо улыбавшуюся, в русском цветном сарафане колоколом, длинный подол которого мел дощатый настил. Позади в выжидательной позе застыл аккомпаниатор в плисовой красной рубахе, с саратовской гармоникой в руках.

Ряшенцев видел только, как под неистовый рев и топот певица, обнажая в широкой улыбке ряд плотных великоватых зубов, чуть наклонилась, прижав руку к сердцу, затем, переломившись полнеющим станом, отвесила раненым низкий земной поклон. И тут же в глазах его все утратило резкость, поплыло. Он попытался было стряхнуть с себя эту хмарь, но почувствовал, что начинает проваливаться в какую-то темную бездну, и уронил обессиленно голову...

Сознание вернулось к нему только утром.

Лежал, не в силах пошевелить даже пальцем, тело было тяжелым, словно его налили свинцом. Первым, кого он увидел, была та же Рая, — она, наклонившись над ним, щупала пульс. Из-под отворотов халата выглядывал кусочек крепдешинового платья, в котором она была вчера на концерте. Круглое личико Раечки было расстроено, со следами недавних слез...

Ряшенцев разлепил непослушные губы:

— О чем плачем?

Раечка часто и виновато заморгала густыми ресницами, будто застали ее за чем нехорошим.

— Вам вливание вчера делали... Делали-делали, а у вас уж и пульс еле-еле прощупывался, да и сами вы стали весь белый, как этот... Насилу вас отходили. Главный за вас Зинаиде Исаковне строгий выговор объявил, так кричал на нее, так кричал — прямо я и не знаю...

— А сама чего здесь... Поменялась с кем?

— Ой, да ни с кем не менялась. И вчера не мое дежурство, мне с вечера сегодня заступать. Мы с Зиной всю ночь на па́ру дежурили. Она по палате, а я...

— Так возле меня и сидела всю ночь?

— Так уж и всю! Зина меня с четырех подменяла, я целых два с половиной часа поспала...

— А как вчерашний концерт?

— Ой, ну все прямо в восторге! Говорят, никогда не видали подобного... А уж как хлопали ей! Я в процедурной была, вас помогала туда отвозить, так и там даже слышно все было. Ее до-о-лго не отпускали, Русланову-то. А когда она кончила петь, то сказала: «Дорогие защитники Родины, дорогие...» Ой, позабыла!

Раечка, вспыхнув, опять заморгала ресницами.

— Я сама так Русланову и не услышала, это Зина мне все рассказала. Ну, в общем, она сказала, Русланова: дорогие защитники Родины, спасибо вам за все, за все, за этот, за... как его, ваш ратный подвиг. А еще, говорит, примите мой низкий поклон земной, поклон русской женщины. Поклонилась раненым всем — и рукой так вот сделала, до полу... Ой, и что после этого было-о! Кто хлопает, кто кричит, кто ногами стучит, кто плачет. Да-да! А некоторые так прямо навзрыд. Даже этот вон ваш, — кивнула она на койку Игошина. — Сидит, а кадык у него то туда, то сюда. И слезы из глаз по горошине. Зина все это видела. Она говорит: я и сама ревела, как дура какая...

Ряшенцев поправлялся медленно. Мысли об Ирине мучили все больше. Он уже написал ей четыре письма, а ответа так и не получил. И только когда Раечка принесла треугольный конверт с знакомым бисерным почерком, он сразу же ожил, воспрянул духом.

От волнения долго не мог распечатать письмо. Впился глазами в строчки.

«Костя, мой дорогой, что случилось с тобой? Где ты?..»

Помнит! Любит! Жива!

Больно, с оттяжкой стукало сердце. Он откинулся на подушку, почуяв внезапную слабость, и, только придя немного в себя, смог продолжать читать.

Ирина писала, что о ранении его узнала случайно, лишь две недели спустя. Переживала, старалась узнать, куда он направлен, найти его адрес, измучилась вся, но всем в это время было не до нее, началось большое летнее наступление на фронте. Вместе с войсками она, в качестве переводчицы, прошла Белоруссию, и, только когда оказались в Польше, одно из его писем нашло ее там.

Она не писала, но Ряшенцев догадался, что Ирина сейчас где-то недалеко от Варшавы, где их гвардейская армия захватила плацдарм. Она просила, чтоб он не тревожился за нее. Правда, за месяцы наступления пришлось пережить немало, штаб их несколько раз бомбили, а однажды совсем-совсем рядом разорвался тяжелый немецкий снаряд, но сейчас все они в относительной безопасности.

«Целую тебя крепко-крепко и жду с нетерпением, хотя и не представляю, когда же и где доведется нам встретиться.