Александр Шубин - Анархия – мать порядка

• Название: Анархия – мать порядка
• Автор: Александр Шубин
• Жанр: История

«Бей красных, пока не побелеют! Бей белых, пока не покраснеют!» – этот всем известный лозунг из популярного фильма принадлежал «зелёным» повстанцам периода Гражданской войны – людям, которые представляли в этой войне «третью силу». Самое известное из повстанческих движений – махновщина. Однако были и другие – в Сибири, на Дальнем Востоке и даже в Москве, где боевики из «Всероссийского штаба революционных партизан» взорвали здание Московского комитета партии большевиков в Леонтьевском переулке. Основанная на материалах из архивов Москвы, Киева, Запорожья и Парижа, книга историка Александра Шубина посвящена истории повстанческого движения времён Гражданской войны.

---

Состав расстрелянных опровергает миф о том, что в результате переворота власть «захватили коммунисты»[531]. Это был раскол среди партизан, в результате которого пострадали и коммунисты, а среди победителей были и белые (Андреев, возглавивший новый штаб армии, затем служил японцам, жил на Сахалине, и перед эвакуацией оккупантов эмигрировал в США)[532]. Потом были новые расстрелы, для которых набирали новых «судей» — старые постепенно разбегались. Тем не менее, большинство арестованных тряпицынцев пришлось распустить, и они потом сражались на стороне красных.

Но когда расправа свершилась, конференция приморских коммунистов 11 июля поддержала ее. Это было сделано по дипломатическим соображениям – чтобы добиться компромисса с японцами, которых обидел Тряпицын. В дальнейшем дипломатия ДВР признавала, что Тряпицын поступил неправомерно, но ДВР за него ответственности не несет, и он был примерно наказан. Японцы, напротив, доказывали, что раз преступление имеет место, то нужна и компенсация – в виде концессий и других уступок. Только после ликвидации ДВР комедия закончилась, и СССР уже никаких претензий не признавал. Однако Тряпицын так и остался «преступником», казненным по закону. Ведь эта история стала компроматом на анархизм.

Казнь командующего вызвала замешательство и среди преданных Тряпицыну командиров. Анархист Рогозин двинулся мстить. Фронт был деморализован и разваливался. Бузин–Бич колебался. Командующий амурским фронтом Шилов приказал ему перехватить Рогозина. Бузину угрожали объявлением вне закона как сообщнику Тряпицына. Последнего спасти было нельзя. Поколебавшись, Бузин встретил Рогозина и уничтожил его, тем самым спасая себя. Остатки развалившегося Охотского фронта разошлись по разным партизанским отрядам и полкам армии ДВР.

Если бы не июльский переворот, Тряпицын мог стать красным генералом и даже вступить в РКП(б) как Каландаришвили в 1921 г. А мог бы и не стать, не вступить. И тогда коммунисты получили бы на Дальнем Востоке новую махновщину. Это был бы выбор Тряпицына, и коммунисты вздохнули с облегчением, когда противники коммунистического радикализма в Керби сами выполнили грязную работу. Обвинить Тряпицына во всех смертных грехах гражданской войны было легко – он был радикальным анархо–коммунистом, и у него не было ясного понимания, как должна выглядеть политика сегодняшнего дня, более демократичная, чем политика коммунистов. Мы еще вернемся к этой трагедии анархо–коммунистов, жертвовавших анархией в пользу коммунизма.

В этом отношении Махно, более тесно связанный с местным населением, чем дальневосточные кочевники–партизаны, выгодно отличается прагматизмом своей политики и, соответственно, пользовались любовью не только своих партизан–ветеранов, но и населения. Такой фокус, как с Тряпицыным, с Махно проделать было нельзя.

Снова вне закона

Под новый 1920 г. в район действия махновского движения входила Красная Армия. Красные рассматривали махновцев как военного противника. Даже когда махновские командиры вступали в переговоры с РККА о присоединении к ней, это заканчивалось расстрелом. 29 декабря 45 дивизия Якира вышла в махновский район.

Несмотря на то, что реальная военная сила Махно значительно ослабла (армия была поражена тифом), красное командование продолжало опасаться батьки и решило пойти на «военную хитрость» — сделать вид, будто не было расстрела махновского штаба в ЧК, приказа предать его суду военного трибунала, «дела Полонского». Это устраивало и Махно. 5 января его армия вошла в Александровск. Вскоре туда же прибыли красные (В. Волковинский утверждает, что город первоначально заняли красные, и в нем установилось «двоевластие», но это противоречит воспоминаниям командовавшего ими Ф. Левинзона[533]). Начались переговоры комбрига Ф. Левинзона с С. Каретниковым. «Главное, что отделяло, по мнению Каретникова, нас от махновцев и крестьянства, аграрная политика соввласти и то, что во главе Красной армии стояли руководители — те же самые офицеры, с которыми Махно, по его словам, ведет борьбу не на жизнь, а на смерть», — вспоминал Левинзон. «На политические темы мы с вами говорить не будем, — подытожил Каретников. — Об этом сговорится наш Реввоенсовет с вашим Реввоенсоветом. Со стратегической стороны мы готовы занять определенный участок, ибо враг у нас один»[534].

В это время, 7 января, Махно предложил для обсуждения текст программы движения в новых условиях — Декларации Революционной повстанческой армии (махновской). Документ интересен тем, что в его разработке не участвовали Аршинов и Волин. Он сохраняет анархистскую и, более того, синдикалистскую ориентацию. Махно считал, что основные вопросы жизни народа должен решить всеукраинский съезд: «Этот съезд покажет и решит все основные вопросы жизни рабочих и крестьян». До этого съезда армия отменяет все деникинские установления. «Меры коммунистического правительства, которые идут против рабочих и крестьян также отменяются». Таким образом, если деникинские порядки ликвидировались полностью, то в отношении коммунистического правительства предлагался режим частичного подчинения. Какие меры коммунистов обращены «на пользу трудящихся», предлагалось решать собраниям рабочих и крестьян. В документе усилена синдикалистская составляющая анархизма: фабрики «становятся собственностью всего рабочего класса через посредство профсоюзов и стремятся объединить всю индустрию в единый организм»[535]. Сохраняются требования вольных советов, соблюдения гражданских свобод, ликвидации ЧК[536]. Возможно, Махно считал эти требования приемлемыми для коммунистов хотя бы в местном масштабе, но это было не так.

Тем временем комбриг Левинзон предлагал внезапным ударом ««покончить» с верхушкой махновской армии»[537], но комдив Якир понимал, что из этой авантюры скорее всего ничего не выйдет, и предпочел другую тактику. Как ни в чем не бывало, командарм 14 армии Уборевич отдает 6 января Махно приказ — немедленно выступить на Польский фронт по маршруту Александрия–Борисполь–Бровары–Чернигов–Ковель. Идея этого приказа принадлежала Сталину[538]. Четкое указание маршрута движения не случайно — командирам РККА нужно было знать пункты, на которых можно будет разоружить остатки больной махновской армии.

Впрочем, большевики сами не очень верили в успех этой операции, уж слишком грубым был замысел: «Приказ является известным политическим маневром, и только, мы меньше всего надеемся на положительные результаты в смысле его выполнения Махно»[539]. Через сутки, 9–го января, не дожидаясь ответа Махно, Всеукраинский ревком объявил его вне закона. 14 января поступило требование разоружиться.

22 января Махно ответил на требования большевиков: «Повстанческая армия, имея перед собой не заслуги перед революцией, а только честно исполняя до сих пор свой долг тружеников, считает предложение со стороны советских войск о разоружении плодом печальных недоразумений, оскорбляющих повстанческую армию». Махно заявил о готовности «идти рука об руку» с РККА, сохраняя самостоятельность[540]. В это время более двух дивизий красных уже развернули боевые операции против махновцев, сохранивших боеспособность после эпидемии. «Было решено: предоставить повстанцам месячный отпуск… — вспоминал начштаба махновцев Белаш. — Со стороны Екатеринослава в Никополь вошел один советский полк, он занял город и начал разоружать тифозных махновцев… В самом же городе находилось 15 с лишним тысяч тифозных повстанцев.

Наши командиры подвергались расстрелу, будь они больные или здоровые»[541].

«Красная армия, вместо своей прямой задачи — преследования отступающего Деникина, сейчас занята повстанчеством, — комментировал события Куриленко, с июля 1919 г. сражавшийся в Красной армии, а теперь вернувшийся к махновцам. — Я думаю, что она своими действиями заново организует его: это неизбежно. Создается положение, при котором террор и насилие над махновцами и населением только увеличат сопротивление»[542].

Несмотря на разрыв с красными, махновские командиры продолжали обсуждать возможность возобновления союза. За это выступали Куриленко, Долженко, Миронов (брат красного командарма Ф. Миронова). Последний считал: «Надо повстанцев сохранить для более позднего времени: мы еще покажем себя! Упрекать в советской службе не следует, ибо это не порок. Чем больше наших товарищей будет на этой службе, тем легче нам удастся изнутри двинуть 3–ю анархическую революцию»[543]. Не исключено, что в проведении такой тактики Миронов рассчитывал на поддержку брата — беспартийного большевика, добившегося больших успехов на службе в РККА, но уже бунтовавшего в 1919 г.

Иван Долженко, в принципе возражая против такой «инфильтрации» и критикуя политику Махно конца 1919 г., считал необходимым перейти к конструктивной работе в рамках большевистского режима: «Взорвать Советскую власть значит продлить борьбу внутри пролетарских групп города и деревни… Бряцать оружием и входить во властнические организации с целью взорвать их изнутри было бы весьма позорно и недостойно. С ними надо примириться раз и навсегда. Священной обязанностью теперь надо считать вопрос организации свободных коммун в советских условиях. В этом мы имеем достаточно опыта и должны показать деревне, насколько эффективно нужно устроить коллективную жизнь. Пусть даже эти коммуны будут нести бремя государственных налогов, подчиняясь власти… Надо проповедовать коллективизм, которому большевики выдали вексель чуть ли не неприкосновенности и массу привилегий. Мы должны оружие сдать в музей революции и организовать хоть сколько–нибудь свободных коммун, повторяю, в советских условиях»[544]. Представление о том, что большевики позволят махновцам организовывать автономные небольшевистские коммуны, было, конечно, весьма наивно. Долженко подвергся за свое «капитулянтство» резкой критике и позднее пересмотрел свою точку зрения: «Как можно организовать коммуну, когда носа не показывай, когда за тобой, как за зайцем, охотятся красные стрелки… Бряцать оружием сейчас нехорошо. Но что нам делать, когда нас лишают самого дорогого — жизни… нас убивают! По–моему село надо подчинить политической и экономической самозащите, надо организовать сопротивление»[545]. Эта позиция и возобладала, но готовность вернуться к союзу с красными в более благоприятных условиях у большинства командиров осталась. Они поняли невозможность победы над большевиками, пока не началось антиавторитарное движение по всей стране. А пока перед махновцами стояла задача сохранения революционного очага. И они с ней справились.