Джойс Оутс - Коллекционер сердец

• Название: Коллекционер сердец
• Автор: Джойс Оутс
• Издательство: ACT, Транзиткнига
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-9578-1201-3

Зловещие тени прошлого, выступающие из ночной тьмы…

Страх, притаившийся в тайных уголках души, вновь и вновь оживающий в причудливых кошмарах

Мучительные, по сути кафкианские, парадоксы воспаленного сознания и мистически-странные метаморфозы обычных, казалось бы. вещей…

Все это – в великолепных готических рассказах Джойс Кэрол Оутс стилистически безупречных и в то же время шокирующих, откровенных в своей натуралистичности, но неизменно высокоинтеллектуальных.

---

Когда Типпи была совсем маленькая, мать выходила из дома, держа ее за руку, и вела до угла, где ждал автобус. Типпи принадлежала к разряду плаксивых и робких детишек, которым никогда не хотелось в школу, и почти каждое утро начиналось с задабривания, обмана, уговоров, брани, объятий и поцелуев. Теперь Типпи стала старше, могла дойти до автобуса самостоятельно, хотя всегда делала это неохотно да и вообще была склонна к лени. Но по привычке, сложившейся в доме Лейков, Лорейн продолжала следить за временем и, когда часовая стрелка перешагивала за цифру «восемь», начинала теребить и поторапливать Типпи, чтобы та быстрее доела завтрак, успела почистить зубы, надеть верхнюю одежду и выйти на угол до того, как отъедет автобус.

Несколько недель назад, в середине февраля, случилось необычное: Лорейн, постоянно сжигаемая материнским нетерпением, нарочно промолчала, не стала в воспитательных целях напоминать дочери о времени. Ну и разумеется, мистер Лейк, шуршавший компьютерными распечатками за кухонным столом, где дочь ела кашу, не обратил на это ни малейшего внимания, и в результате Типпи опоздала на автобус. Что началось в доме! Поток взаимных упреков и обвинений, истерические выкрики, оправдания, оскорбленные чувства, гнев – дело явно того не стоило. А потом Лорейн пришлось везти Типпи на машине четыре мили до школы.

Но сегодня утром угрюмая, с поджатыми губами Типпи Лейк в нелепой стеганой куртке, похожей на пожарный шланг, вышла из дома вовремя и успела на автобус. Лорейн, как всегда, крикнула ей вслед слова прощания, но Типпи даже оборачиваться не стала, лишь еле слышно пробормотала сквозь зубы:

– Пока, мам. – И голос ее был плоским и невыразительным.

«А ТИППИ ЗДЕСЬ НЕТ, МИССУС! УЖАС! УЖАС! НУ ПОКА!»

Эти слова, произнесенные противным утробным голосом, до сих пор звучали в ушах Лорейн Лейк.

А что еще там говорила эта кукла-варежка, шевеля нелепо растопыренными руками и противно кривя рот? «Я БЫВАЛА ЗДЕСЬ И ПРЕЖДЕ, МИССУС, ДА! И БУДУ ПРИХОДИТЬ, КОГДА ЗАХОЧУ!»

Нет, просто невозможно поверить, что Типпи могла говорить такие вещи, что она до неузнаваемости изменила свой тоненький детский голосок и вещала от имени куклы! Что ей хватило мастерства и умения сшить эту проклятую куклу. Нет, это просто невозможно! Наверняка сделать это ее надоумил кто-нибудь из учеников постарше или сама учительница.

«Я знаю свою дочь, – подумала Лорейн. – Это не она». После того как Типпи уехала в школьном автобусе, дом выглядел непривычно опустевшим. Казалось бы, можно почувствовать лишь облегчение, когда перед глазами перестает маячить мрачный ребенок, но его отсутствие почему-то действовало на нервы. Радио было недостаточно для заполнения пустоты, и мать его выключила.

– Уж я-то знаю свою дочь, – сказала она с сердитым смешком.

Страшно хотелось устроить в комнате Типпи обыск. Но она решила не поддаваться искушению. Раз Типпи сказала, что не понесет куклу-варежку в школу, – значит, так и сделала. Лорейн не стала подвергать доверие к дочери испытанию, хотя ее и одолевали сомнения. Ну а если она найдет эту непристойную и отвратительную игрушку в комнате Типпи, что тогда? «Я НАПУГАЛА ВАС, МИССУС? ОЙ, ПРОСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА!» В своем воображении Лорейн уже рвала варежку на мелкие кусочки. «ПОКА, ПРИВЕТИК!».

* * *

Чуть позже тем же утром Лорейн поехала в город. У нее был назначен визит к гинекологу, который она откладывала несколько раз, поскольку прошлогоднее обследование прошло не слишком благополучно. Визит держался в тайне от мистера Лейка и Типпи. (Впрочем, последнюю мало интересовали эти проблемы – всякий раз. когда речь заходила о здоровье или медицине, она, похоже, вообще не слушала. Глаза становились пустыми, тонкие упрямые губы оставались плотно сомкнутыми. Лорейн говорили, что эта черта свойственна детям в таком возрасте. Своеобразная форма отрицания.) Лорейн Лейк вовсе не была суеверна, но считала, что чем меньше делиться с людьми сугубо личными проблемами, тем в конечном счете получается лучше.

Ехать до города надо было несколько миль, и взгляд Лорейн скользил по проносившимся мимо местам. Пейзаж был почти неузнаваем. Построили новую лесопилку, и вырубка леса продолжалась. Невдалеке, посреди болота, возводился поселок. Повсюду виднелись горчично-желтые экскаваторы. Машины ревели и гудели. На ветру полоскались флажки, рекламирующие новый жилой комплекс. Когда десять лет назад Лорейн с мужем переехали в этот дом, вокруг были одни фермы. Теперь даже память об этих фермах поблекла, почти стерлась. Лорейн считала это своего рода предательством. «Что поделаешь, такова Америка, – подумала она, и губы ее скривились. – И не говорите мне то, что я уже и так знаю».

В приемной у доктора Фера было, как всегда, людно. Несколько беременных с огромными животами. Увидев их, Лорейн ощутила панику, сравнимую лишь с ожиданием боли при ранних схватках. Но когда выкликнули ее имя – «Лорейн Лейк!» – послушно поднялась и даже изобразила неуверенную улыбку.

Ее ввели в смотровую раздетой – стыдящаяся своей наготы, уже немолодая женщина, смущенная видом собственной плоти. Плоти было много – валики жира, кожа в пятнах и ямках. Отвислые груди странно желтоватого цвета, точно от разлития желчи, соски красные, словно сырое мясо, и слегка шелушатся. Будто кто-то до сих пор сосет у нее грудь, а сама она о том не знает. Много странностей возникает в нашей жизни.

Белокурая медсестра, веселая и совсем молоденькая, взвесила Лорейн Лейк – та напряженно застыла на старомодных напольных весах – ровно сто двадцать два фунта. Затем, уже одетая в скользкий бумажный халатик, она сидела на краешке стула, и ей мерили давление. Что-то случилось с инструментом или с самой Лорейн, и сестре пришлось перемеривать заново и сверять показатели со старыми данными, записанными на листке, прикрепленном к дощечке зажимом. Лорейн с истеричным смешком заметила, что обычно она в таких ситуациях почти не нервничает, что, наверное, давление оказалось высоковатым. Сестра ответила: да, такое иногда случается, но ничего, можно подождать и смерить еще раз.

Затем в дверь деликатно постучали, и вошел доктор Фер – энергичный, краснолицый и приветливо улыбающийся. Насколько Лорейн помнила, он всегда улыбался, этот живой моложавый мужчина среднего возраста, в сверкающих очках и с козлиными ушами, из которых торчали серо-рыжие кустики волос. Он спросил испуганную пациентку в бумажном халатике, как она поживает, кивнул, пробормотал: «Что ж, прекрасно, прекрасно!» – так он говорил всегда, что бы ему ни ответили. А затем склонился над ней – великодушный и победительный, как полуденное солнце. Натягивая тонкие резиновые перчатки на ловкие руки, он добавил с легким упреком:

– Что-то вы, миссис Лейк, ко мне не слишком спешили. – Вопрос, поданный в форме утверждения.

Сама процедура осмотра, знакомая, как навязчивый кошмар, проводилась под рев и шум в ушах Лорейн Лейк. Довольно чувствительная боль в матке, но вторжение врача следовало переносить стоически, как изнасилование самим Зевсом. Пациентка лежала на смотровом кресле, откинув голову, сжав зубы и закрыв глаза, а пальцы ее так отчаянно впивались в край этого кресла, что позже обнаружилось: она сломала несколько ногтей. Лорейн чувствовала, как у нее брали мазок, как вставили холодный расширитель, как глубоко проникли сильные пальцы доктора Фера, пытавшегося прощупать губчатообразную опухоль… выросшую до размеров чего?… Нектарина, наверное. После всех этих месяцев.

Что говорил доктор Фер – упрекал, сочувствовал или просто излагал сухие факты, – Лорейн Лейк не слышала. В ушах, точно прибой, шумела кровь. Она смаргивала крупные горячие слезы, они катились по щекам и капали на подложенную на стол бумажную салфетку. Она думала о беременности, изменившей ее тело двенадцать лет назад. О том, как рос и разбухал в чреве ее ребенок, давил своим весом. Высокое давление, постоянные опоясывающие боли. Ее превозносили чуть ли не до небес: еще бы, решилась стать матерью в таком возрасте, уже далеко не молода по общепринятым меркам. И как настойчиво все твердили: держись, будь храброй, тужься! тужься! тужься! – и так на протяжении восемнадцати часов. Рожать. Дарить жизнь ребенку. Словно роды – это дар небес, невесть какая радость. В тот момент Лорейн так и подмывало сказать всем: роды – это совсем не дар, это когда у тебя отбирают. Младенец проталкивается, изо всех сил стремится выйти из тебя. Он – сосуд насилия, жаркой невыразимой ярости. Этот опыт, это знание внушают только страх, и она не смела поделиться ими ни с кем, и в особенности – с мужчиной, который был ее мужем, отцом ребенка. Ну а после – полное забвение, накатившая на нее черная волна немоты и беспамятства. Кара Божья никогда не бывает большей, чем мы, по разумению Господа, можем вынести – так уверяла Лорейн одна из ее престарелых родственниц. Вспомнив эти слова, Лорейн рассмеялась.