Вильгельм Дихтер - Олух Царя Небесного

• Название: Олух Царя Небесного
• Автор: Вильгельм Дихтер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7516-0752-4

«Олух Царя Небесного» — автобиографический роман Вильгельма Дихтера (р. 1935), польского еврея, с 1968 года живущего в США. Глазами ребенка, потерявшего в Холокосте почти всех родных, мы видим ужасы немецкой оккупации Польши и первые послевоенные годы этой страны, оказавшейся во власти коммунистического режима. Книга, изданная впервые в 1996 году, была номинирована на высшую литературную премию Польши — «Нику» и переведена на многие европейские языки.

---

Запахло кофе. Пани Розенталь принесла из кухни кофейник и кувшинчик со сливками, которые купила утром на Дворковой.

— Niemals kann man wissen, was wird es heute sein, — вздохнула она.

— Solche Zeiten haben wir[80], — мать пододвинула ко мне свою чашку.

Облизывая губы, я улыбнулся Сталину.

* * *

Розентали познакомились в кабинке, подвешенной к гигантскому колесу Riesenrad.

Он попал в Вену после проигранной войны с Польшей[81]. Его отправил туда Коминтерн. В тот день он много часов кряду уверял австрийских товарищей, что ничто не сможет задержать начало революции в Европе. Вечером пошел отдохнуть в парк аттракционов.

Она родилась в этом городе, а в Пратер поехала вечером (в фиакре), потому что ужасно скучала в родительской кондитерской на Кернтерштрассе.

Он пригласил ее в кафе при гостинице. Кельнер поставил перед ними на мраморную столешницу кофейник с кофе, две чашки и маленький кувшинчик со сливками. На салфетки с тисненым узором положил серебряные ложечки.

Спустя несколько дней из Москвы пришла телеграмма: ВОЗДЕРЖАТЬСЯ ПЕРЕГОВОРОВ ТЧК ВЕРНУТЬСЯ БЕЗОТЛАГАТЕЛЬНО ТЧК. Они вместе пошли в польское посольство за транзитными визами. Однако консул слышать ни о чем не хотел. Только когда она расплакалась, сжалился и поставил ей в паспорт печать.

В Москву они поехали в спальном вагоне.

Через несколько месяцев почтальон принес в кондитерскую на Кернтерштрассе конверт с марками, на которых были серпы и молоты.

* * *

Я подошел к книжному шкафу и стал разглядывать названия, напечатанные русскими буквами на корешках.

Николай Гаврилович Чернышевский «Что делать?» Максим Горький «Мать»

Николай Островский «Как закалялась сталь»

Иосиф Виссарионович Сталин «Марксизм и национальный вопрос» и «Избранные сочинения»

Владимир Ильич Ульянов-Ленин «Что делать?» (еще раз?), «Государство и революция» и «Империализм как высшая стадия капитализма»

За бутылочкой чернил и стаканом с ручками и цветными карандашами начинались золотые готические буквы.

Karl Heinrich Marx «Das Kapital», «Kritik der politischen Oekonomie» и «Die Klassenkaempfe in Frankreich».

Friedrich Engels «Anti-Duehring».

«Das Kommunistische Manifest» в красных обложках. Между немецкими книгами были небрежно засунуты бумаги и папки с завязанными бантиком тесемочками. Еще я увидел несколько польских книг: «Тенёта», «Пламя на болотах», «Из гостеприимного края в Польшу» и «Перо в бурю»[82].

— Ты знаешь языки? — обратился ко мне Розенталь.

— Я учу русский и французский.

— Французский?! А зачем? — Он протянул жене пустую чашку и показал пальцем на книжки. — Про революцию все есть по-русски и по-немецки.

— Немецкий! — сверкнула глазами мать. Розенталь погрозил ей пальцем.

— «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается».

— Кто это сказал?! — возмутилась мать.

— Сталин.

— Я не коммунистка, — усмехнулась она.

— Я иду в новую школу, — сказал я.

— Что за школа? — Розенталь снова повернулся ко мне.

— РОДД на Жолибоже, — ответила за меня мать.

— Многие товарищи посылают туда детей, — одобрительно кивнул Розенталь.

— Два трамвая. Разве что Михал будет его подвозить.

— Что ты хочешь изучать? — прищурился Розенталь.

— Историю.

— Лучше химию, — вмешался Михал.

— Будешь учить чужих детей! — предостерегла мать.

— Необязательно, — улыбнулся Розенталь. — Я тоже по уши погружен в историю.

Он спросил, что меня интересует.

— Рыцари.

— Средневековье, — кивнул он. — А до того что было?

— Античность, — ответила мать.

— Вначале, — старик Розенталь поднял палец, — была первобытная община. Потом мир поделился на бедных и богатых. Эксплуатация. Отчуждение. Ненависть. Мировая история — это история классовой борьбы. Спартак, крестьянские восстания и Французская революция, 1789 год. Капитализм. Фабричный пролетариат. Маркс и Энгельс пишут «Коммунистический манифест». Весна народов, 1848-й, Парижская коммуна, 1871-й, и Кровавое воскресенье, 1905-й. Империализм. Большевики. Ленинская теория революции в одной отдельно взятой стране. Наконец, Октябрь. Он, — Розенталь ткнул в мою сторону пальцем, — увидит коммунизм. Близится мировая революция. Вчера, в Вильчей Гуре, колокол возвестил о похоронах империализма. Спустя четыре года и четыре месяца после роспуска Коминтерна возник Коминформ[83]. Нас соблазняли планом Маршалла. Грозили сотней атомных бомб. Создали Бизонию[84]. Все без толку! — Он вытащил из тома «Das Kapital» газету «Голос народа». — Андрей Жданов сказал, что опасность для рабочего класса представляет недооценка собственных сил и переоценка сил империалистического лагеря.

— Да это же война! — испугалась мать.

— Некоторые товарищи считают, что война неизбежна.

* * *

На трамвайной остановке кроме нас никого не было.

— Ненормальный! — сказала мать.

— Теоретик. Составляет картотеку в отделе истории.

— Я не хочу войны! — крикнула мать.

— Никакой войны не будет! — раздраженно сказал Михал. — Старик ошалел от радости, что образовали Коминформ. Вчера замучил меня воспоминаниями о двадцатом годе.

Поскольку трамвай все не приезжал, Михал начал рассказывать, как Розенталь ехал в «форде» следом за пятью русскими армиями, приближающимися к Варшаве. На ухабах подскакивали пачки с «Манифестом Временного революционного комитета Польши»[85], который ему дал Юлиан Мархлевский во дворце Браницких в Белостоке. Типографская краска расплывалась от сырости. Подписи Дзержинского, Кона и Прухняка[86] становились неразборчивыми. За автомобилем шлепали по грязи полсотни казаков.

Вечером они остановились у сожженного костела, при котором был яблоневый сад. От запаха гари свербело в носу. Желтые фары «форда» осветили упавшую колокольню. Висящий на цепи колокол касался земли.

Они развели костер. Ели хлеб с яблоками. Пили водку. Лошади жевали овес из привязанных к мордам торб. Караульные сменялись каждый час.

Командир казачьей полусотни нашел в саду молодого ксендза.

«Что вы здесь делаете?» — зевнул Розенталь.

«Жду, пока наши вернутся. Приходский священник в армии. Я сторожу костел».

«Шпион?» — спросил командир.

«Дурак!» — засмеялся Розенталь.

«Все попы — враги советской власти!»

В костер подбросили веток. Вспыхнул огонь.

«Еврей?» — тихо спросил Розенталь.

«Выкрест, — сказал ксендз. — А вы тоже еврей?»

«Нет!»

«Поляк?»

«Коммунист», — сказал Розенталь.

Утром казаки расстреляли ксендза.

«Он бы навлек беду. Я за вас отвечаю головой», — объяснил командир.

* * *

Подъехала «четверка». Мы сели в первый вагон. Не успел кондуктор пробить билеты, как трамвай тронулся. Хватаясь за кожаные петли, мы добрались до скамейки. В вагоне никого больше не было. Колеса немилосердно стонали. Появился костел Святого Михала.

— Война, — качала головой мать. — Нельзя говорить такие вещи. Завтра Йом-Кипур. Еще Господь Бог услышит и запишет в книгу.

— Да он просто болтает всякую чушь.

— Не верю я ни в какого ксендза-еврея.

— Фантазирует, — Михал махнул рукой.

— Нечего ему лезть в дела чужих детей!

Из мчащегося трамвая я увидел желтоватое окно с люстрой.

К обеду пришел пан Крауз, начальник Михала, заведующий экономическим отделом ЦК ППР[87]. Мать подала борщ, говядину со свеклой и клюквенный кисель. Это был прощальный обед — Михал переходил в Управление внешней торговли. Разговор шел о России, где оба провели войну. Михал вспоминал Орск. Заснеженные избы. Нефтезавод. Колонны заключенных. (Я думал, что говорят «пленные».) Пан Крауз допил чай и отодвинул стакан.

— Эмбарго, — внезапно сказал он.

— Что вы имеете в виду? — спросил Михал.

— Американцы хотят объявить запрет на продажу товаров стратегического назначения Советскому Союзу. Тут-то мы и сможем оказать услугу русским товарищам. Будем покупать для них. Официально и из-под прилавка.

— Долить? — Мать поднесла к стакану пана Крауза чайник.

— К чайку привык в Казахстане.

* * *

Ночью зазвонил телефон. Зашлепали две пары домашних туфель.

— Алло! — Михал взял трубку. — Соединяют с Прагой, — сказал матери.

— У нас никого нет на Праге[88], — услышал я голос матери.

— С чешской Прагой!

— Что?

— Алло! — закричал Михал. — Это Муля!

— Муля! — крикнула мать. — Что он делает в Праге?

— Остановился по дороге в Италию.

— В Италию? Зачем он туда едет?

— Лечить евреев, которых нелегально переправляют в Палестину.