Кнут Гамсун - Последняя глава

• Название: Последняя глава
• Автор: Кнут Гамсун
• Жанр: Русская классическая проза

Кнут Гамсун (настоящая фамилия — Педерсен) родился 4 августа 1859 года, на севере Норвегии, в местечке Лом в Гюдсбранндале, в семье сельского портного. В юности учился на сапожника, с 14 лет вел скитальческую жизнь.

В книгу известного норвежского писателя вошли два романа "Последняя отрада" и "Последняя глава".

---

— Я ничего не жду, — ответил он. — То есть, я хожу здесь, но ничего не жду.

Жена моя спала в № 106.

— Вот как, значит жена ваша была там?

— Да. Заперта, вот ключ.

Люди прониклись состраданием и покачали головами. Они оставили в покое бродившего по пожарищу человека: он ничего не крал. Здесь и красть-то нечего; они уселись, завели тихую беседу: они недоумевали, кто бы это мог зажечь такой пожар, говорили о страховке, предсказывали, что санатория будет снова отстроена. Ну, скажите, не обидно ли: через месяц инженер закончил бы свое дело, и воды для тушения пожара было бы в изобилии! Но не так все сложилось!

Самоубийца все бродит.

— Не лучше ли вам, — говорят они, полные сострадания к нему, при виде того, как он расстроен, — не лучше ли вам отправиться на сэтер и посидеть под крышею?

— Да, — ответил он.

— Потому что тогда вы получите кофе и чего-нибудь горячего.

— Да.

Но он не ушел, он продолжал бродить. Когда было уже около пяти часов и рассвело, он сам ушел.

Сторожа следили за ним глазами; он подошел к дровяному сараю, единственному уцелевшему на плоскогорье строению.

Не оглядываясь, подошел он к маленьким санкам, стоявшим там прислоненными к стене, к маленьким санкам, на которых разъезжали зимою, и стал отвязывать от них веревку.

Люди подошли и спросили:

— Что вы здесь делаете?

Он продолжал свою работу и не ответил.

— Вы ничего не должны трогать. Зачем вам веревка? — спросили они.

— Зачем она мне?

— Разве вам нужно увязать что-нибудь?

— Да, — пробормотал он, — мне нужно увязать.

— Где это у вас?

Он не ответил, но не бросал своей работы; казалось, он словно высмотрел эту веревку и ни за что не хотел отказаться от нее.

Сторожа, вероятно, больше и не раздумывали об этом; может быть, они охотно уступили ему этот обрывок веревки, лишь бы избавиться от него:

— Да, да, возьмите веревку! — сказали они. И Самоубийца ушел со своей добычей.

Он шел по плоскогорью, мимо столбов, с белыми плакатами, мимо столбов, указывающих дорогу, мимо метеорологического указателя, мимо всех этих обнаженных остатков санатории Торахус, свернул на знакомую тропинку, ведшую к сэтеру, и направился по ней уверенной стопою, словно шел по делу. Когда он подошел к сеновалу, то свернул в лес.

Странное дело: только теперь почувствовал он сильную боль от ожогов и на ходу дул на руки, чтобы охладить их. Зайдя в глубь леса, он стал разыскивать подходящее дерево. Он бормотал и бормотал: — 106, говорил он, 106. За ночь он так привык бормотать это число, что бессознательно продолжал делать это. Ключ он не выпускал из рук.

Не так легко найти подходящее дерево, и он долго искал его. Но найти его надо было. То, что он задумал, было единственное, что надо было сделать, и сделать это надо было сейчас. К чему могла послужить отсрочка? Разве, во всяком случае, смерть не поджидала его, не лежала позади каждой кочки, не стояла сзади каждого дерева, не готова была броситься на него?

Что-то стало его колоть внизу, в сапоге, он чувствовал на каждом шагу укол; в конце концов он сел и стянул сапог. В чулке оказалась хвоя. Когда он выкинул ее, он надел сапог и, как всегда, зашнуровал его.

Легче, конечно, было найти дерево с подходящим суком повыше: он прошел было мимо одного, совсем недурного, довольно подходящего. Он повернул обратно и подошел к нему; нет, он не будет больше так разборчив, вот сухая сосна, на ней сук. Он перебрасывает веревку через сук и, для пробы, всею своею тяжестью испытывает его крепость. Конечно, сук трещит. Он ищет дальше и находит другую сосну, пробует, как в первый раз, и ему кажется, что он у цели: сук выдерживает. Что же ему мешает? Ему не следовало делать таких больших усилий, больные руки его не могут этого вытерпеть: они кровоточат, в них развивается словно новая боль, пульсация чувствуется в них. Но что же из того! Он налаживает веревку, прикрепляет ее к суку, устраивает петлю. 106, 106…

Громкое воронье карканье будет слышно дня через два над этой сосной: на крик этот сбегутся люди и найдут удавленника. Ноги почти касаются земли, он вытянулся, шея стала неестественно длинной и тонкой…

Если он сегодня не сделает этого, смерть все равно настигнет его сегодня же или в другой день, от смерти не уйдешь, чего же бегать от нее, почему сейчас же не протянуть шеи? Он вспугнул птицу, дрозда, и тот взлетел, такой маленький, невинный и смешной. Но прощай все, и малютка Леонора, и город…

Но он все-таки не делает этого, нет, не делает! Он садится в вереск, дует на свои руки и плачет. Господи, помоги нам, мы жалки, мы люди! Так как в смерти нет ничего привлекательного, человек хватается за жизнь. Самоубийце не для чего жить: солнца он не видит, ничего на свете не радует его, 106, 106, руки нестерпимо болят, он смертельно устал, он ни к чему, он засыпает от холода.

Вдруг моментально боль утихает, и он подымается. Боязливо, словно кто-то гонится за ним, оглядывается он, оставляет веревку на суку и идет на сэтер.

— Пес, — говорит он самому себе, — пес, пес…

Они уже не спят на сэтере; фрекен д'Эспар покормила своего ребенка и теперь стоит во дворе и стирает. Видя, что подходит Самоубийца, она выпрямляется и с удивлением смотрит на него: он не кланяется, платье его в лохмотьях, руки в крови. Что же случилось, господи, боже мой!..

На маленьком, уединенном сэтере ничего неизвестно о ночном происшествии в санатории. Обитательницы его легли вечером спать, не прислушивались к буре, а спали до утра; затем встали и принялись за дело. Фрекен д'Эспар берет уроки у жизни, она в своем роде очень дельная, она тоже человек.

Самоубийца что-то говорит, слова его такие странные и чуждые:

— Пожар, ничего не осталось, сгорел № 106, она была в нем заперта и не могла оттуда выйти, вот ключ…

— Санатория сгорела? Марта, санатория сгорела сегодня ночью!

Марта прибегает из кухни и с расстроенным лицом узнает про эту новость.

— А люди? — спрашивает она.

— Люди… — повторяет Самоубийца, — они тоже сгорели. Она была в комнате 106 и спала там.

— Мне казалось сегодня утром, что я слышу запах дыма, — сказала Марта. — Разве я не сказала этого? — спросила она фрекен.

— Да, — сказала та.

— Как только я вышла, я сейчас же явственно почуяла дым.

— Ты вошла и сказала это.

— Да, разве не так?

Снова и снова обсуждают это обе женщины, словно это очень важно и хотя Самоубийца, собственно, не слушает их, потому что слишком занят своим, все же слова проникают в его уши и понемногу меняют ход его мыслей.

Это болтовня людей; обе женщины заняты будничными, земными делами; время от времени кладет фрекен штуку одежды в воду, чтобы не прекращать работу. Это земное занятие.

К рукам Самоубийцы приложили сало, намазанное на тряпки, и сделали перевязку; ему дали поесть; захотелось ему спать, и он подремал несколько минут, сидя. Когда ему надо было уходить, он спросил:

— А бык не взаперти?

— Он на горе, — ответила фрекен, — далеко отсюда. Теперь вы пойдете, конечно, на станцию?

— Не знаю, — ответил он. — На станцию?

— Да. И поедете домой?

— Вот как! Да, может быть, — покачивая головою, сказал он. — Я ничего не соображаю.

— Это, видите ли, самое лучшее.

— Почему так? Что мне делать дома? — резко спрашивает он. — Пожар все уничтожил, она умерла, совершенно уничтожена. Разве вы это забыли? Вчера она пришла ко мне на «Вышку», прямо так-таки пришла ко мне, совсем это недавно, каких-нибудь несколько часов тому назад. Мы разговаривали и вместе пошли домой. Вчера вечером мы еще больше говорили; раньше я не понимал ее, она что-то сказала, слов я не помню, но мы все выяснили, и я был так счастлив, господи, боже мой, да вы не слышите меня? — жалобно сказал он.

— Слышу, бедняга, — сказала фрекен.

— Я сидел у нее, пока она заснула, так счастлив я был. Потому ушел. А теперь ее нигде нет! Ведь этого понять нельзя, у меня для этого ума не хватает. Вы слышите!

Фрекен заговорила осторожно:

— А вы забываете, что у вас есть маленькая девочка?

— Да, Леонора. Да.

— Вы не должны ее забывать. И, конечно, вы не забудете о ней. Ее, может быть, поставили на окно, и она стоит и ждет, когда вы приедете. Это может доставить много удовольствия. Господи, Боже, я отлично понимаю, как вам скверно, но мы не должны отчаиваться! — ободряюще говорила фрекен. — У каждого свое, как вы сами говорили. Что касается меня, то мне еще много лет ждать своей доли.

— Как это?

— Да, много лет, семь лет.

Стало уже совсем светло, и после бурной ночи намечался чудный день. Тихо вокруг сэтера, и куст не шелохнется, только куры ходят и клюют, да и несколько шагов в стороне тихо журчит ручей.

— Я пес! — вырывается у Самоубийцы, и он умолкает. Фрекен испуганно взглядывает на него. У него такой уверенный вид, он словно высказал неопровержимую истину; он сам бледнеет от собственных слов, как будто его поразила верность высказанного им.