Мартин Эмис - Беременная вдова

• Название: Беременная вдова
• Автор: Мартин Эмис
• Издательство: Астрель
• Жанр: Современная проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-271-31091-1

«Беременная вдова» — так назвал свой новый роман британский писатель Мартин Эмис. Образ он позаимствовал у Герцена, сказавшего, что «отходящий мир оставляет не наследника, а беременную вдову». Но если Герцен имел в виду социальную революцию, то Эмис — революцию сексуальную, которая драматически отразилась на его собственной судьбе и которой он теперь предъявляет весьма суровый счет. Так, в канву повествования вплетается и трагическая история его сестры (в книге она носит имя Вайолет), ставшей одной из многочисленных жертв бурных 60 — 70-х.

Главный герой книги студент Кит Ниринг — проекция Эмиса в романе — проводит каникулы в компании юных друзей и подруг в итальянском замке, а четыре десятилетия спустя он вспоминает события того лета 70-го, размышляет о полученной тогда и искалечившей его на многие годы сексуальной травме и только теперь начинает по-настоящему понимать, что же произошло в замке.

---

Колеблющаяся линия спрямилась.

— Она еще дышит, — сказал Кит. Но это, разумеется, еще дышала машина.

Он стоял над бездыханным телом, грудь наполнялась, вздымалась, а он думал о том, как она все бежала и бежала, неслась по полям.

— С какой стати Ви было интересоваться женским освобождением? — спросил он Сильвию как-то поздно вечером.

Сильвии было уже двадцать девять, она вышла замуж за журналиста по имени Дэвид Силвер (оставив себе девичью фамилию), и у них была маленькая дочь, Пола (произн. Паула), и все было фифти-фифти.

— Ви не была женщиной, — ответила она. — Она была ребенком. — Взрослым ребенком в мире больших — чрезвычайно пугающая ситуация. Тут тебе понадобится вся ложная смелость, какая только найдется. Притом она отдавалась мужчинам (по крайней мере поначалу) по причинам ребяческим — хотела, чтобы они хранили ее от беды. — Потому-то она и разговаривала как маленькая девочка. Она и женщиной-то не была.

Так они просидели еще около часа; и Сильвия, как с ней часто случалось поздней ночью, заставила их вновь обратиться к вопросу, который она считала величайшей тайной. Она — темно-розовый цвет ее лица почему-то не влиял на лунную чистоту лба — сказала:

— Насилие. Против слабого пола. Почему?

— Я не знаю.

— Даже здесь, в Англии. Мы постоянно говорим про другие вещи. Убийства ради спасения чести, уродование гениталий, все такое. И девятилетние невесты.

— М-м. Которые выходят замуж не за девятилетних женихов. Представь себе, что Изабель в девять лет выходит замуж за кого угодно, не говоря уж о старике. Это — насилие. Большего насилия и представить себе невозможно. Насилия более глубокого.

— Да, но здесь-то что? Я тут на днях видела. Цитирую. «Самая распространенная причина смерти для женщин от шестнадцати до сорока пяти» — здесь, сейчас — «это убийство, совершенное партнером-мужчиной». Вот это действительно странно. То, что им хочется нас убивать, только когда мы в детородном возрасте.

— Не понимаю. Никогда не понимал. Наверное, это те мужчины, у которых просто кончились слова. Давно. И все равно я не понимаю.

— Ну, это же предмет гордости пещерного человека. Он лежит в основе всего. Больше и сильнее. С этим-то что поделаешь?

Один вечер в неделю Дэвид брал Паулу домой к своим родителям. Один вечер в неделю Сильвия приходила с Паулой в дом над Хэмстед-хитом. Все было фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят. Никаких тебе двадцать на восемьдесят, или тридцать на семьдесят, или сорок на шестьдесят. Никаких тебе сорок пять на пятьдесят пять.

— Эта ваша система фифти-фифти, — сказал Кит. — Видно было, что она работает, потому что мне от нее было страшно. Обидно было. А вот тебе еще одна… В холодильнике еще есть вино. Вино с откручивающейся пробкой — вино с откручивающейся пробкой улучшило качество жизни процентов на десять, тебе не кажется? Но это не с откручивающейся пробкой. Уже поздно. Ты молодая. Не возражаешь?

И Сильвия легко поднялась со стула со словами:

— Заодно на ребенка взгляну.

Пятьдесят на пятьдесят, подумал он, это, наверное, очень обидно — было же чертовски обидно двадцать на восемьдесят. Сегодня все говорят о пытках. Что ж, пытать Кита было бы нетрудно. Заставьте его прийти на родительское собрание, заставьте его провести пятнадцать минут с его финиспектором, заставьте его пойти со списком покупок в «Маркс-энд-Спенсер» — и он расскажет вам все, что ему известно… Дети воспринимают скуку — детскую скуку, которую один афористичный психолог однажды описал (а Нат с Гасом, много лет назад, подкрепили его наблюдение) как «отсутствие желания». Двадцатилетнему, тридцатилетнему, сорокалетнему скучно никогда не бывает. В 2009-м Кит чувствовал, что скука по силе не уступает ненависти. Был, конечно, еще один весьма популярный вид пытки — небеспристрастный и представляющий собой увертюру к смерти. Он был уверен, что этот вид пытки придет со временем.

— Спасибо, — сказал он. — Так вот. Существует еще вот какая асимметрия.

Маленькой девочке, которая клянется, что выйдет замуж за своего отца, — продолжал он, улыбаются, треплют ее за подбородок. В большинстве цивилизаций. В большинстве цивилизаций маленький мальчик, который клянется, что женится на своей матери, очнется в больнице или оправится от побоев или, по крайней мере, от ругани и после решит никогда не делать подобного предложения снова.

— Знаешь, — сказал он, — первым утвердительным предложением Хлои было «Мой вюбимый папочка». — Лучше, пожалуй, было бы сформулировать «А я вот папочку вюбвю». — Почему? Что она хотела сказать? Поблагодарить меня за двадцать на восемьдесят?..Ты вот папочку любишь.

А Сильвия сказала:

— Люблю. Он не всегда хорошо относился к маме, но ко мне он всегда хорошо относился. Дело в том, как они тебя держат на руках, когда ты совсем кроха. Твоя молочная мама — это одно: она — это ты, а ты — она. Но твой отец. Он больше и сильнее, и ты чувствуешь запах мужчины. Дело в том, как они тебя держат на руках, когда ты совсем кроха. Никогда в жизни не чувствуешь себя более защищенной.

— Да, но давай обратимся к этой особой любви к отцам. — Карл умер в девяносто восьмом, Вайолет — через год. И если эти два события были тесно связаны, то, по его мнению, во всей вселенной не было ничего печальнее. — Отцам следует перестать держать дочерей на руках и позволять им чувствовать себя такими защищенными.

— Это будет обидно, — сказала она. — М-м. Хотя, наверное, если не обидно, то какой в этом толк.

* * *

С прерывистым стоном нежнейшего отчаяния Кит по-прежнему думает — по-прежнему впадает в краткую задумчивость — о той ночи в Италии с Дракулой и Шехерезадой. Однако далеко не так часто, как когда-то. Всего несколько раз в неделю. Как-то утром, давно, он сидел в кафе недалеко от дома с Изабель (ей тогда еще не исполнилось шести лет), и, когда он расплачивался у прилавка, она сделала беспрецедентное заявление, что подождет его на улице. Она пошла к двери тем же левитационным шагом (не на цыпочках — левитационным) — совсем как Шехерезада в то время ожидания. Изабель пошла к двери; она не вышла в нее.

А год-другой назад он столкнулся с Ритой. Дело было в магазине-складе товаров для дома в Голдерсгрин; он покупал круглый коврик для душа (походивший на осьминога, по которому проехал паровой каток, с разинутыми присосками). «Ты, главное, смотри, вот упадешь в первый раз по-серьезному», — говорила ему Тина в 2000 году, сидя на улице перед своим casita (где сидит и нынче, уже успевшая заново овдоветь, в возрасте восьмидесяти одного года). В 2000 году, как мне приятно будет добавить, Кита сопровождали не только всегдашние три девушки, но еще и Хайди, которую теперь звали Кэтрин (она появилась на похоронах Вайолет со своими приемными родителями) и которая (это представлялось ему своего рода ремиссией) заполняла то же физическое пространство, что некогда ее мать…

И тут он увидел Риту: рот, челюсть, сильные кости — все было на месте, но биомасса ее выросла раза примерно в три. Она искала разнообразные аксессуары для игровой комнаты, чтобы послать первой внучке Пэнси.

— А ты сама как, завела своих десятерых? — спросил Кит. — По одному в год.

— Так и не завела. Нету у меня детей… Так и не завела.

И он обнял новый пласт ее тела, а она начала плакать среди всех этих хлебниц и курток, термосов и счетов.

— Как-то забыла. — Она все пыталась вытереть нос. — Просто упустила, что ли.

Ему довольно часто приходилось встречать женщин своего возраста, которые просто упустили, что ли.

* * *

Предложение на тему. Порнографический секс — это секс того рода, который можно описать. А это, как ему казалось, что-то говорит и о порнографии и о сексе. Во времена Кита секс разошелся с чувством. Порнография стала индустриализацией этого разрыва…

А что происходило в зеркале?

Всем нам суждено разлюбить наше собственное отражение. У Нарцисса на то, чтобы умереть, ушел один день и одна ночь — у нас же уходит полвека. Дело тут не в тщеславии, дело никогда не было в тщеславии. Дело всегда было в чем-то другом.

Кит взглянул на теневой мазок в зеркале. И самым поразительным во всем было то, что это — вот это в зеркале (идеальный, законченный вурдалак) — будет вспоминаться им как нечто не столь уж страшное — относительно. Это, даже это, вот это самое… Этому, попросту выражаясь, видеокошмару, этому фильму ужасов предстояло сделаться сентиментальным кино, хотя и задолго до того, как он станет его афишей. Он станет рекламой смерти.

Смерть — темный задник, необходимый зеркалу, чтобы оно смогло показать нам самих себя.

Дело тут не в тщеславии, дело никогда не было в тщеславии. Дело всегда было в смерти. То была метаморфоза истинная, универсальная — мучительное перевоплощение из одного состояние в другое; из состояния жизни в состояние смерти.