Виктор Кудинов - Неволя

• Название: Неволя
• Автор: Виктор Кудинов
• Жанр: История

---

Бабиджа подсказал:

- Пиши князю Московскому. Пусть выкупает слугу своего. Пусть даст три раза по сто. Тогда отпущу.

"Экось, чего захотел! Как же, даст тебе князь столько серебра за тиуна! Такова отродясь не бывало!" - подумал Михаил и стал водить пером по бумаге, вырисовывая, как умел, каждую буковку. Слова ему давались с трудом, буквы ложились вкривь и вкось. Он весь взмок и совершенно измучился, пока начеркал с десяток слов.

- Напиши, чтобы понял, от кого грамота, - сказал Бабиджа и почесал запавшую щеку. - Как там тебя, урус? - Михаил сказал, а Бабиджа продолжал: - Вот так и напиши. От тиуна, мол, Озноби.

В конце своего послания Михаил вставил несколько слов, чтобы нельзя было понять, от кого письмо, и имя свое изменил, написал не Ознобишин, а Озноби, как бек велел.

Бабиджа взял лист, поглядел на славянские письмена, ничего не понял и передал писцу. Тот уткнулся носом в самый лист и стал водить пальцем под каждым словом, шевеля губами, тоже мало что разобрал, но, чтобы не ударить лицом в грязь и получить вознаграждение, сказал утвердительно, что написано как надо.

- Хорошо, - проговорил Бабиджа и махнул рукой Ознобишину. - А теперь иди!

Глава восьмая

Касим отвел Михаила в самый конец двора. Там за лачугой, в которой Михаил провел несколько дней, неподалеку от каменной внешней ограды, располагалась землянка, крытая дерном. К ней вела тропа, прерываемая ямой. В склоне ямы прорыты полуобвалившиеся земляные ступеньки, спускающиеся к чернотой зияющему входу.

Михаил присел на корточки перед входом и заглянул внутрь. Тяжелый кисловатый запах непроветриваемого жилища и немытых человеческих тел заставил его отстраниться и с недоумением оглянуться на Касима. Тот стоял над ним на краю ямы - толстый, надменный. Движением руки он приказал Михаилу лезть туда, а сам, сплюнув с презрением, удалился.

Ознобишин посидел в нерешительности, не зная, что делать. В тусклом вечернем свете он едва различил двух человек, лежащих перед входом. Голова первого, вся заросшая волосами, поднялась на тонкой жилистой шее, и на него уставились два светлых круглых глаза.

- Чего боишься? Лезь давай! - раздалось вдруг, и хотя это прозвучало не слишком любезно, но родная речь так обрадовала его, что он радушно улыбнулся этому бедолаге, как своему близкому, и полез в землянку.

Множество ног в рваных портах, в какой-то немыслимой обувке, а то и совсем голые, поджались и образовали узкий проход между земляной стенкой и лежащими вповалку людьми. По этому проходу, на четвереньках, пробрался Михаил в самую глубь землянки, где было темно и душно. Он скоро притерпелся к запаху, присмотрелся к темноте и различил всех обитателей этой норы. Рядом с ним оказался очень худой, болезненного вида старик. Он спросил Михаила слабым дрожащим голосом:

- Откель ты, горемыка?

Михаил ответил, что он из Москвы.

- Эва! - отозвался кто-то. - Выходит, отовсюду понабрали. Москвитина нам только и не хватало.

Сосед Ознобишина пояснил:

- Тута нас, милай, со всей Руси будет. Вон Тереха из Смоленска. Иван из Суждаля. Я - рязанский, Вася - тоже рязанский. Из Ростова есть, из Владимира також. И из Пскова есть. Митрох, а Митрох?

- Ну шо тебе, дядя Кирила?

- Откель ты? Из Пскова али другого городка? Чтой-то я запамятовал.

- Это я из Пскова, - откликнулся другой голос. - А Митроха из Суждаля.

- Эко память проклятуща. Скоро и себя забудешь, - пробормотал дядя Кирила, повздыхал, поохал и сказал Михаилу: - Да ты ближе, ближе ко мне-то, больно тута сыро. А так-то потеплее будет тебе да мне. Как тебя? Михал? Двигайся, Михал!

Михаил послушался дядю Кирилу, прижался к его теплому боку и до жалости, до слез почувствовал, какой тот худой - каждая косточка в отдельности так и проступала сквозь ветхое рубище.

От входа раздался злой надтреснутый голос:

- Все здеся сдохнем, как собаки. Правду говорил Карась. Сдохнем!

- Не каркай зря-то, - ответил кто-то молодым приятным голосом, и Ознобишину подумалось, что это сказал не иначе как юноша. Он с любопытством прислушивался к разговору. Сердитый голос ответил:

- Ничо-о, и ты закаркаешь. Ты тута с полгода, поди, а я, почитай, уже третий годочек камушки таскаю. Вот потягаешь с мое, и поглядим, игде ты будешь - тута или тама, в могилке на яру, игде нашего брата черви любят.

- Хватит тебе, Тереха! - оборвал его ещё один голос, хриплый и глухой.

Неожиданно со двора, будто из-под земли, раздался глухой протяжный вопль.

- Вона! Легок на помине. Карась-то, - сказал Тереха.

В землянке сделалось тихо. Затаив дыхание, все прислушивались к тому, что делалось во дворе. Оттуда, однако, больше не доносилось ни малейшего звука.

- Что с ним такое? - спросил Михаил.

- А вот посиди с его в яме-то. Тогда и скажешь.

- Ох, и нудный ты мужик, Тереха! Прямо нудный, - отозвался дядя Кирила. - Что ж тута ругаться-то.

- Кто таков Карась? - шепотом спросил Михаил дядю Кирилу, и тот ответил, что Карась - тверской мужик, раб, как и они, уже месяц сидит в яме.

- Не видал нешто? Тута недалече, у оградки садовой.

А Тереха ядовито, с раздражением заметил:

- Все тама будем. Вот попомни мое слово. Сгнием заживо. Живьем.

- Язык-то без костей - вот и мелет, - спокойно заметил дядя Кирила, а потом сказал Михаилу: - Ты на него не серчай. Уж шибко он злой, Тереха-то. Всех, кто у него были, - мать, отца, жену, брата - свели в Орду. Тута все и пропали. Живы ли, мертвы ли - ничо не знает. А Карась в яме сидит за побег.

- Как так?

- А вот так, мил человек. Перво раз бежал - помали! Палками бока намяли, жива места не оставили. Другой раз бежал - до самой степу, почитай, добег, - помали.

- Как же поймали? - ещё больше удивился Михаил, весь обращаясь в слух: он ведь тоже задумал бежать и любопытствовал, как это делают другие и на чем попадаются.

- А вот как... есть-пить надоть? - рассуждал дядя Кирила. - Надоть. Как же без этого. Вот и зашел к пастухам спросить, а те его скрутили и выдали.

- Да откель они узнали, что беглый?

- По тамге. Все мы, милай, мечены. На руках у нас отметины жжены. Тута вот темно, не видать, а то бы тебе показал. А у тебя что же - нет отметины?

Михаил сказал, что отметины у него ещё нет.

- Погоди, милай, прижжут и тебе. Так уж у них заведено. Лошадям жжены метины ставют, скотине всякой и нам вот. Чтобы заметней было. У каждого бека своя тамга, чтобы не перепутать.

- У каждого бяка, - добавил на этот раз спокойным голосом Тереха. Кол им в глотку!

- Нам вот подковы на ладони нажгли. Концами вверх. А некоторые на щеках ставят али на лбу, чтобы издали видать, что меченый раб.

- Спите, черти! - вскричал молодой голос. - Завтра чуть свет подымут, окаянные!

- И то верно, - согласился дядя Кирила и, покрестившись, добавил: - С Богом, милай! Соснем маленько. Ужо дай развиднеется, тама сам углядишь.

На рассвете их поднял чей-то сиплый крик:

- Выходь, ишак! Работу давай!

- Сам ишак! - огрызнулся Тереха. - Кол тебе в глотку!

Тереха первым выполз из землянки, содрогнулся от утренней свежести, встал на ноги и потер руками свои голые грязные плечи. Он был одет в одни меховые штаны, ноги босы, из всклокоченных волос, давно не чесанных и не мытых, торчала солома. За ним стали выбираться на четвереньках и остальные рабы. Михаил Ознобишин выполз последним.

Рабы сбились в кучу, почесываясь и растирая плечи.

Появился их надсмотрщик, Амир, медлительный и важный. Он одет в шерстяной, до пят, халат и чалму, в правой руке держит посох с черным круглым набалдашником.

Подойдя поближе, Амир оглядел всех презрительно с высоты своего роста и сказал по-русски:

- Жри давай!

Вереницей потянулись рабы к поварне. Там в боковой глинобитной стене торчал крюк, а на нем висел черный котелок со слабо парившей, остывающей похлебкой. Тут же вертелась бело-черная тощая собака, с вожделением смотревшая на котелок. Тереха ударил её ногой под зад, и она, визжа, забилась между бочкой и стеной.

Рабы встали полукругом возле котелка, перекрестились, помолились, повздыхали. Дядя Кирила, высокий тощий человек, с впалой грудью и с совершенно седыми длинными волосами, достал из-за пазухи деревянную ложку, отер её о свои лохмотья, отхлебнул раз и передал ложку соседу. Так от одного к другому ложка перешла и к Михаилу. Тот тоже отхлебнул этого месива, проглотил и не понял, что съел: что-то скользкое и густое, как кисель, и совсем не соленое. Каждый из них только по три раза отведал этой похлебки.

Последний, кудрявый невысокий малый, поскреб в котелке, облизнул ложку и передал её дяде Кириле.

- Хоть ещё чего бы. Жрать хотца. Заморят голодом, ироды. Ох, заморят!

По голосу Михаил тотчас же признал в нем Тереху и с любопытством стал смотреть на него. Тереха приметил Михайлов взгляд, сказал ему:

- Что, братка? Нету нам спасения. Знать, Боженька на нас, бедных, крепко осерчал.

Михаил в ответ только слабо улыбнулся.

Через некоторое время рабы двинулись по узкой сырой улочке. Они не торопились, так как знали, что их ждет тяжкий, изнурительный труд. Каждый относился к нему как к наказанию, которое нельзя избежать, но которое необходимо вынести. Да, собственно, им больше ничего и не оставалось надежда на освобождение заставляла их терпеть.