Неизвестен Автор - Чжуан-цзы

• Название: Чжуан-цзы
• Автор: неизвестен Автор
• Жанр: Проза

---

"В старину, когда Юй укротил потоп, проложил русла великих рек и направил течение вод в землях варваров четырех сторон света и в Девяти областях Срединной страны, главных рек насчитывалось три сотни, их притоков -- три тысячи, а маленьким речкам не было числа. Юй взял в руки лопату и корзину и девять раз обошел все реки Поднебесной, так что стерлись волосы на его икрах и сошел пушок с его голеней. Омываемый проливными дождями, обдуваемый свирепыми ветрами, он учредил все удельные владения. Юй был великий мудрец, и вот как он трудился на благо всей Поднебесной!"

Последователи Мо-цзы в последующих поколениях стали одеваться в одежды из шкур, носить деревянные туфли и травяные сандалии. Ни днем, ни ночью не знали они покоя и считали самоистязание высшим достижением. Они говорили: "Если ты неспособен быть таким старательным, ты не идешь путем Юя и недостоин зваться последователем Мо-цзы".

Ученики Сянли Циня, последователи У Хоу и монеты юга Ку Хо, Цзи Цинь, Дэнлин-цзы и иже с ними признавали "Моистский канон", но расходились во взглядах и называли друг друга отступниками, спорили между собой о "твердости" и "белизне", о "подобии" и "различии" и отвечали друг другу суждениями, которые невозможно примирить. Они считали своих старших истинными мудрецами, а те хотели иметь звание законного вождя и преемников в позднейших поколениях. До сих пор этот спор не разрешен.

Идеи Мо Ди и Цинь Гули были правильными, а вот осуществляли они их неправильно. А потому монетам позднейших времен пришлось мучить себя так упорно, что стерлись волосы на их икрах и сошел пушок с их голеней. Смятения от них получилось много, а порядка от них прибавилось мало. И все же Мо-цзы был воистину лучший муж во всей Поднебесной, никто не смог бы с ним сравниться. Он хоть и высох весь, а от убеждений своих не отказался. Это был истинный талант!

Не связывать себя обычаем, не украшать себя вещами, не обманывать людей и не обижать народ, ратовать за мир и покой в Поднебесной, дабы люди благоденствовали, и себе, и другим оставлять не более того, что нужно для пропитания, и тем самым раскрывать сокровищницу сердца -- в этом тоже заключалось искусство Пути древних. Сун Син и Инь Вэнь услыхали об этих заветах и возлюбили их. Они сшили себе шапки в виде горы Хуашань, чтобы отличать себя от других. Своим жизненным правилом они сделали "отказ от ограниченности", учили быть терпимым в душе и называли это "деянием сердца". Они говорили, что люди должны быть радушными и довольными, чтобы повсюду в пределах морей в роду человеческом царило согласие. Главным же они считали умение "стреножить желания". Был у них девиз: "терпеть унижение -- не значит быть опозоренным", и с его помощью они хотели покончить с борьбой среди людей. А призывом "запретить нападения, распустить войска" они хотели добиться прекращения войн. С этими идеями они странствовали по миру, наставляя верхи, поучая низы, и, хотя мир не желал их слушать, они упорно стояли на своем. Как говорится, "и верхам, и низам видеть его невмоготу, а он красуется пуще прежнего". Они слишком много заботились о других и слишком мало о себе, говоря: "Когда все желания стреножены, пяти пригоршней риса хватает". Боюсь, сами учителя не ели досыта, а их ученики, живя вечно впроголодь, не забывали о Поднебесном мире и ни днем, ни ночью не знали отдыха, приговаривая: "Мы еще заживем по-настоящему!" Это были мужи, от гордыни замыслившие облагодетельствовать весь мир. Еще они говорили: "Благородный муж не вмешивается в чужие дела и самого себя за вещи не закладывает". Этим они хотели сказать, что не нужно выставлять напоказ то, что не приносит пользу Поднебесной. Завет "запретить нападения, распустить войска" они считали внешней стороной своего учения, а завет "умеряй и сдерживай желания" -- внутренней. И все их учение в большом и малом, в грубых и тонких своих положениях дальше этого не шло.

Быть открытым всем и свободным от пристрастий, непрестанно меняться и ничего не выискивать для себя, жить привольно, не выбирая для себя главного, следовать всякому влечению без колебаний, не умствовать прежде времени, не строить расчетов, полагаясь на свое знание, не выбирать среди вещей, но превращаться вместе с ними -- в этом тоже заключалось искусство Пути древних. Пэн Мэн, Тянь Пянь и Шэнь Дао услыхали об этих заветах и возлюбили их. Во главу всего они поставили уравнивание вещей, говоря: "Небо может покрыть, но не может поддержать. Земля может поддержать, но не может покрыть. Великий Путь может объять, но не может установить различия". Они знали, что у всех вещей есть свое "возможное" и "невозможное", и поэтому говорили: "Если ты сделаешь выбор, ты перестанешь быть всеобъемлющим; если ты усвоишь себе учение, ты ограничишь себя. А Путь не знает изъятий".

И вот Шэнь Дао отбросил знания, презрел себя и стал жить Неизбежным, во всем следуя вещам. Это он объявил высшей истиной и говорил: "Когда вы знаете, вы не знаете", желая не просто принизить знание, а полностью устранить его. Отбросив стыд, не признавая за собой никаких обязанностей, он смеялся над миром за то, что в нем ценят достойных мужей. Ничем не связанный, отринувший приличия, он дерзко нападал на великих мудрецов Поднебесной.

Сколачивай и закругляй края,

Крутись и вращайся вместе с вещами.

Отбрось "истинное" и "неистинное",

Живи мгновением -- и всего избегай.

Он считал никчемными знания и размышления, не знал, что должно стоять впереди, а что -- после, а глядел поверх всего, и только. Двигался, только если его толкнут; возвращался, только если его потянут; вращался, как вихрь; парил, как перо; крутился, как жернов. Был целостен и не имел изъяна, в движении и покое не знал ошибок и ни разу не заслужил порицания. А почему? Кто ничего не знает, тот не страдает от влюбленности в себя и не ведает тягот, проистекающих из применения знаний. Кто в движении и в покое не отклоняется от истины, тот до самой смерти избегнет людской хвалы. Поэтому он говорил: "Стремитесь к тому, чтобы уподобиться как бы лишенной знания вещи, не прибегайте к услугам мудрых и достойных; даже кусок земли не теряет Пути". А почтенные люди в свете смеялись над ним, говоря: "Путь Шэнь Дао для живых людей недостижим. Он годится только мертвецам". И кончилось тем, что Шэнь Дао прослыл в мире большим чудаком, только и всего.

Таков же был Тянь Пянь, который учился у Пэн Мэна и перенял от него то, чему научить нельзя. Учитель Пэн Мэна говорил: "Праведные люди древности дошли до того, что ничего не считали истинным или ложным. Но их заветы нынче забыты, и кто возродит их?"

Упорно переча людям, восстанавливая других против себя, они так и не смогли отойти от своих "закруглений". То, что они называли Путем, на самом деле таковым не было, и, даже изрекая истину, они не смогли избавиться от заблуждений. И Пэн Мэн, и Тянь Пянь, и Шэнь Дао не знали, что такое Путь, но, если говорить в целом, все они кое-что о нем слышали.

Считать корень тонкой стороной жизни, а вещи -- грубой, сколько ни накапливай, не будешь иметь вдоволь, целомудренно одиноким постигать духовную просветленность -- в этом тоже заключалось искусство Пути древних. Гуань Инь и Лао Дань услыхали об этих заветах и возлюбили их. Они воздвигли свое учение на "вечно отсутствующем" и поставили во главу всего Великое Единство. Они сочли мягкость, слабость, скромность и приниженность внешней стороной истины, а пустоту и непричинение ущерба вещам -- ее сущностью. Гуань Инь говорил: "В самом себе не имей, где пребывать; вещи, обретая форму, раскрывают себя".

Будь подвижен, как вода.

Будь покоен, как зеркало.

Откликайся, как эхо.

Пустое! Словно бы нет его.

Покойное! Словно бы незапятнанно-чистое.

Уподобься ему и пребывай в согласии.

Кто захочет его иметь, его потеряет.

Не будь впереди других, а всегда будь позади.

Лао Дань говорил:

Знай мужское, оберегай женское.

Будь Ущельем Поднебесного мира.

Знай белое, оберегай черное.

Будь Долиной Поднебесного мира.

Все люди хотят быть впереди, он один предпочитал влачиться позади и говорил: "Прими униженье на миру". Все люди хотят чего-то вещественного, он один отдавал предпочтение пустоте и говорил: "Не создавай запасов и будешь иметь всего в избытке". И сам он, уповая лишь на себя, имел больше чем достаточно. В жизни он не любил поспешности и расточительства, следовал Недеянию и смеялся над всякой искусностью. Все люди ищут удачи, он один, сгибая себя, обретал "полноту свойств" и говорил: "Поступая осмотрительно, избежишь наказания". Он считал глубочайшее корнем, а всеобщее -- опорой и говорил: "Твердое разрушится, острое затупится". Он всегда уступал место другим и не посягал на их достоинство. Хотя Гуань Инь и Лао Дань не достигли вершины мудрости, они поистине уподобились величайшим из Настоящих людей древности.

Смутное, безбрежное, лишенное формы; пребывающее в превращениях без постоянства. Жизнь ли, смерть ли? Небо и Земля едины со мной? Подвижен просветленный дух -- куда так неожиданно уносится, откуда так внезапно является? Вся тьма вещей -- словно раскинутая сеть, и нет в ней начала -- в этом тоже заключалось искусство Пути древних. Чжуан Чжоу услыхал об этих заветах и возлюбил их. В невнятных речах, сумасбродных словах, дерзновенных и непостижимых выражениях он давал себе волю, ничем себя не ограничивая, и не держался определенного взгляда на вещи. Он считал, что мир погряз в скверне и ему с ним не о чем говорить. Посредством слов, "подобных перевертывающемуся кубку", он следовал превращениям мира. Посредством слов "от лица почтенных людей" он возвещал о подлинном. Посредством слов "от лица других людей" он выражал свои взгляды. В одиночестве скитался он с духовными силами Неба и Земли, но не взирал свысока на тьму вещей. Он не рассуждал о том, что есть истина, а что -- ложь, и потому был в ладах с миром. Хотя писания его вычурны, дерзновенность их безобидна. Хотя речи его сумбурны, беспорядочность их доставляет удовольствие. В них таится неизбывная полнота смысла. Вверху он странствовал вместе с тем, что творит вещи; внизу дружил с тем, что превосходит жизнь и смерть, не имеет начала и конца. В основе своей он необъятно широк и непосредствен. В истоке своем бездонно глубок и раскован: можно сказать, все охватил и достиг совершенства! И все же его правда соответствия переменам и постижения вещей безмерна и неуловима. Как она безбрежна, как темна! Невозможно ее исчерпать.