Михаил Пришвин - Дневники 1920-1922

• Название: Дневники 1920-1922
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1995
• ISBN: 5-239-01647-X, 5-239-01845-6

В 1920–1922 гг. М. М. Пришвин жил в основном в Смоленской губернии, был школьным работником, занимался организацией музея усадебного быта. Он пристально анализирует складывающуюся новую жизнь, стремясь «все понять, ничего не забыть и ничего не простить». Наблюдения этих лет стали основой повести «Мирская чаша» (1922).

Первая книга дневников М. M. Пришвина (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая книга (1918–1919) — в 1994 г.

---

12 Февраля. Газеты выписаны, но не получаются, потому что говорят, что по дороге выкуриваются. Ничего не знаем, но без газет известно, что в Генуе будет продаваться Россия. Чудовищно звучит, но есть утешение, что и мы бы, став теперь во власть, делали бы то же. Еще мы знаем, что прошлый год управляющий Совхоза получал паек 2-й категории, а рабочий 1-й, теперь управляющий получает ровно вдвое против рабочего.

15 Февраля. Сретенье. Дня три уже стоит оттепель, ворона кричит, скоро весна.

Продолжение «Мать земля»:

«Перебили меня писать, оторвался, посмотрел со стороны и оторопь нашла: ну, что я описываю, какие это „герои“{134}, из обыкновенных обыкновеннейшие люди, дети моей милой старушки Ник. Мих. и Лид. Мих. Алпатовы…»

Конец статьи об Энгельгардте{135}.

— Он был предтечей будущего строительства той обыкновенной жизни земли, которая бывает землей героев, чем сильнее эта земля, тем сильнее и герой, так или иначе, прямо или косвенно, только всякий герой, всякая личность нуждается в этих питательных соках земли. Нужно быть снисходительным к этим миллионам людей, которые размножаются и хотят непременно быть счастливыми на земле, нельзя называть это обыкновенное чувство жизни буржуазностью или мещанством, подменяющим Бога кумиром, но если все привыкают к этим словам и они дают вам понятие о силе жизни земли, росте ее населения растительного, животного и человеческого, то пусть будет по-вашему, и я скажу, что Энгельгардт был предтечей идеи буржуазной революции в России.

16 Февраля. Во вторник, третьего дня, Лева пришел весь мокрый — много бегал на лыжах, на другой день я заметил в нем перемену к худшему: нервность, затемненный взгляд и сосредоточенность, сегодня утром появился характерный признак его болезни — руки с опущенными ладонями и спех: хватил чаю и на улицу и т. д.

История купеческой шубы.

Смерть Лиди: тиф, больница, кладбище и город.

18 Февраля. Н. М. был человек очень хороший{136}, но, как все хорошие люди, он не знал, что хорош, и всю жизнь свою мучился, что он не такой, как настоящие люди. Где эти настоящие люди, кто они такие? в жизни он едва ли видел, но настоящий человек был ореолом его личного существования; после в самые тяжелые минуты своей жизни он недоуменно меня спрашивал: если все кругом так безобразно, то откуда же пришло к нему, что есть какой-то светлый человек?

Из жизни его в это тяжелое время, когда преступление стало на место закона, у нас с ним был такой разговор:

— А как же Бог?

— При чем тут Бог, — сказал я, — как это у тебя Бог вспомнился, ты же Богу никогда не молился.

— Как не молился, — ответил он, — я всю жизнь свою постоянно молился, только и занимался этим, что Богу молился.

— Ты не веровал.

— Да кто тебе сказал, что не веровал? Неужели веруют и молятся только в церкви.

— Хорошо, но ты это в себе не сознавал.

— А зачем это нужно сознавать, это и нехорошо сознавать.

Мы сидели на лавочке. Я поднял с земли пуговку штамповочную с тонким рисунком на ней, я думал, сколько тут было лишней работы, и над чем, над пуговкой, тут и художник трудился, и литейщик, и фабрика, и конторщица, кто-кто только ни работал, и над чем, над пуговкой!

— Совершенно лишняя работа! — сказал я.

— А я разве не понимал всегда, что это все лишнее, и разве я за это сержусь, за то, что они против этого идут? и против попов и дворян.

Еще из его жизни: теперь, когда я привожу в порядок свои записки, приходится мне упомянуть и про четверть спирту, зарытую нами на огороде, как она росла в цене, и Н. М. время от времени высчитывал: до 1000 р. дойдет! Бедный! теперь он в земле, и четверть его в земле, и цена ее по последнему моему подсчету уже 4 миллиона. Он копал в подвале яму в макинтоше и в нем же встречал на дворе комиссаров с улыбкой и любезностью мужика к барину. В последние дни носил на себе шесть пар белья.

Как подумаешь иногда, усталый, каких маленьких людей собираюсь я описывать, — оторопь берет: зачем, кому это нужно, и бросишь. А потом соберешься и думаешь, и опять за свое: большие люди, думаешь, сами расписываются на страницах истории и у них имеется множество слуг, которые не дадут им исчезнуть. Но тихий, скромный человек так-таки и сходит на нет, такой хороший, милый мне человек — и вот нет никому до него дела. Досада вызывает новые силы и думаешь: а вот нет же, не дам я тебе от нас исчезнуть. Живи, любимый человек, живи!

Мы расставались с Левой на перекрестке, он шел в училище, а я на базар, расставаясь, целовались, и он мне говорил:

— Ну, папочка, смотри, не продешеви.

Я шел на базар и вдруг, смотрю, он бежит ко мне.

— Что ты?

— Давай еще раз поцелуемся (мальчик возвращает отца своей матери).

Сегодня ночью я проснулся с мыслью о возрождении, и долго-долго думал об этом в связи с прошлым России, и вспомнил Мережковского. Слышу, Лева бредит во сне: «Возрождение, возрождение». Бредил ли я раньше пробуждения и так он подхватил это слово? Не знаю, как объяснить иначе?

Богатство правительства заключается в свободе граждан и свободе мнений — это мера общего запаса свободы. Наше правительство теперь самое бедное в мире.

20 Февраля. Февраль — Весна света, март — воды, апрель — земных покровов, май — деревья.

Газеты не получаются, потому что по пути выкуриваются, ничего не знаем. Сын кузнеца, Миша, рассказывал, что англичане представителей Ленина не приняли, а пожелали иметь дело с самим Лениным, и Ленин согласился было, но конференцию отложили до марта. А Вл. Сем., семинарист, учитель, другое рассказывал, будто мужики ездили в Смоленск на собрание, и там вышел какой-то седой и спрашивал мужиков: довольны ли они нынешним правительством?

— Как же быть нам довольными, — отвечали мужики… (перечисление болезней и пр. бед).

— А желали бы царя?

— Как же нам не желать…

— А будете платить подати?

— Будем.

— И будете…

— Будем… и т. д.

— Ну, так будет вам царем великий князь Константин Константинович.

На письмо Семашки:

Благодарю Вас за милое письмо, Ник. Алекс., только что-то Вы ничего не пишете о лекарстве (Phitin), которое я просил. Впрочем, теперь не беспокойтесь, я узнал, что Phitin продается на рынке в Москве, и с оказией заказал. Что это вздумалось Вам называть меня саботажником и еще несчастным — я, во-первых, служу агрономом на знаменитой Батищевск. Опытной станции, во-вторых, и пописываю, а что не печатают, то это не по моей вине, мои произведения, с одной стороны, считаются контрреволюционными, а другой стороной, их за свои сочтут лишь враги. Для образца и памяти посылаю Вам свое последнее произведение. А что касается «Шиповника»{137} и пр., то друзья по перу давно уже зовут меня и вот как стараются, что я сделал было весною глупость, собрался было недавно и выехать и ездил в Дурово целую неделю и не мог попасть на поезд: ну, битком, битком и драка какая. Так ничего не добился и плюнул. Тут еще знакомая врачиха про тиф наговорила (у нас все возвратный). Трудно это. И чем жить в Москве, даже остановиться негде, больной любимый мальчик на руках, жена больная, ну невозможно! Конечно, если Вас хорошенько бы использовать, то можно бы все сказать, да ведь Вы догадываетесь, какой я насчет помощи капризный (порошку, лекарств — это можно, ну, а о водке — ни полслова). Пишете, что я «несчастный». Как все, дорогой мой, порядочные люди, часто по глупой честности. Вот и Вы тоже, как подумаю про Вас другой раз ночью, какой Вы, должно быть, несчастный, так и твержу до утра: счастлив твой Бог, Пришвин, вот как счастлив! <Далее зачеркн. 8 строк>.

Ну, привет мой, позвольте еще раз назвать <3 нрзб.>, вот потеплеет, поубавится зараза, прицеплюсь на поезде к буферу, и в утренние часы мы с Вами побеседуем, — просто беда! токи подходят, а порох весь.

22 Февраля. Все эти письма к Семашке кончились следующим деловым:

Пользуюсь Вашим предложением устроить моего сына Леву в санаторий: после «спячки» у него осталась психостения, и его необходимо показать врачам в Москве, потому что здешние не знают этой болезни. Вместе с тем я охотно прекращу свой литературный «саботаж», если Вы дадите мне возможность побывать в Москве: в Дурове я две недели не мог сесть на поезд и получил притом ушиб в нос. Итак, вот что мне нужно от Вас: пришлите мне удостоверение, адресованное в Дорогобужский жел. дор. приемный покой, что сын мой, Лев Михайлович Пришвин, назначен для излечения от психостении в такой-то санаторий и Вы просите оказать содействие отцу его, М. М. Пришвину, доставить его по назначению.

Еще надо сказать, но как, это я не знаю, чтобы я мог на несколько дней приткнуться и кормиться, напр., вместе с сыном в том же санатории, так как у меня до продажи моей литературы нет никаких средств существования. Через три дня пребывания в санатории я поеду в Петербург, где удобно при <1 нрзб.> мою пьесу, и через две недели вернусь и захвачу назад в Дурово своего сына. Следовательно, кроме удостоверения в Дор. приемный покой, нужна еще какая-то записка от Вас, открывающая двери в Москве. Или я в этом поезде захвачу непременно тиф, от которого вымрет вся моя семья.