Александр Зданович - Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)

• Название: Органы государственной безопасности и Красная армия: Деятельность органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности РККА (1921–1934)
• Автор: Александр Зданович
• Издательство: Продюсерский центр «Икс-Хистори»; ООО «Кучково поле»
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9950-0036-5

Монография, основу которой составили документы, впервые вводимые в научный оборот, посвящена деятельности органов ВЧК — ОГПУ по обеспечению безопасности вооруженных сил. В книге читатель найдет нетрадиционные оценки деятельности как чекистов (включая Дзержинского), так и военных работников, полнее увидит взаимосвязь работы органов госбезопасности в Красной армии с общей внешнеполитической обстановкой и внутри страны, с конкретными решениями высшего партийно-государственного руководства РСФСР — СССР.

В монографии разъяснена нелепость часто встречающихся в исторической литературе о периоде 1920-х — начала 1930-х годов утверждений о негативной роли чекистов в деле укрепления обороноспособности страны и Красной армии в частности. Сотрудники ВЧК — ОГПУ, наоборот, делали все от них зависящее для укрепления вооруженных сил, для устранения или минимизации вредных последствий реально существовавших угроз для армии и флота нашей страны.

---

А дела здесь были очень далеки от какой-либо нормы. Деньги из государственного бюджета выделялись большие, а результаты оказывались ничтожными. Одну из причин создавшейся угрозы председатель ОГПУ и одновременно руководитель ВСНХ видел в том, что бывшие казенные заводы еще с царского времени являлись заманчивым пирогом, которым питались всякие паразиты; «К сожалению, — продолжал свою мысль Ф. Дзержинский, — должен сказать, что в этом отношении у нас есть еще очень и очень многое, с чем приходится бороться…»[225]

С проблемой поставок в войска оружия, боеприпасов и боевой техники тесно соприкасалась другая — сохранность полученного. В этом мнения чекистов и военных совпадали, и они рассматривали предпосылки к взрывам, пожарам, хищениям как реальную угрозу для вооруженных сил в сфере поддержания высокой боеготовности частей и соединений. Да и как можно было относиться к этому иначе, когда из-за несоблюдения техническим персоналом правил безопасности 27 мая 1930 г. на аэродроме под г. Новочеркасском сгорели при пожаре в ангаре 20 боевых самолетов[226].

К угрозам относились, безусловно, и серьезные недостатки в эксплуатации техники, высокая аварийность, особенно в авиации и на флоте. Достаточно привести лишь несколько фактов. На крупных маневрах в районе Одессы в 1927 г. всего за несколько дней произошло 16 аварий, причем только четыре из них — из-за метеоусловий и отказа техники. В остальных случаях аварии были совершены по вине пилотов[227]. В 1932 г. в течение 15 дней июня разбилось 11 самолетов, погибло 30 человек[228]. А там, где проявляется так называемый «человеческий фактор», — немереное поле деятельности для воспитательной работы командного и политического состава и тщательного агентурного изучения ситуации со стороны органов госбезопасности.

Но, несмотря на принимаемые меры, ситуация с эксплуатацией авиатехники улучшалась крайне медленно. В результате катастроф гибли не только военнослужащие из числа летно-подъемного состава, но и перелетавшие к местам командировок государственные деятели и известные военачальники. Так, в марте 1925 г. в результате авиакатастрофы погибли член Реввоенсовета СССР, кандидат в члены ЦК ВКП(б) А. Мясников[229] и председатель Закавказской ЧК С. Могилевский.

В 1931 г. такая же участь постигла заместителя начальника Штаба РККА, автора многих военно-теоретических работ В. Триандафиллова. Нарком по военным и морским делам К. Ворошилов писал одному из своих подчиненных: «Триандафиллова мне жаль до физической боли. Истинную причину гибели людей и машины вряд ли удастся установить, как не удалось выяснить причин гибели Осадчего с его экипажем и еще ранее гибель Мясникова, Могилевского и др. Знаю, что во всех этих трагедиях наше проклятое „авось“, некультурность, беззаботность и прочая мерзость из этой серии были и, о горе нам, идиотам, еще и впредь будут главными причинами столь тяжелых утрат»[230].

В своих выводах нарком, видимо, был близок к реальности.

Однако это не освобождало чекистов от обязанности разбираться в чрезвычайных происшествиях.

К сожалению, установки высших партийно-государственных учреждений, даваемые органам ОГПУ с конца 20-х и в 30-е годы, нацеливали чекистов на необходимость за каждым взрывом, пожаром, катастрофой видеть диверсионные акты и вредительство. Это становилось первой и главной версией произошедшего.

Ответственность априори возлагалась на «классовых врагов», «социально чуждые элементы», в основном, из числа бывших офицеров и генералов, гражданских специалистов «старой школы». В то же время условия, в которых осуществлялась форсированная индустриализация страны, оставались зачастую вне рамок рассмотрения и оценки существа материалов конкретных уголовных и оперативных дел. Чрезвычайные происшествия, крупные недостатки в оснащении РККА новыми видами оружия и техники, в снабжении всеми видами довольствия, просчеты в планировании и проведении боевой, а также мобилизационной подготовки коренились в низком профессионализме части военных кадров, безответственности, попустительстве и в отсутствии надлежащего контроля.

Нельзя говорить, что в руководстве страны не знали об этом. Однако К. Ворошилов, к примеру, не раз скептически оценивал результаты действий чекистов в сфере борьбы с вредительством. В записке от 2 февраля 1928 г., адресованной его коллеге по работе в Политбюро ЦК ВКП(б) М. Томскому, он спрашивал: «Миша, скажи откровенно, не вляпаемся мы при открытии суда в Шахтинском деле? Нет ли перегиба в этом деле местных работников, в частности краевого ОГПУ?»[231] Однако сомнения — это не действия по недопущению необоснованных репрессий. Тот же К. Ворошилов постоянно голосовал на заседаниях Политбюро ЦК за ужесточение борьбы с вредителями еще задолго до 1936–1938 гг. Не возразил он и при утверждении Политбюро постановления «О мерах по борьбе с диверсиями». А в нем, в частности, предусматривалось усиление репрессий за халатность и приравнивание даже небрежности должностных лиц, повлекшей взрывы и пожары, к государственным преступлениям. ОГПУ получало право рассматривать дела о фактах вредительства и диверсии во внесудебном порядке, вплоть до применения высшей меры наказания — расстрела[232].

Поддержал он, равно как и все другие члены Политбюро, решение о проведении массовой операции органов ОГПУ (обыски и аресты по делам оперативных разработок) на всей территории СССР в июне 1927 г.[233] В рамках операции подверглись арестам и подозреваемые во вредительстве.

Из сказанного выше следует вывод: с конца 1920-х годов высшее руководство страны, пытаясь оправдать серьезные и объективно неизбежные издержки форсированной индустриализации страны, указывало ОГПУ на вредительство как на одну из основных угроз со стороны враждебных Советскому государству сил. Военная сфера рассматривалась в числе главных объектов означенной угрозы.

С позиции сегодняшнего дня вполне очевидно, что отдельные факты вредительства имели место, однако массовым явлением оно не было.

А вот разгильдяйство, халатность, безответственность со стороны части комсостава и рядовых военнослужащих, а также общеуголовная преступность в РККА и на Флоте были реальностью, негативно влияли на боеготовность воинских частей и учреждений.

Далеко не всегда морально-политическое состояние вооруженных сил соответствовало бравурным отчетам на партийных съездах и пленумах. Эти отчеты предназначались, скорее всего, для использования в пропагандистских целях, что называется, «для внешнего потребления». Нередко командиры разных уровней, вплоть до высших, «втирали очки» руководству наркомата и Реввоенсовета СССР.

В центральном архиве ФСБ РФ нами найден документ, ярко характеризующий сказанное. Это совершенно секретное письмо К. Ворошилова заместителю председателя ОГПУ и одновременно начальнику его Особого отдела Г. Ягоде, начальникам Политуправления А. Бубнову и главного управления РККА В. Левичеву, датированное 22 ноября 1927 г. «По всем имеющимся данным, — писал нарком, — политико-моральное состояние Красной армии представляется вполне благополучным (подчеркнуто в тексте — А. З.). Но в то же время статистика ПУРа и ОГПУ о правонарушениях красноармейцев дает столь высокие цифры, что они находятся в прямом противоречии с политико-моральным благополучием. В чем дело? (подчеркнуто в тексте — A. З.). Вопросы требуют самого тщательного обсуждения»[234]. Далее К. Ворошилов предложил рассмотреть ситуацию на специально созванном закрытом заседании РВС СССР, чтобы добиться решающего поворота к лучшему.

В области поддержания высокого морально-политического состояния войск особую угрозу представляли коллективные невыполнения приказов командиров со стороны рядового состава, коллективные протестные действия в виде отказа от пищи, отказов от получения некачественного обмундирования и т. д.

Особый отдел ОГПУ бил тревогу по этому поводу. Результаты проведенного нами анализа письменных информаций Особого отдела ОГПУ, адресованных высшему военному руководству в 1927 г. и посвященных изъянам в политико-моральном состоянии войск, показывают, что 22 % из них непосредственно касались коллективных действий красноармейцев[235]. В последующие годы обстановка поданному вопросу коренным образом не изменилась, несмотря на усилия комполитсостава.

По мнению Особого отдела ОГПУ, меры командования во многом теряли свою эффективность на фоне ослабления карательной политики военных трибуналов. А она выстраивалась с учетом курса кассационного отдела Военной коллегии Верховного суда СССР.

Чекисты письменно проинформировали наркома по военным и морским делам, а также руководство прокуратуры, что «изложенное положение создаст у начсостава частей впечатление об отсутствии поддержки в повседневной работе по укреплению дисциплины со стороны военных трибуналов»[236].