Алексей Меняйлов - Россия: Подноготная любви.

• Название: Россия: Подноготная любви.
• Автор: Алексей Меняйлов
• Издательство: Крон-Пресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1999
• ISBN: 5-900889-67-Х

«Скажу вам по секрету, что если Россия будет спасена, то только как евразийская держава…» — эти слова знаменитого историка, географа и этнолога Льва Николаевича Гумилева, венчающие его многолетние ис­следования, известны.

Привлечение к сложившейся теории евразийства ряда психологиче­ских и психоаналитических идей, использование массива фактов нашей недавней истории, которые никоим образом не вписывались в традици­онные историографические концепции, глубокое знакомство с теологи­ческой проблематикой — все это позволило автору предлагаемой книги создать оригинальную историко-психологическую концепцию, согласно которой Россия в самом главном весь XX век шла от победы к победе.

Одна из базовых идей этой концепции — расслоение народов по пси­хологическому принципу, о чем Л. Н. Гумилев в работах по этногенезу упоминал лишь вскользь и преимущественно интуитивно. А между тем без учета этого процесса самое главное в мировой истории остается не­понятым.

Для широкого круга читателей, углубленно интересующихся пробле­мами истории, психологии и этногенеза.

---

Вообще, пулевой канал ранения довольно необычен - спереди снизу вверх. Такое направление могло возникнуть только в ограниченном числе случаев. Например, если отец уже нависал над окопом снайпера и тот просто не успевал довести дуло винтовки выше, и, смотря в глаза смерти, дернул за спусковой крючок раньше времени. Отец, правда, не рассказывал, что он того снайпера кончил.

Другое объяснение то, что отец на бегу перепрыгивал забор или плетень (у отца первый разряд по лыжному спорту и первый разряд по альпинизму). Или откуда-то прыгал вниз, скажем, с чердака избы - ведь путь по стене избы вверх, а затем по чердаку вполне естествен для альпиниста и научного работника.

Год отец провел по госпиталям, пока нарастала и зарубцовывалась вырванная мякоть (кости, между которыми прошла пуля, чиркнув походя по мошонке - десятые доли миллиметра, и автор никогда бы не родился, - каким-то чудом оказались не задеты). Еще год на костылях, затем, даже в военной форме, - палочка, потом и ее оставил. Медкомиссия признала, что отец годен к нестроевой, и он стал преподавать в топографическом училище, а затем стал начальником училища - женского, потом полякам преподавал.

После войны - немедленно демобилизовался и вернулся к научной работе: кандидатская диссертация, затем - после смерти одного источавшего ненависть академика (уже забытого) - немедленное присуждение степени доктора наук.

Родители отца умерли в 1921 году во время знаменитого голода в Поволжье: они уморили себя добровольно, чтобы еда осталась детям. Все семеро их детей выжили - отец был старший. Он затем младших и кормил - с 14 лет работал грузчиком, а с 16 - курьером в ЧК - два нагана и прочий антураж. Происходило все это в городе Самаре.

С первой своей женой, еврейкой, отец развелся по причине ее неверности в период войны. От нее - сын Игорь и дочь Ирина. Игорь Александрович Меняйлов, вулканолог, погиб, как говорили в заглавных новостях всех телевизионных каналов по всему миру, "поглощенный раскаленной лавой" в Венесуэле, куда он на начавшееся извержение в числе группы ведущих вулканологов мира вылетел с международного конгресса.

Со второй женой, хотя и русской, но купеческой если не дочкой, то во всяком случае внучкой, отец развелся по той же причине - ее неверности.

Но прежде, когда отцу было уже 50, в 1957 году от нее родился сын Алексей - автор этой книги.

Умер отец в 78 лет, биологически преданный, в сущности, всеми, кроме некоторых своих учеников, которых он "вытягивал" на защиту диссертации, когда они входили в конфликт с мышлением академической иерархии.

Отец! Прости меня! В том числе и за непонимание.

А рассказы твои я запомнил - все. Запомнил  и сохраню.

В том числе и о 1941 годе. О событиях, о которых ты, вопреки официозу, в сущности рискуя, говорил мне, мальчишке: это был - драп.

Да и про 42-й год тоже говорил: драпали.

***

С каким чувством драпали верные Сталину комсомольцы, можно ощутить, естественно, только одним способом, - сосредотачиваясь на "характерных деталях". И понять, благодаря родовой памяти, можно, - если хоть один из предков это видел - и хотел понять.

Иных свидетелей быть не может, ведь невозможно составить картину происходившего в 1941 году по протоколам допросов тех немногих выживших профессиональных военных, которые для того, чтобы избежать передачи дела в трибунал, на допросах особистов обречены были "вспоминать", как они "отступали, отстаивая каждую пядь земли от превосходящих сил немцев, защищались до последней капли крови". Освобожденные в конце войны советские военнопленные еще до допросов особистов сочиняли себе легенды - они также на допросах были заинтересованы не рассказывать правду, но, напротив, спасать свою шкуру.

Остаются кроме свидетельств выживших неугодников еще рассказы тех, кто оказался в зоне оккупации, тех, мимо кого в 1941 году драпали политработники, а за ними коммунисты и комсомольцы.

"Характерная деталь" взята из истории уже упомянутого в главе "Комсомольцы-сталинцы" украинского села Великая Вулыга Тывровского района Винницкой области.

Много сел на Украине, очень много, но я, автор, был, наверное, только в десятке-двух. Почему-то меня притянуло неизвестное село Великая Вулыга - именно притянуло, потому что добраться до него было несколько сложнее, чем до многих прочих. Но я добирался, и работал там над рукописью (о русских еретиках XV века) дольше, чем в других селах. И даже когда увидел на памятнике павшим свою фамилию, целый список однофамильцев, не сразу понял, что притянуло меня, похоже, на родину прапрадеда.

Да, прапрадед был с Украины, но откуда, из какого села, города или даже области - на логическом уровне памяти родственники отца не сохранили.

Фамилия у автора редкая, и притом весьма, - тем многозначительнее встреча с однофамильцем, который на самом деле, скорее всего, дальний и не помнящий родства родственник.

За всю жизнь мне не удалось встретить ни одного однофамильца, хотя их по справочникам многих и многих городов я и искал.

А тут, в Великой Вулыге, на том самом памятнике в центре села в списке не вернувшихся с Великой Отечественной войны солдат и офицеров - я обнаружил пять или шесть имен; не то чтобы свою фамилию в точности, но самую близкую из известных мне форм - Мiняйло.

Отец, родом из-за Волги, из Самары, рассказывал, что один из его прадедов (прапрадедов?) по мужской линии, судя по фамилии, был украинцем. С украинской формы на русскую отец фамилию изменил собственноручно в 20-е годы, приписав в конце буковку "в". И это оправдано: украинская кровь с каждым новым поколением разбавлялась русской и, видимо, казацкой; у отца украинской крови было уже меньше восьмой части.

Из всего вышесказанного следует, что не позже середины XIX века, еще во времена крепостного права некий, видимо, украинец с Украины бежал в Россию, за Волгу, в места, где люди были свободны от крепостной ("внешнической") зависимости.

Почему бежал? И при каких обстоятельствах?

Логической памяти об этом не сохранилось, но психологически достоверные обстоятельства, а главное, причины восстановить несложно.

Поведение жителей Великой Вулыги во время Великой Отечественной войны коренным образом отличалось от поведения отца.

Можно выразиться и так: поскольку предки отца по законам брачных предпочтений должны были воспроизводить, пусть расплывчато, отличительные черты характера прапрадеда по мужской линии, - то предок этот психологически с односельчанами не совмещался, был им противоположен.

Об одном великовулыжском комсомольце М., с ППШ драпанувшем от немецких диверсантов, будущем отце двух адвентистских пасторов уже было рассказано.

Великой Вулыге во время Второй мировой войны, как дружно говорит нынешнее поколение ее жителей, повезло: немцы, захватив территорию, прошли дальше, а оккупационные войска состояли из румын.

Румыны вели себя не в пример мягче, чем немцы: это немцы расстреливали, вешали и глумились над жителями изощренными способами по делу и без дела - преимущественно над русскими. Румыны же всего-навсего били. Но часто. И по взаимоисключающим друг друга поводам.

Согласно гитлеровскому четырехлетнему плану использования экономических ресурсов присоединенных территорий, бывшие жители Советского Союза должны были работать и - в отличие от жителей Европы, которым гитлеровцы за работу хоть как-то, но платили, - работать бесплатно.

В обязанность румынских оккупационных войск входило следить за правильным ведением работ. И жителей в точности так же, как во "внешнических" сталинских колхозах, сколачивали в сельскохозяйственные бригады и работать с утра и до ночи заставляли. Согласно приказу, отбирались все выращенные продукты.

Чем было питаться?

Оставалось одно - красть.

Если румыны в Великой Вулыге ловили человека, несущего что-нибудь украденное, то его останавливали и били плетьми - за то, что украл. Если человек не нес ничего, то его все равно останавливали и точно так же секли плетьми: что не несешь ничего, о семье не заботишься?

Психологически все понятно: подданного, исполнителя надо воспитывать. Только добровольный вор в потомках станет самозабвенным исполнителем сверхвождя.

Таким образом, житель Великой Вулыги, если не хотел деградировать до холуя и вора, - должен был стать партизаном. Но в партизаны из Великой Вулыги от такой жизни не ушел ни один - все жители всю оккупацию прилежно работали на сверхвождя, тем усиливая его стаю.

Особенно прилежно работали адвентисты - они вообще в селе считаются лучшими работниками.

В сущности, жители села все вели себя психологически идентично с М., тот разве что проявил себя зрелищней.

Можно привести и еще одну "характерную деталь" соприкосновения жителей Великой Вулыги с гитлеровцами.

Хотя линия фронта проходила через село дважды - когда кайфовавшие гитлеровцы шли к Москве и когда в несколько ином настроении откатывались назад, - ощутить войну стоящему в стороне от основных дорог селу удалось лишь однажды - в 1941-м. Тогда, в разгар лета, в село со стороны фронта влетела тридцатьчетверка - лучший танк Второй мировой войны. Но посреди села (как раз метрах в двадцати от места будущего памятника) остановилась - кончилось горючее. Из тридцатьчетверки выскочили четверо в танкистских шлемах и бросились бежать. Да-да, не пошли, а бросились бежать. А танк остался стоять. Целенький. Лучший танк Второй мировой войны.