Александр Матюхин - Облаченные в тени

• Название: Облаченные в тени
• Автор: Александр Матюхин
• Жанр: Научная Фантастика

О, боги! Откопал в древности роман 2002 года! Покушение на императора, заговоры, Питер, любовь, призраки и мои первые попытки выбраться за предели классических жанров!..

---

— Вот, Феофан Анастасьевич. Это вам. Лично от императора.

— Из воздуха вы их достали, что ли?

Бочарин принял листы и, не разглядывая долго, положил себе на колени. Рассмотреть дело можно было и вечером.

— Что-то я не совсем вас понимаю, Павел Николаевич. Для чего же тогда мне ехать к императору? Для чего такой шум? Могли бы прислать листы ко мне домой, я бы с удовольствием их принял, и не поднимаясь до завтрака с дивана.

Минимиз тряхнуло, извозчик громко выругался на лошадей и прибавил ходу.

— Понимаете, Феофан Анастасьевич, дело в том, что его величество император Андрей Второй желает лично дать вам некоторые ценные указания. Своими мыслями он не поделился даже со мной. Возникшая ввиду совершенного преступления проблема сильно сказалась на работе многих государственных учреждений города. Государь сильно озабочен. Он рассчитывает на вашу помощь и на скорое раскрытие дела. Надеюсь, вы не подведете.

— Я тоже надеюсь! — Феофан Анастасьевич откинул темную занавеску и стал задумчиво разглядывать проносящийся пейзаж, — а как все-таки странно, вы не находите? Именно тринадцать похищенных, и не больше и не меньше?

— Вы суеверны? — осведомился Хренорылов, — или же начали задумываться над преступлением?

Бочарин посмотрел на длинный нос Хренорылова, который покрылся капельками пота, поскольку температура в минимизае перевалила за тридцать градусов тепла, и отметил про себя, что первый советник императора похож не только на телеграфный столб, но еще и на виселицу. Особенно серостью.

Виселиц Феофан Анастасьевич навидался много. Еще при первой Большой Резне Германское правительство распорядилось выстроить вдоль разрушенного Берлина забор из виселиц, на которых болтались мертвые российские солдаты. Это было подавляющее зрелище. Бочарин и несколько подчиненных солдат из его взвода лично занимались тем, что подрывали столбы динамитом и хоронили порядком подгнившие и отвратительно воняющие тела…

— Знаете, Павел Николаевич, раскрытие всех преступлений неизменно начинается с поиска ответов на несколько основных вопросов. Во-первых, нужен мотив. Во-вторых, нужны улики!

— А при чем тогда здесь число тринадцать? — судя по лицу Хренорылова, он не хотел вступать в диалог, но иного способа отвязаться от следователя не находил.

— Возможно, оно что-то и значит, а, возможно, что и нет, — пожал плечами Феофан Анастасьевич, — я и сам не понимаю, почему подумал вдруг об этом числе. Все равно странно. Это похищение уже само по себе таинственное…

— Не сгущайте краски, Феофан Анастасьевич, — заметил Хренорылов, заталкивая пенсне пальцем на самый верх переносицы. Впрочем, оно все время слетало на кончик носа от невыносимой тряски.

— Кто-то, мне кажется, хочет произвести суматоху в государстве, ослабить влияние императора. Вы же и без меня знаете, какая обстановка в стране. Вот-вот может случиться революция.

— Согласен с вами, — сказал Бочарин, — я в первую очередь буду рассматривать именно этот вариант.

— Вот и рассматривайте, — сказал Хренорылов и отчего-то вдруг потерял к Бочарину всякий интерес. Впрочем, и сам Феофан Анастасьевич решил прервать разговор и подумать. Впереди — таинственное дело о похищении, в которое ему еще предстоит углубиться. И пока он не догадывался, удастся ли ему оказать посильную помощь в его раскрытии…

Когда мимо промелькнуло его любимое питейное заведение с манящим названием "Бодрая корова", он понял, что отдохнуть, как следует, в ближайшее время у него, наверное, не получится…

2

— Театр! Маша, представь только, мы идем в театр! — восторгу юной Елизаветы Анастасьевны Бочариной не было предела.

Она летала по комнате, теребила подолы платья, заглядывала в зеркало, то и дело поправляя непослушные свои черные и длинные волосы, присаживалась на краешек стула перед столиком, снова вскакивала, а взгляд ее обращался к заветным билетам, лежащим тут же, рядом, на полированной поверхности столика. Билетам в театр на знаменитый, захватывающий и волнующий "Високосный год" того самого Пахмутова, коим она зачитывалась долгими вечерами за чашкой чая с лимоном.

Маша стояла в дверях, смущенная тем, что хозяйка вызвала ее столь внезапно, не давши возможности даже умыться, и растирала грязные ладони пальцами, счищая кусочки глины.

— Театр! — смакуя, как хрустящий леденец, каждую буковку, произнесла Елизавета и упала, наконец, на кровать, тяжело дыша полной грудью, — театр! Подумать только — и кто пригласил? Маша, представляешь, пригласил никто иной, как уважаемый мною Пахом Пахомович. Ну, помнишь, тот самый, который наведывался к брату в прошлую пятницу. Просил денег на открытие очередного питейного заведения. Ему всего тридцать семь, а выглядит он и того моложе. Я думаю, он влюблен в меня! Представляешь? Ну, да ладно. Хоть он не более чем симпатичен мне, но ради театра… В конце концов, я посмотрю "Високосный год", а это так прекрасно, Маша!

Елизавета Анастасьевна заложила руки за голову и уставилась в потолок невидящим взглядом, бормоча одними губами:

— Да, если подумать, Пахом Пахомович очень хороший человек. Недавно, помниться, принял на работу полторы тысячи человек. Газеты писали, помнишь? Обаятельный, мда, что еще?.. Думаю, образованный. Стихи читал со сцены прошлым Рождеством. Ну, правда, тогда все читали, так чего же и ему не почитать? Вот, на Чехова в театры ходит, значит, ценит… А, может, он только из-за меня в театр хочет? Нет, не думаю. В театры просто так, ради знакомства не ходят. Там же, это… культура! А, Маша, в театрах культура или нет?

Маша согласно закивала, готовая кивать на какой угодно вопрос, лишь бы уйти быстрее. В комнате молодой хозяйки она чувствовала себя неуютно и страшилась скорого приезда старшего брата Елизаветы — Феофана, который уехал еще до завтрака и до сих пор не объявился, хотя уже поспевал обед.

Елизавета вновь вскочила. В молодой девушке, казалось, никогда не истощались запасы энергии, заставляющие ее вести бешеный темп светской жизни.

Елизавете Анастасьевне в прошлом месяце исполнилось девятнадцать, однако взрослеть она пока не собиралась. Ее тело, правда, считало совсем наоборот и к девятнадцати годам налилось соками, выставляя напоказ высокую грудь, пухлые плечики и завидные ножки. Ей не надо было надевать корсеты, поскольку талия и без того была тонкая, а спинка чрезвычайно прямая. Румянец никогда не покидал ее щек. В отличие от своего не в меру ленивого братца, Елизавета так и излучала энергию, заражая ею всех и вся в округе. На балах Елизавету любили, и приглашали, несмотря на юный возраст, общаться в кругу пожилых светских дам. Стоит ли говорить, что в этой юной девушке заключалась такая романтика, какой не было, пожалуй, ни у кого больше во всем Петербурге. Елизавета мечтала о принце на белом коне, хотела, чтобы ей читали стихи с балконов, и была без ума от произведений новомодного Петербургского писателя Пахмутова. Билеты в театр, да еще и на "Високосный год", постановку одного из самых знаменитых произведений автора, пробудили в ней неизвестные до этого чувства, заставляющие ее бегать по комнате, не в силах успокоиться.

Маша же не знала, плакать ей или же смеяться вместе с хозяйкой. На кухне подгорал пирог, а уйти все же не представлялось возможным. Спас положение старый Ефим, появившийся на пороге в одной рубахе до колен и ярко-коричневых шароварах. Ефим был уже подвыпивши, но равновесие сохранял и даже произнес без запинки целую фразу:

— Елизавета Анастасьевна, — сказал он, — там, это, барышня Анна, прости господи, Штульцхер пожаловала. К вам хотят. Впустить али што?

— Аннушка? — вскричала Елизавета радостно, — конечно, Ефим! Проводите ее в гостиную и скажите, что я подойду немедленно!

— Слушаюс, госпожа! — проглотив мягкий знак, произнес Ефим и скрылся. За ним быстро исчезла и Маша.

Елизавета опустилась перед зеркалом на мягкий пуфик,

— Аннушка пожаловала, — сказала Елизавета своему отражению, — надо же, я и не ожидала. Знает ведь, когда приходить… А ведь действительно знает! Позавчерашним вечером, помнится, звала ее на ужин к нам, чаю выпить, так она все — приду, да приду, а сама даже нос не показала. Еще бы, ей ведь в том выгоды никакой не было! А сейчас что? Сейчас, узнала, наверное, о том, что я в театр на "Високосный год" иду, да еще с Пахомом Пахомовичем. Знаем мы ее, эту Аннушку, вечно лезет не в свои дела…

Рассуждая так, Елизавета совсем упустила из виду, что Анна Штульцхер была уже немолода, имела двоих детей и была совершенно равнодушна к лицам противоположного пола. Родившись в Петербурге, и прожив там не многим более трех лет, дочь немецкого предпринимателя Карла Штульцхера и русской боярыни Дуняши Морозовой уехала жить в Берлин. Германия не стала, однако, для нее новым домом, и основным языком Анна считала русский. С началом Второй Большой Резни жизнь Анны понеслась стремительно. В течение двух лет уже тридцатидевятилетняя Анна эмигрировала Польшу, а еще позже и в Россию, обосновывая это тяжелой мукой и печалью по своей второй родине. Муки и печали не помешали ей, однако, унаследовать большую часть капитала скончавшегося во время Резни отца, прочно обосноваться в Петербурге и выскочить замуж за видного политического деятеля Бориса Левинсона. Стоит заметить, что один ребенок к тому времени у нее уже был, но имени отца Анна не открыла никому. Поговаривали также, что Анна собственноручно сжила со свету родную мать Дуню Морозову. Но экспертиза показала, что Дуня погибла в своем собственном особняке в результате неосторожного обращения с огнем. Проще говоря, взорвался паровой котел, похоронив под обломками старого фамильного дома и мать Анны и все воспоминания о ней. А спустя короткое время Петербург потряс огромнейший бракоразводный процесс, в котором участвовала, опять же, Анна Штульцхер. Борис Левинсон подал на развод, мотивируя это тем, что жена стала к нему холодна, не выполняет своих супружеских обязанностей, не ухаживает за детьми и домом, а ведет распутный и противоречащий любым моральным устоям образ жизни. Вызванные на суд свидетели, считавшиеся ее многочисленными любовниками, дали противоречивые и путанные показания, в результате чего Анна процесс выиграла и даже отвоевала себе право опеки над детьми. Борис Левинсон, не получив ничего, кроме обязанности плотить ежемесячные алименты в размере 33 % от заработной платы, в срочном порядке оформил себе иноземное гражданство и уехал в Израиль. Тут стоит добавить, что и его политическое влияние на императора было утрачено, поскольку на горизонте возник новый фаворит императора Антоний Тупин. Сейчас же, когда Анне уже стукнуло сорок один, а старший сын исчез из поля ее зрения, она решила, что пора прекращать вести общественную жизнь, уединилась вместе с трехлетним Тоником Штульцхером в двухэтажном особняке и зажила, по слухам, в полном соответствии с заповедями господними. К лету 437 года Анна полностью выпала из высшего общества Петербурга и состояла в близком знакомстве только с Бочариными и семьей Трупного…