Василий Шульгин - Что нам в них не нравится…

• Название: Что нам в них не нравится…
• Автор: Василий Шульгин
• Издательство: Яуза
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 2005
• ISBN: 5-87849-168-0

Документально-художественное произведение видного политического деятеля царской России В.В.Шульгина «Что нам в них не нравится…», написанное в 1929 году, принадлежит к числу книг, отмеченных вот уже более полувека печатью «табу». Даже новая перестроечная литературная волна обошла стороной это острое, наиболее продуманное произведение публициста, поскольку оно относится к запретной и самой преследуемой теме — «еврейскому вопросу». Книга особенно актуальна в наше непростое время, когда сильно обострены национальные отношения. Автор с присущими подлинному интеллигенту тактом и деликатностью разбирает вопрос о роли евреев в судьбах России, ищет пути сближения народов.

Поводом для написания книги «Что нам в них не нравится…» послужила статья еврейского публициста С. Литовцева «Диспут об антисемитизме», напечатанная в эмигрантской газете «Последние новости» 29 мая 1928 года. В ней было предложено «без лукавства», без «проекции юдаистского мессианизма» высказаться «честным» русским антисемитам, почему «мне не нравится в евреях то-то и то-то». А «не менее искренним евреям»: «А в вас мне не нравится то-то и то-то…» В результате — «честный и открытый обмен мнений, при доброй воле к взаимному пониманию, принес бы действительную пользу и евреям, и русским — России…»

---

Все покорялось героям «освободительного движения», и некоторая заминка произошла лишь в двух местах Толпа ворвалась в казначейство, навстречу ей выступил казначей и, вынув два револьвера, произнес такую речь «Я принял присягу Государю и считаю себя обязанным исполнять требования только моего начальства, а не ваши, признаю только то правительство, какое существует, а переменится оно — об этом даст знать мое начальство Предупреждаю, что всякую попытку прикоснуться к вверенным мне деньгам я буду отражать вот этими револьверами, и прикоснуться к ним можно не иначе, как только переступив через мой труп» Решительный тон казначея и вид двух револьверов произвели впечатление господа революционеры ретировались Другой случай отпора произошел в магазине купца Литвиненко требование закрыть магазин он не удостоил даже ответом, а на повторение такового пробурчал только «Убирайтесь-ка подобру-поздорову, пока не влетело» Был торговый день, когда в город обыкновенно съезжается масса окрестного крестьянства, находилось несколько крестьян и в магазине Ли-твиненко, один из них подошел к вожаку революционеров и закатил ему оплеуху, подошли и другие крестьяне и тоже «поучили» Опешившие революционеры подхватили на руки своего вожака и спешно ретировались.

В тот же день вечером в филологическом институте был назначен митинг, широкое оповещение собрало большую толпу, среди которой находилось много крестьян, приглашенных с целью разнести затем по домам и деревням радостную весть о победе, одержанной революцией, о славных деяниях спасителей народа Собрание вышло весьма многолюдное и заняло обширный двор института, кафедрой же ораторам служило выходящее во двор крыльцо Председателем митинга был избран студент Полились речи Первыми ораторами выступили «президенты» партии Бунда, социально-революционной и иных, им подобных Совершенно излишне передавать содержание речей они заучены и везде одинаковы, призыв к дальнейшей борьбе с правительством и оскорбление Государя Между прочим, на митинге присутствовал выпущенный в тот день на поруки учитель одной из народных школ, арестованный незадолго перед тем за распространение прокламации известного содержания, по его адресу пелись хвалебные гимны, его прославляли, как народного героя, и в заключение возвели на крыльцо, осветив со всех сторон Торжество героя было полное, но, увы, непродолжительное.

Стоустая молва разнесла содержание речей по городу, но впечатление получилось прямо противоположное ожидаемому Стали собираться сначала небольшие, а затем все увеличивающиеся кучи народа (по терминологии еврейских и еврействующих органов печати — хулиганы и черная сотня), речей они не произносили, а лишь обменивались лапидарными фразами.

«Кто это бунтует?'» — «Известно, жиды и студенты» — «Да как же они смеют ругать нашего Царя?» — «Как они смеют рвать царские портреты?!» — «Этого позволить нельзя!» — «Нельзя, надо покарать!»

И покарали Произошел стихийный погром еврейского имущества, спаслось лишь несколько лавок, имевших толстые железные двери, которых не могли одолеть примитивные орудия погрома.

Русский народ — сила, пока это еще темная, непросвещенная масса, но у него есть священные имена, их он чтил и всегда будет чтить, оскорбите эти имена, и народ утратит свое всегдашнее спокойствие, станет той стихийной силой, которая без оружия, с одними кулаками пойдет на выстрелы, все сметет на своем пути

21 числа, в день восшествия на престол Императора Николая II, в местном соборе состоялось торжественное богослужение, по окончании коего огромная толпа крестьян, не менее трех тысяч человек, по большей части прибывших из деревень, с церковными хоругвями и несколькими портретами Государя во главе, направились к зданию филологического института Институт оказался наглухо закрытым, послышались голоса, требовавшие открытия Здание казалось мертвым Требования становились все настоятельнее, стали раздаваться громкие голоса, затем крики «Отворите, а то разнесем, камня на камне не оставим» Угроза подействовала, и двери института открылись Народ успокоился, вошел чинно и потребовал явки всех студентов, бледные, дрожащие, они явились «А где же председатель? Зовите его!» (председательствовавший на митинге) Отвечают — нет. «Врешь! Искать его!» Отрядили несколько человек: те поискали и действительно откуда-то вытащили его и привели. Поразительным казалось сравнительное спокойствие и порядок среди этой массы оскорбленного народа. Не было ни галдения, ни особенного шума, разумеется, не было и речей, а произносились лишь краткие вопросы и сентенции, вроде следующих: «Кто вам позволил бунтовать? Как вы смели рвать портреты нашего Царя? Как вы смеете поносить его? Довольно (годи) бунтовать, будете теперь каяться, будете прощения просить. Сейчас, чтоб здесь был царский портрет!»

Несколько студентов немедленно принесли большой, во весь рост, портрет Государя из запертой актовой залы. «Несите к собору!» Беспрекословно исполнили студенты и это требование, как равно и требование петь народный гимн; в импровизированном хоре должны были принять участие и все евреи, которых толпа присоединяла к шествию. Надо говорить правду — пели усердно, ибо за ними следили. Остановки производились у всех тех учреждений, где были растерзаны портреты Государя, и под грозным взглядом крестьянства пение гимна в этих местах было особенно громким. У здания Городской Управы народ требовал немедленной отправки Государю телеграммы с ходатайством закрыть институт: «Бо студента не хочут учитца, а тилько бунтують, та Царя ругають; не треба нам студентив и жидив».

Шествие было торжественное, и по мере приближения к собору толпа все росла и росла. Портрет был установлен на площади; раздалась команда: «Бунтовщики, на колена!» Без малейшего колебания все студенты и евреи опустились на колени прямо в грязь. «Присягать! Жиды особо!» Студенты, стоя на коленях и подняв правые руки, громко произносили требуемую от них клятву: «Не бунтовать, Царя поважать». Затем поодиночке они должны были подходить к портрету, становиться на колени и целовать его. Тем же порядком приводились к присяге и евреи, но для этого был вытребован раввин и принесен особый еврейский балдахин.

«А давайте сюды список усих демократив!» (об этом списке говорилось на митинге, а сотни раз произнесенное слово «демократы» прочно укрепилось в памяти крестьян). Подали и список. Стали делать проверку; как только не оказывалось налицо занесенного в список «демократа», немедленно отряжалось на поиски несколько крестьян, разыскивали и приводили к присяге; евреи требовались все, независимо от того, фигурировали ли их имена в списке, множество евреев массами заперлись в нескольких домах; эти дома открывались, евреев чинно вели на площадь и по установленному ритуалу приводили к присяге.

Злой рок толкнул героя учителя, о котором говорилось выше, появиться перед собором; к присяге его не привели, но побили так усердно, что он едва мог подняться. Вся эта церемония была весьма длительной и закончилась лишь ночью.

Погром утих, но, понятно, возбуждение улечься сразу не могло.

Приехал черниговский вице-губернатор, обратился с речью к народной толпе; говорил о необходимости порядка, прекращения всяких волнений, говорил, как огорчен Государь вестями о погромах, о тяжелой за них ответственности. Народ слушал внимательно, молча, но по окончании речи раздались голоса: «Жиды обидели нашего Царя! Не треба нам жидив».

Приложение № 15

(к стр. 192)

Об антируссизме

Боюсь, что (без пояснений) высказанное мною утверждение о спасительности в наше время настроения «антируссического» может показаться «соблазнительным». Поэтому спешу изъясниться. Но буду разъяснять, как я понимаю антируссизм, не своими словами. Объясню сие словами «чужими». Как странно звучит это слово «чужими» в отношении мыслей и чувств человека, роднее которого каждому русскому, кажется, не бывало!..

«Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство. Многие у нас уже и теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями, и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их на показ и сказать Европе: «Смотрите, немцы: мы лучше вас!» Это хвастовство — губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, еще не сделавши дела, им хвастаются, хвастаются будущим! Нет, по мне уже лучше временное уныние и тоска от самого себя, нежели самонадеянность в себе. В первом случае человек, по крайней мере, увидит свою презренность, подлое ничтожество свое и вспомнит невольно о Боге, возносящем и выводящем все из глубины ничтожества; в последнем же случае он убежит от самого себя прямо в руки черту, отцу самонадеянности, дымным надмением своих доблестей надмевающему человека. Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости, бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе «Мертвых Душ», а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен»…