Эрнест Хемингуэй - Праздник, который всегда с тобой

• Название: Праздник, который всегда с тобой
• Автор: Эрнест Хемингуэй
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-070580-1

«Праздник, который всегда с тобой».

Миллионы читателей знакомы с ним по изданию 1964 года, опубликованному спустя три года после смерти писателя. До недавнего времени считалось, что эти записки о жизни Хемингуэя в Париже изданы именно в том варианте, в каком его хотел видеть сам автор.

Однако внук и сын писателя Шон и Патрик, проделав огромную работу, восстановили ПОДЛИННЫЙ текст рукописи в том виде, в каком он существовал на момент смерти Хемингуэя — добавили главы, которых не было в прежнем издании, убрали редакторскую правку и введение, написанное Мэри Хемингуэй.

В настоящем издании также публикуются главы, от которых Хемингуэй отказался, когда готовил окончательный вариант книги — эти главы включены нами в отдельный раздел после основного текста.

Теперь читателю предстоит познакомиться с тем «Праздником…», который хотел представить ему сам Эрнест Хемингуэй, и полюбить его…

---

Барьерную скачку в Отейе надо было наблюдать с верха трибун — быстро взобраться туда и смотреть, как работает каждая лошадь, смотреть на лошадь, которая могла бы выиграть и не выиграла, и соображать, почему и каким образом или из-за чего не сделала того, что могла. Ты следил за коэффициентами, за тем, как меняются ставки каждый раз, когда стартует интересующая тебя лошадь, и надо было знать, как она работает, и в конце концов понять, когда ее выпустит конюшня. Она всегда могла проиграть, но по крайней мере ты уже понимал, каковы ее шансы. Это была серьезная работа, но чудесно было наблюдать весь день за скачками в Отейе, когда удавалось туда выбраться, видеть честные состязания превосходных лошадей и знать круг не хуже любого другого места в мире из тебе известных. В конце концов, ты узнавал много людей — наездников, тренеров, владельцев, — и слишком много лошадей, и вообще всего слишком много.

В принципе ты ставил, когда знал лошадь, на которую надо ставить, но иногда открывал и таких, в которых никто не верил, кроме тех людей, которые их тренировали и ездили на них, и они выигрывали тебе заезд за заездом. Следить надо было очень внимательно, чтобы в самом деле что-то понимать. В конце концов я перестал, потому что это отнимало слишком много времени, я слишком втянулся, слишком много знал о том, что делается в Энгиене, да и на гладких скачках.

Я бросил играть на скачках и был рад, но после них осталась пустота. Я знал уже, что, если с чем-то расстаешься, плохим или хорошим, остается пустота. После плохого пустота заполняется сама собой. После хорошего ты заполнишь ее, только найдя что-то лучшее. Скаковой фонд я с облегчением присоединил к общему капиталу, и стало лучше.

В тот день, когда я решил покончить с игрой на скачках, я пошел на другой берег Сены, в банк «Гаранта траст», помещавшийся тогда на углу Итальянского бульвара и Итальянской улицы, и встретил там приятеля, Майка Уорда. Я пришел, чтобы положить на счет скаковые деньги, но никому об этом не говорил. Я не вписал их в чековую книжку, но сумму помнил.

— Пойдем пообедаем? — спросил я Майка.

— Это можно. Давай. А что случилось? Ты не идешь на ипподром?

— Нет.

Мы пообедали с отличным вином в очень хорошем простом бистро на площади Лувуа. На другой стороне площади была Национальная библиотека.

— Ты, Майк, не часто ходишь на ипподром.

— Да, довольно давно уже не был.

— Почему перестал?

— Не знаю, — сказал Майк. — Да нет. Знаю. Если состязание тебя волнует только потому, что ты поставил деньги, то и смотреть его не стоит.

— И никогда не смотришь?

— Иногда смотрю хорошие скачки. С выдающимися лошадьми.

Мы мазали паштет на вкусный хлеб этого бистро и пили белое вино.

— Но ты следил за скачками, Майк?

— О да.

— И что же ты увидел лучше?

— Велогонки.

— Серьезно?

— Там не надо ставить. Увидишь.

— Скачки отнимают много времени.

— Слишком много. Все время. И народ мне не нравится.

— Я сильно увлекался.

— Ну да. Оправдывалось?

— Вполне.

— Главное — вовремя бросить. — Я бросил.

— Это трудно. Слушай, сходим как-нибудь на гонки.

Это был новый, прекрасный спорт, о котором я почти ничего не знал. Но мы пристрастились к нему не сразу. Это пришло позже. Заняло большое место в нашей жизни позже, когда рассыпалась первая часть парижской жизни.

А пока что было вполне довольно осесть в нашей части Парижа, забросив скачки, и ставить на собственную жизнь и работу, на художников, которых ты знал, и не строить свою жизнь на азартной игре, придумав для нее другое название. Я начинал много рассказов о велогонках и так и не написал ни одного, достойного самих гонок на закрытых и открытых треках и на шоссе. Но я еще покажу и зимний велодром в дымчатом свете на исходе дня, и чашу трека, и шуршание шин по деревянному настилу, усилия и тактику слившихся с машинами гонщиков, въезжающих наверх и низвергающихся вниз; еще ухвачу волшебство гонки за лидером, треск мотоциклов с роликами позади, откинувшихся назад мотоциклистов в тяжелых защитных шлемах и громоздких кожаных костюмах, заслоняющих гонщика от встречного воздушного потока, и гонщиков в более легких шлемах, пригнувшихся к рулю и бешено вращающих большие ведущие звездочки, передним колесом касаясь роликов на мотоциклах, которые везут их за собой, расталкивая воздух; и дуэли, более волнующие, чем любая скачка, — шум мотоциклов и гонщики, локоть к локтю, колесо к колесу, вверх и вниз на убийственной скорости, а потом один из них, не выдержав темпа, отстает от мотоцикла, налетает на плотную стену воздуха, которую прорывал перед ним лидер.

Было много видов гонок. Гонки по очкам и простой спринт, когда два соперника по много секунд балансируют почти на месте, дожидаясь, чтобы соперник вышел вперед, потом медленно кружат по треку, выбирая момент для финишного спурта, чистого взрыва скорости. Во второй половине дня были командные двухчасовые гонки с рядом промежуточных спринтов, и часовые гонки на скорость, когда единственный соперник гонщика — часы, и страшно красивые и опасные стокилометровые гонки на пятисотметровом деревянном открытом треке стадиона Буффало в Монруже, где гонщики мчались за большими мотоциклами и знаменитый бельгийский чемпион Линар, прозванный Сиу из-за его профиля, перед финишем наращивая и без того несусветную скорость, опускал голову и через резиновую трубку сосал черри-бренди из грелки, спрятанной под рубашкой, и чемпионаты Франции по гонкам за лидером на 660-метровом цементном треке Парк-дю-Пренс около Отейя, самом опасном из всех, где мы с Полиной видели, как упал знаменитый гонщик Гане, и слышали, как треснул его череп под шлемом, словно крутое яйцо при ударе о камень, перед тем как облупишь его на пикнике. Я должен изобразить необычный мир шестидневных гонок и чудеса шоссейных гонок в горах. Что-то приличное написано об этом только по-французски, все термины французские — вот почему об этом так трудно писать. Но Майк был прав: ставить деньги там не надо, и пришло это уже в другой части парижской жизни.

7 «Une Géneration Perdue»[12]

Как-то само собой вошло в привычку заходить под конец дня на улицу Флерюс, 27, ради тепла, прекрасных картин и разговора. Зачастую у мисс Стайн не было гостей, она всегда была очень дружелюбна и долгое время относилась ко мне с большой теплотой. Она обожала говорить о людях и местах, о еде и всякой всячине. Когда я возвращался из поездок на политические конференции, или на Ближний Восток, или в Германию, будучи корреспондентом канадской газеты, она просила меня рассказывать о случившихся там забавных происшествиях. Забавные случались всегда, она любила их и любила истории с тем, что у немцев называется юмором висельника. Она не любила слушать о тяжелых и трагических случаях, но этого никто не любит; мне приходилось их видеть, но я о них не рассказывал, если только она сама не выражала желания узнать, что творится в мире. Она желала знать веселую сторону того, что творилось в мире, но отнюдь не все, отнюдь не плохое.

Я был молодой и не мрачный, и даже в самое плохое время всегда происходило что-нибудь смешное или странное, и мисс Стайн любила о таком слушать. А о другом я не говорил, но писал в одиночестве.

Если я приходил на улицу Флерюс не после поездок, а после работы, то иногда затевал разговор с мисс Стайн о книгах. После работы мне необходимо было читать, чтобы отвлечься от мыслей о рассказе, над которым я работал. Если продолжишь думать о нем, упустишь то, о чем писал, и не от чего будет оттолкнуться завтра. Необходима была физическая нагрузка, чтобы устало тело, и очень хорошо соединиться с той, кого любишь. Это было лучше всего. Но потом, когда ты опустошен, необходимо было читать, чтобы не думать и не беспокоиться о работе, пока не усядешься за нее снова. Я уже научился не вычерпывать полностью колодец моего письма, но непременно останавливаться, пока что-то есть еще на дне — и пусть он за ночь вновь наполнится от питающих его ключей.

Чтобы отвлечься от написанного, я иногда читал современных писателей, таких как Олдос Хаксли, Д. Г. Лоуренс, или еще кого-нибудь, кто печатался и его можно было взять в библиотеке Сильвии Бич или найти на набережных.

— Хаксли мертвец, — сказала мисс Стайн. — Почему вы хотите читать мертвеца? Неужели вы не чувствуете, что он мертвец?

Я не чувствовал, что он мертвец, и сказал, что его книги занимательны и отвлекают меня от мыслей.

— Читать надо либо отменно хорошее, либо откровенно плохое.

— Я всю зиму читал отменно хорошие книги, и прошлой зимой читал, и будущей буду читать, а откровенно плохих книжек не люблю.

— Зачем вы читаете эту ерунду? Это напыщенная ерунда, Хемингуэй. Написанная мертвецом.

— Мне интересно, что они пишут, — сказал я. — Чтобы не писать то же самое.