Карл Маркс - Собрание сочинений, том 5

• Название: Собрание сочинений, том 5
• Автор: Карл Маркс
• Жанр: Философия

Пятый том Сочинений К. Маркса и Ф. Энгельса содержит произведения, написанные с марта по ноябрь 1848 года.

В годы, предшествовавшие февральской революции во Франции и мартовской революции в Германии, Маркс и Энгельс разработали философские основы научного коммунизма, сформулировали главные положения марксизма о всемирно-исторической роли пролетариата, о диктатуре пролетариата, определили важнейшие принципы тактики революционной борьбы рабочего класса.

---

На следующее утро я прибыл в Жьен и таким образом оказался, наконец, в самой долине Луары. Жьен — маленький городок с извилистыми улицами, красивой набережной и мостом через Луару, которая здесь по ширине едва равняется Майну у Франкфурта. Вообще она очень мелка и изобилует песчаными мелями.

От Жьена до Бриара дорога тянется по долине на расстоянии приблизительно четверти мили от Луары. Идет она на юго-восток, и местность постепенно принимает южный характер. Вязы, ясени, акации и каштановые деревья тянутся по обе стороны дороги, образуя аллею. Роскошные луга и плодородные поля, где на жнивье растет самый сочный клевер, вместе с окаймляющими их рядами тополей раскинулись по нижней части долины. По ту сторону Луары в прозрачной дали виднеется ряд холмов; по эту сторону, у самой дороги — другая цепь возвышенностей, покрытых виноградниками. В этом месте долина Луары вовсе не так поразительно красива или романтична, как это обычно утверждают, но она производит в высшей степени приятное впечатление; вся эта богатая растительность свидетельствует о мягком климате, которому она обязана своим расцветом. Даже в самых плодородных местностях Германии я не встречал растительности, которая могла бы сравниться с растительностью на пути между Жьеном и Бриаром.

Прежде чем расстаться с Луарой, скажу еще несколько слов о жителях пройденных мною местностей и об их образе жизни.

Деревни, находящиеся не дальше четырех — пяти часов езды от Парижа, не дают никакого представления о деревнях остальной части Франции. На их расположении, на архитектуре домов, на нравах жителей слишком сильно сказывается влияние великой столицы, которая дает им средства к существованию. Лишь в десяти лье от Парижа, на отдаленных возвышенностях, начинается настоящая деревня, где можно увидеть настоящие крестьянские дома. Для всей этой местности, вплоть до Луары и даже до Бургундии, характерно, что крестьянин старается, по возможности, скрыть вход в свой дом от дороги. На возвышенностях каждый крестьянский двор окружен каменной стеной, во двор входят через ворота, да и в самом дворе приходится поискать дверь в дом, которая расположена почти всегда сзади. В этих местах, где большинство крестьян имеет коров и лошадей, крестьянские дома довольно велики; на Луаре же, где сильно распространено огородничество, где даже состоятельные крестьяне совсем не имеют скота или имеют его очень мало и где скотоводство является особым промыслом, находящимся в руках более крупных землевладельцев или арендаторов, крестьянские дома становятся все меньше и меньше, и часто они так малы, что удивляешься, как крестьянская семья совсем своим скарбом и запасами может в них разместиться. Однако и здесь вход в дом находится на противоположной от дороги стороне, и в деревнях почти только одни кабачки и лавки имеют двери, выходящие на дорогу.

Крестьяне этой местности, несмотря на свою бедность, живут, в большинстве случаев, довольно хорошо. Вино, по крайней мере в долинах, почти всегда своего производства, хорошего качества и дешево (в этом году бутылка стоит от двух до трех су), хлеб повсюду, за исключением самых высоких вершин, хороший, пшеничный, а вдобавок — прекрасный сыр и великолепные фрукты, которые во Франции, как известно, везде едят с хлебом. Как все деревенские жители, они мало потребляют мяса, зато пьют много молока, едят супы из разной зелени и вообще питаются растительной пищей прекрасного качества. Северогерманский крестьянин, даже значительно более зажиточный, живет, по крайней мере, в три раза хуже, чем французский крестьянин между Сеной и Луарой.

Эти крестьяне — добродушные, гостеприимные, веселые люди, любезные и предупредительные по отношению к незнакомцу и, при всем своем скверном patois{186}, все же настоящие вежливые французы. Несмотря на в высшей степени развитое у них чувство собственности по отношению к клочку земли, отвоеванному их отцами у дворянства и духовенства, им все еще присущи, особенно в деревнях, лежащих в стороне от больших дорог, некоторые патриархальные добродетели.

Однако крестьянин остается крестьянином, и условия жизни крестьянина ни на минуту не перестают оказывать на него свое влияние. Несмотря на все личные добродетели французского крестьянина, несмотря на то, что он живет в лучших условиях, чем восточно-рейнский крестьянин, все же французский крестьянин также, как и немецкий, остается варваром среди цивилизации.

Изолированное положение крестьянина в глухой деревне с немногочисленным, меняющимся лишь со сменой поколений населением, напряженный однообразный труд, сильнее всякого крепостного права приковывающий его к клочку земли, труд, остающийся неизменным из поколения в поколение, устойчивость и однообразие всех жизненных отношений, ограниченность, при которой семья является для него важнейшим, решающим общественным отношением, — все это суживает кругозор крестьянина до самых тесных пределов, которые вообще возможны в современном обществе. Великие исторические движения проходят мимо него, вовлекая его время от времени в свою орбиту, но при этом он не имеет никакого представления о природе их движущей силы, об их возникновении и цели.

В средние века, в XVII и XVIII веках движению бюргеров в городах сопутствовало движение крестьянства, которое, однако, постоянно выдвигало реакционные требования и, не достигая значительных результатов для самих крестьян, оказывало лишь поддержку освободительной борьбе городов.

В первой французской революции крестьяне выступали революционно лишь до тех пор, пока этого требовали их ближайшие, ясно ощутимые частные интересы: пока не было обеспечено за ними право собственности на их клочок земли, возделывавшийся ими ранее в условиях феодальных отношений, пока не были раз навсегда упразднены эти отношения и чужеземные армии не были удалены из их краев. Когда же это было достигнуто, они со всем неистовством слепой жадности обратились против непонятного им движения больших городов, и особенно против движения в Париже. Бесчисленные прокламации Комитета общественного спасения, бесчисленные декреты Конвента, прежде всего о максимуме и о спекулянтах, летучие отряды и передвижные гильотины — все это пришлось пустить в ход против упрямых крестьян. И все же режим террора, прогнавший чужеземные армии и подавивший гражданскую войну, ни одному классу не пошел в такой мере на пользу, как крестьянам.

Когда Наполеон низверг господство буржуазии в лице Директории, восстановил порядок, упрочил новые условия крестьянского землевладения, санкционировав их в своем Code civil{187}, и погнал чужеземные армии все дальше от границ Франции. крестьяне примкнули к нему с восторгом и сделались его главной опорой. Ведь национальное чувство французского крестьянина доходит до фанатизма. La France{188} приобрела для него огромное значение с тех пор, как он владеет куском Франции на правах наследственной собственности. Чужеземцев он знает лишь в виде опустошающих страну завоевательных армий, которые причиняют ему огромный ущерб. Этим и объясняется не знающее границ национальное чувство французского крестьянина, его безграничная ненависть к «l'etranger»{189}. Этим же объясняется и энтузиазм, с которым он шел на войну в 1814 и в 1815 годах.

Когда в 1815 г. вернулись Бурбоны, когда изгнанная аристократия снова заявила свои притязания на потерянные ею во время революции земельные владения, крестьяне увидели в этом угрозу всем своим революционным завоеваниям. Отсюда их ненависть к господству Бурбонов и их ликование, когда июльская революция вновь обеспечила им сохранность их владения и вернула им трехцветное знамя.

Но после июльской революции крестьяне снова перестали принимать участие в общих интересах страны. Их желания были удовлетворены, их землевладению ничто больше не угрожало, на мэрии их деревни снова развевалось то знамя, под которым на протяжении четверти века они и их отцы одерживали победы.

Однако, как всегда, они и на этот раз мало воспользовались плодами своей победы. Буржуа немедленно стали вовсю эксплуатировать своих деревенских союзников. Плоды парцеллирования и дробления земель, обнищание и рост ипотек на крестьянские земли начали обнаруживаться уже в эпоху Реставрации. После 1830 года эти явления стали приобретать все более распространенный, все более угрожающий характер. Но гнет, которому крупный капитал подвергал крестьянина, оставался в глазах последнего лишь частным отношением между ним и его кредитором; он не видел, да и не мог видеть, что эти принимавшие все более общий характер, все более становившиеся правилом частные отношения постепенно развились в классовые отношения между классом крупных капиталистов и классом мелких землевладельцев. Здесь дело обстояло совсем иначе, чем с феодальными повинностями, происхождение которых давно было забыто, которые давно потеряли свой смысл, перестали быть вознаграждением за оказанные услуги и давно стали лишь тяжкой повинностью для одной стороны. Что касается ипотечного долга, то здесь крестьянин — или же его отец — получал в долг сумму в твердых пятифранковых монетах, а долговая расписка и ипотечная книга напоминают ему при случае об источнике повинности. Проценты, которые он обязан платить, и даже все новые, обременительные выплаты ростовщику — это современные буржуазные повинности, подобным же образом затрагивающие всех должников. Угнетение совершается во вполне современной, соответствующей духу времени форме, и крестьянина высасывают и разоряют в соответствии с теми самыми правовыми принципами, которые одни гарантируют ему его владение. Его собственный Code civil, его современная библия, становится бичом для него. В ипотечном ростовщичестве крестьянин не может усматривать классового отношения, он не может требовать его упразднения, не подрывая тем самым основу и своего собственного владения. Гнет ростовщичества, вместо того чтобы втягивать его в движение, сбивает его окончательно с толку. Облегчение для себя он видит лишь в уменьшении налогов.