Зоран Живкович - Четвёртый круг

• Название: Четвёртый круг
• Автор: Зоран Живкович
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-228-8

Отечественные критики, читавшие эту книгу в рукописи, не сомневались ни секунды: «Перед вами сербский Пелевин!» И в самом деле: с кем еще сравнить этого выдумщика, играющего пластами реальности, словно шарами для жонглирования? У кого еще вы сможете прочесть книгу, на страницах которой вполне реальный современный физик встречается с Шерлоком Холмсом, а компьютер беременеет по той простой причине, что это компьютер женского рода? Специалисты уже прогнозируют Живковичу столь же оглушительный успех, как и всем прочим, прежде появлявшимся на русском, сербским авторам.

---

О, уж я-то слишком хорошо знал все звуки, что он издавал, — и спокойные, ласковые, и сердитые, гневные — чтобы ошибиться. Голос был его, но будто из уст прокаженных самого нечистого исходил. Нет такого существа человеческого, что могло бы издать подобный смех сатанинский. Только наслаждение, что дьявола охватывает, когда он у Всевышнего душу очередную отнял или навел на грех и зло, может быть причиною хохота столь ужасного.

Остановился я на миг как вкопанный и поглядел в щель узкую, через которую только свет дневной, Божий проникал во тьму подвала холодного. Озноб тряс меня — вот сейчас за смехом дьявольским Мастера оттуда и трубы иерихонские, судные, протрубят, о Суде страшном оповещая, а за трубами хлынут и полчища страшные, подземные, чтобы ввергнуть нас в бездну адскую, огненную.

Но ничего подобного не произошло, хвала Господу вечная. Смех жуткий, нечеловеческий утих, сменился хрипом и клекотом, словно враг неожиданно в покое Мастера оставил, чтобы самому глоткой слабой и непривыкшей довести до конца свой хохот сатанинский.

Полная тишина мучительная, что настала внезапно, не уменьшила, а, напротив, увеличила страх мой, и я, обернувшись и увидев, что один-одинешенек стою посреди двора монастырского, поспешил вслед за всеми посмотреть на новое чудо в церкви. Благодарил я Господа, что кроме моих, ничьи чужие уши не слышали этот рык загробный, насмешливый, исшедший из уст нечистого, ибо сомнений не было больше — Мастер мой в полной его власти.

Но надежда моя слабая, что Мастер может еще избежать судьбы своей злосчастной, неумолимой, исчезла, едва я ступил под свод проклятый и оказался среди монахов, что стояли, дрожа, в молчании. Глаза их были вверх подняты или смотрели в сторону куда-то, крестились они и еле слышно молитвы шептали. Я тоже глаза поднял и увидел… Чудо, воистину, но чудо не Божье, а, ясное дело — сатанинское.

Ибо там, где долгополые до вчерашнего захода солнца, с таким усердием, которое только страх жуткий внушить может, свежей белейшей штукатуркой замазывали ту картину, что больше всего очи правоверные оскверняла, — там никакой штукатурки больше не было! Мерзость сатанинская, с дерзостью Господу сопротивляясь в самом Его храме, силой некой одаренная, сбросила с себя покров праведный и вновь в своей наготе безобразной открылась, со знамениями нечистого, теперь еще и пылающими огнем адским. Три солнца мерзких цвета отвратного, будто три гнилых зуба дьявольских, сияли надменно со свода злосчастного, а круг вражий, престол царства подземного, начал как бешеный дрожать и вертеться, словно колесо безумное с телеги, что на тот свет души проклятые увозит.

Но этого всего будто мало было ангелу черному, павшему, чтобы свести свои счеты несводимые со Всевышним, исполненным праведности бескрайней; ибо только глаза мои, не привыкшие к чудесам дьявольским, наполнились ужасом жутким при виде ожившего свода страшного, как откуда-то снаружи, сначала тихо, а потом все сильнее и громче вой какой-то донесся, поднялся и эхом биться стал о стены каменные, мраморные здания этого древнего, Божьего, и долгополые дрожать начали и вокруг себя озираться, ожидая, видно, что этот глас гнева Господня, праведного, который никто живой не слышал со времен древних, иерихонских, обрушит им на головы свод сатанинский проклятый.

Хотя преданность вере и велит им без ропота и с благодарностью принимать, как Иов древний, наказание любое, что Господь для них приготовил в праведности Своей безграничной, осуждая за грехи их — тайные, но Ему ведомые, — монахи все же страху поддались и в сутолоке великой, крестясь и руки вздымая, толкаясь недостойно и крики бессвязные испуская, из церкви во двор монастырский бросились.

Поспешил и я, позади всех, страхом еще большим гонимый, ибо думал, что знал, откуда этот гром ужасный раздается. Не гнев Господень это, но хохот подземный сатанинский, землю сотрясающий; страшен он, но ничто против того, что я перед тем, как в церковь вступить, слышал из темницы под подворьем игуменовым. Что только для моих ушей тогда предназначено было, теперь, стократ умноженное, услышат все, и поставит это печать окончательную, ужасную, дьявольскую на приговор бедному Мастеру моему.

Уверенный твердо в этом, оказался наконец и я снаружи, сразу же в ужасе направив взгляд свой на подвальное окошко маленькое, но — новое чудо! — не выбивались оттуда языки пламени адского и не доносился хохот сатанинский довольный. Ох, нет, совсем другая картина открылась. Свет белый, ангельский, что только милость Божию означать может, блаженство вечное лугов Эдемских, изливался из темницы господина моего. Однако что толку, коли все глаза, кроме моих, смотрели не туда, а куда-то вверх, на свод небесный, только алеть начинающий.

Посмотрел и я — все сразу ясно стало.

Увидел я перст Господень, что в сиянии сильном, белом с небес к шару земному приближался, а шум тот ужасный — вовсе не гнев Его праведный, но музыка наисладчайшая свирелей райских, и только ушам моим грешным хохотом адским представилась. Монахи на колени попадали пред знамением Его, пред знаком, что вовеки победа будет Его над силами дьявольскими подземными.

Дабы очами своими недостойными, что мгновением ранее на богохульство адское глядели, зрелище это пресвятое, богоявленное не осквернить, монахи уперли их сокрушенно в пыль земную, где им единственно место подобающее, но я — нет, прости, Господи, дерзость мою беспредельную. Пристально глядел я, и не только себя ради — ибо кто я такой, раб Божий убогий, — но ради Мастера моего, потому что понял вдруг, что это к нему спасение небесное идет, что это Всевышний, в милости Своей неизмеримой, смилостивился наконец над ним, славившим Его в картинах, договор проклятый с сатаной простил и поспешил на помощь в час последний, когда князь тьмы уже протянул когти свои ужасные за душой грешной измученной.

Ибо если не так, откуда бы тогда взялся этот свет ангельский, Эдемский, что через узкое окошко подвала изливался, сменив тьму и хохот тот адский, — свет, который, понять нетрудно, лишь отблеск малый этого сияния божественного, что сопровождало явление перста Господнего.

А перст Господа нашего праведного, милостивого продолжал быстро к земле спускаться, новый день неся с собой еще до рассвета, лишь моим взглядом радостным провожаемый, пока, в славе безграничной, не коснулся благодатью своей вершин холмов темных на востоке, как раз там, где через малое время появилось солнце утреннее над горизонтом розовым, словно подтверждение яркое, окончательное божественному знамению этому чудесному.

9. Потомок кольца

Он не имел имени, но не был и безымянным.

Редкие миры, знающие о его существовании, давали ему разные названия, но ни одно полностью не подходило, правда, описывали они его достаточно верно. На Трех Солнцах его звали Собиратель, но он таковым себя не воспринимал, хотя действительно иногда собирал, ради забавы, крошечные формы из жесткой энергии, заплывшие в его сеть. За эту сеть, растянутую между семью звездами вблизи центра галактики, где он возник, на Голубом Шаре его прозвали Паук, но он никогда не понимал, что это означает. Не слишком он проникал и в смысл имени Существо, подаренного ему на Дальнем Краю, но чувствовал внушаемые этим именем страх и беспокойство и избегал их, потому что они быстро переходили и на него, а он не любил неприятного опыта.

Из всех прозвищ больше всего ему нравилось Игрун, хотя и оно до конца не отражало его сущность. Он получил его на Большой Ноге, в мире, окруженном мягкой, жидкой энергией, рыбоподобные жители которого почти никогда не поднимались на поверхность энергетического океана под тесно расположенные солнца ближайшей планетной системы, однако знали о нем, ощущая его резкие, хоть и тонкие вибрации, идущие с самого края Черной Звезды, с которой он был связан прочными нитями живой силы.

Они различали в этих вибрациях близость, даже родство с собственным психическим складом, правда, на уровне только недавно родившегося существа, что все вокруг себя переживает как игру. Это восприятие его детской, наивной природы, хоть и не вполне достоверное, наполняло их симпатией к нему, пониманием и снисходительностью к его шалостям и капризам в звездных масштабах, которые столь беспокоили и даже повергали в отчаяние другие расы.

Однако рыбоподобные существа быстро вырастали и прекращали играть, а Игрун с виду оставался тем же, не меняя своего простодушного нрава, или, быть может, так только казалось пловцам из огромного газового океана Большой Ноги из-за их совсем короткой жизни.

Хотя он существовал неизмеримо дольше всего их вида, и, вероятно, будет существовать здесь и после того, как они исчезнут, он им все же завидовал, — впрочем, как и всем остальным существам, которых встречал, с длинным и коротким сроком жизни, похожим на него и совсем иным, — из-за одного свойства, которым он не обладал или считал, что не обладал. Все остальные знали свое происхождение, многие догадывались и о своем предназначении в общем порядке вещей, пусть даже совсем неприметном, а у него в этих двух вопросах была полная неясность, темнота.