Александр Зеленов - Второе дыхание

• Название: Второе дыхание
• Автор: Александр Зеленов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Суровые годы войны, испытание огнем — и мирная жизнь, современность... Таков тематический диапазон повестей и рассказов составивших эту книгу.

Александр Зеленов внимательно исследует нравственный мир нашего современника. В повестях «В самом конце войны», «Житейский случай», «Фронтовая любовь», «Второе дыхание», а также в рассказах действие происходит в разное время и в разных обстоятельствах. Их герои сражаются на фронте, трудятся в послевоенные годы, крепко дружат, верно и преданно любят. Критерием всей их жизни служат беззаветная любовь к Родине, готовность отстаивать до конца те великие цели, ради которых шли на смерть герои минувшей войны.

---

— Ну вот что, — снова предупреждаю. — Если сейчас не закроешь свой рот — по зубам буду бить. Ясно?

Другой бы на месте его давно все усек и лежал по-тихому, а этот... Голова у него оказалась что лобовая броня у танка, непроницаемая для мыслей голова. Только закончил я свою речь, как он снова плюнуть в меня ловчится, на этот раз и увернуться я не успел.

Что ж, по-хорошему не желает — уговорю по-другому. Пусть знает, что слов не бросаю на ветер.

Ударчик у меня — не поцелуй, это ему известно. Но тут я, видно, перестарался. Выплюнул он вместе с зубами кровь и — поди ты! — замолк. Тихо лежит. Будто шелковый.

Воспользовался я передышкой, на терраску взглянул. А там Каля глаза к стеклу приклеила, обстановкой интересуется.

— Куда ж вы, — кричу ей, — пропали? Бегите скорей в милицию! Не до второго же мне пришествия верхом на этом типе сидеть!

Отперла она дверь, чуть приоткрыла, спрашивает:

— Товарищ Четунов, а меня он, этот бандит, не тронет?

— Как же, — говорю, — он сможет вас тронуть, если я на нем верхом сижу?

Успокоилась.

— Ладно, добегаю, так уж и быть, — говорит. — Только вы крепче его держите, когда я мимо пробегать буду!

— Не беспокойтесь, не вырвется.

Пробежала она мимо, будто подшефный мой укусить ее собирался, протопала своими ножищами.

Убежала, а мы на снегу лежим. Вернее, он лежит, а я на нем сижу. Десять, пятнадцать минут сижу, полчаса....

Надоело.

Вижу, ему тоже не сладко, скучный какой-то стал. Хмеля как не бывало, и глаза — словно у вдовы в праздник. Поворочался подо мной, умостился поудобнее, спрашивает:

— Слышь, Кирюха, ты из каких... Порчак? Или из придурков?

Ага, думаю, на переговоры потянуло, контактов начал искать! Но молчу, жду, что дальше.

— Это я к тому, — говорит, — что больно уж ловко меня ты за хобот взял. Учился этому где?

— Нет, — говорю, — это у меня от бога. А тебе вот бог и того в соображение не дал, с кем можно, а с кем нельзя связываться.

— Хрен бы ты, слышь, взял меня за хобот, если бы эта марьяна не забазлала! Да и сам я под мухой здоровой был.

— Дурак ты, — ему говорю. — Не человек, а так... рябь на воде. Пыль у тебя в голове вместо мозгов.

— Я и сам теперь вижу. Не надо мне было столько водяры глохтить, а так не такой уж я и дурак.

— Ну, дурак не дурак, — говорю, — а слегка захлебнувшись.

Поговорили, обменялись, что называется, информацией. Снова молчим.

— Слышь, Кирюха, давай с тобой расскочимся по-хорошему? — он мне вдруг предлагает. — Ты, я вижу, пахан не плохой.

— Как же это тебя понимать? — спрашиваю.

— А так. Отпустишь меня — и получишь в лапу. Тыщу новыми хватит?

— Вон ты какой! — говорю. — Не думал я, что такой ты умный. Ну, а если уж умный такой — отгадай загадку. Не загадку даже, а так, слово одно... Разгадаешь — тогда подумаю. И может быть, отпущу.

— Какое слово?

— Самое распростейшее: ДУНЯ. Ты мне его по буковкам расшифруй, угадай, что каждая буква обозначает. Да только не торопись, поворочай мозгами, подумай, времени у нас — во!.. Ну, подумал? И все еще не надумал? Ах, и какой же ты все-таки недогадливый! Тогда уж сам я тебе подскажу. Слушай внимательно: д у р а к о в  у  н а с  н е т!

— А Я?

Вот и этот попался!

— И чему только вас, — говорю, — в вашей «малине» учат! Сколько раз я пытался тебе объяснить, что тупой ты совсем, как караульный валенок. И вообще ты сырой, ископаемый ты человек. В золе тебя надо вываривать, а потом еще долго трепать и драть, на ветру сушить, чтобы сырость вся эта из тебя начисто вышла.

А он мне в ответ смиренно:

— Отпусти ты меня, ведь я не шутю... Хошь две косых? Не хошь? Ну, две с половиной... Слышь, кореш?!

Вот уж я ему и корешом стал. А еще подо мной полежит — братом родным будет звать, милым другом. Интересно, до скольких же это «косых» он будет цену себе набивать, во сколько персону свою оценит?

— Нет, — говорю, — этим ты меня не возьмешь. А потом, я не поп, и не будет тебе отпущения грехов, никакого прощения.

Вижу, в глазах у него опять этакий неблагонадежный блеск появился.

— На подлянку гнешь? Мозги мне запудриваешь, умного из себя корчишь?

— Чего другого, а ума мне, — говорю, — не занимать. Самому хватает пока, да еще и придуркам отдельным, вроде тебя, могу немножко одолжить.

— Не пустишь, значит?.. Та-а-к... Ну так знай, с кем связываешься, пеняй тогда на себя. Мы тебя скоро можем заделать.

Тут уж я снова не выдержал.

— Ах ты, — кричу ему, — клоп вонючий! Ах ты, паразитина! — говорю. — Паразитствуешь, гад, да еще и грозишься?!

Взял я его, приподнял и тряхнул. Не то чтобы сильно, а так... Чтоб мозги на место встали. Чтобы не заговаривался, не молол чепухи.

Понял меня, молчит. И больше уж не грозится.

А сам я, чую, ну совершенно ослаб. Всего меня разожгло, даже ладони и те в испарине, мокрые.

Куда эта Каля запропастилась? Почему милицию не ведет?

Тут подшефный мой вновь подо мной завозился.

— Слышь, Кирюха, холодно мне на снегу! Ты хоть кепку мою под затылок мне сунь, а то вся башка замерзла.

— Ничего, не простудишься, — говорю. — А если и насморк схватишь — не страшно. Я вон сам на тебе загораю с бюллетенем в кармане.

Вот наконец-то и Каля показалась. А за нею два милиционера. Каля впритруску бежит, то и дело на них оглядывается, боится от милиции оторваться.

Слава богу, а то уж в глазах у меня начинает двоиться, еще немного — и, чую, не выдержу я.

Как завидел милицию этот тип — и ну подо мной кататься! Бьет каблуками, глаза закатил, пена у рта, хрипит:

— Пус-сти, с-сука, фрайер! Не пустишь — запомни: всего две недели останется жить тебе!..

И снова, опять меня всякой мерзостью поливает. Ладно уж, потерплю, высказывайся. Но сколько же можно терпеть! Чувствую, снова готов я взорваться.

— Ты, — говорю, — как тебя там... Ты не очень-то выражайся а то ведь я тоже ругаться умею...

А дурень заладил, долбит и долбит, как в сук: две недели мой срок, две недели мне жить осталось.

— Что ж, — говорю, — спасибо за точную справку. А может, все-таки поторгуемся? Еще с недельку набросишь?.. Ах, не набросишь? Тогда согласен и на две. Но только после того, как тебя самого в землю зароют, после твоих похорон...

Подошла милиция:

— Хорош гусь!

— Да, — говорю, — не плох, но только берите его поскорее, а то я сейчас упаду.

Подхватили его под белы руки, а он вдруг вырывается — и на меня. С ног меня сбил, барахтаемся в сугробе, лапы свои вареные он к моему подбородку тянет, за горло взять норовит. А я и поделать уж ничего не могу, ослаб, разгасило всего. И в голове гудит, как в трансформаторной будке.

Оторвала от меня милиция этого типа, встал, отряхнулся я.

— Вот тут, — говорю им, — в сугробе, ножичек поищите. Он не с пустыми руками, он с ножичком шел на меня. Пригодится, как вещественное доказательство.

Порылись в снегу, нашли. Взяли покрепче моего подшефного под руки, предлагают и мне пройти в отделение.

— Нет, — говорю, — спасибо, ребята. Извините, конечно, но я не могу, ребенок дома один...

А блатной тот снова до меня рвется.

— Помни, — хрипит, — свой срок!

Вот ей-богу, дались ему, дурню, эти две недели!

— Ладно, топай быстрее, — ему говорю. — Такие, как я, не про вас заготовлены. Топай, да кепочку вон подбери, не забудь. А то застудил на снегу затылок, вот и несешь несуразное.

Пришлепнул я ему на затылок кепку, повела милиция дружка.

А он не унимается, каблуками дорогу пашет, тормозит на ходу, извихлялся весь. Голову держит наоборот, зверем глядит на меня и опять грозится. Злоба, что ли, в нем не вся еще перекипела, не до конца выхлестнулась? Только пусть громыхает, не страшно. Мне давно уж домой пора, Валерка ведь там — один.

3

Прихожу к себе в комнатенку — мама! Сын даже не белый, а синий весь. И плакать уже не в силах, только икает.

Вот когда я по-настоящему испугался. Дурень, чуть ребенка не загубил!..

Кинулся я, массаж ему делать принялся. Потом стал отпаивать молоком. Взглянул на будильник — ого! — два часа уж прошло, а я думал, минут пятьдесят, не больше, с тем типом возился.

Слышу, в дверь застучали. Открыл.

На пороге Каля. Красная вся, запаренная, платок на затылок сбит. Переводит дух и сообщает, что начальник милиции требует меня немедленно к себе.

— Передайте, — говорю, — начальнику милиции, что больной я, на бюллетене, температура высокая у меня. Да и ребенка мне не с кем оставить. Пока, — говорю, — я у вас загорал в огороде, видали, что сделалось с малышом?

Убежала она.

А через четверть часа появляется снова. И опять запаренная вся.

— Товарищ начальник приказали немедленно явиться. Дело, они говорят, срочное очень, серьезное, и вам, товарищ Четунов, обязательно надлежит быть, вот!..