Герман Мелвилл - Веранда

• Название: Веранда
• Автор: Герман Мелвилл
• Жанр: Современная проза
• ISBN: 5-280-00316-6 (Т. 3)

Герман Мелвилл (1819–1891) — классик американской литературы, выдающийся писатель-романтик.

В третий том Собрания сочинений вошли повести и рассказы ("Писец Бартлби", "Энкантадас, или Заколдованные острова", "Билли Бадд, фор-марсовый матрос" и др.); а также избранные стихотворения из сборников "Батальные сцены, или Война с разных точек зрения", "Джон Марр и другие матросы", "Тимолеон и другие стихотворения" и посмертно опубликованных рукописей.

---

Мой конь выгнул вниз шею. Перед ним были рассыпаны румяные яблоки — плоды с Евина древа, сорта «не ищи дальше». Он попробовал одно, я другое: они пахли землей. Это еще не страна фей, подумал я, набрасывая повод на изогнутую ветвь сгорбленного старого дерева, которое подставило мне ее, словно руку. Дальше дороги не было, и надо было самому прокладывать тропу, полагаясь лишь на собственную отвагу. Я с трудом продирался сквозь кусты ежевики, которые сопротивлялись и отталкивали меня назад, хотя задача моя состояла в том, чтобы через бесплодные заросли, будто лавром увенчивающие гору, по скользкой крутизне достичь пустынной неприветливой вершины. Это еще не страна фей, говорил я себе, но утро — вот оно, передо мной.

Скоро я сбил себе ноги и устал, но до цели своего путешествия все еще не добрался, а шел теперь вдоль скалистого перевала, ведущего вниз, к густым зарослям. Извилистая дорога, полузаросшая кустиками черники, сворачивала в этом месте за ближние утесы. Меж зазубренных выступов виднелась расселина; сквозь нее круто взбиралась наверх тропинка — к самой вершине горы, защищенной с севера своей более высокой соседкой, и там покатый склон образовывал над темнеющим обрывом небольшую площадку; именно здесь, среди причудливых обломков, покоящихся как спящее стадо, вилась почти нехоженная тропинка — прямо к приземистой сероватой хижине, прикрытой сверху, будто монахиня капюшоном, остроконечной крышей.

Один скат крыши заметно пострадал от непогоды; ближе к мшистому водосточному желобу он мягко зеленел, словно бархатный: вне всякого сомнения, монашествующие улитки основали там свои замшелые аббатства. Другой скат недавно покрыли гонтом. На северной стороне дома, где не было ни окон, ни дверей, некрашеная обивка зеленела так же, как стволы сосен с северной, поросшей лишайниками стороны или как днища заштилевших японских джонок. Низ дома, как и соседние валуны, окаймляли полоски ярко-зеленого дерна, ибо даже песчаник в стране фей — дикий песчаник, на котором воздвигают очаг, — все равно сохраняет свою плодоносную силу, как если бы он по-прежнему находился под открытым небом; оказавшись же теперь в основании хижины, именно он и питал собой эти полоски дерна. Это так, если верить Оберону [30] — признанному авторитету по части волшебного. Но и без Оберона бесспорно одно: даже в обыденном мире почва близ фермерских домов, как и почва вокруг камней на пастбищах, пускай невозделанная, всегда гораздо тучнее, нежели земля поодаль, — такое нежное, живительное тепло исходит от простого камня.

Ярче всего дерн зеленел, однако, у входа, где нижний брус и особенно дверной порог за долгий век вросли глубоко в землю.

Ни изгороди, ни забора. Кругом — папоротники, папоротники; дальше — леса, леса и леса; а за ними — бесконечные горы, и надо всем этим — необъятное небо. Небесный выгон, где среди горных вершин пасется луна. Ничего, кроме природы: дом и тот — часть природы, а рядом с ним — невысокая поленница березовых дров, сложенных на открытом воздухе для просушки, и между серебристо-светлыми поленьями, словно сквозь ограждение забытой могилы, пробились вверх побеги дикой малины, своенравно заявляя о своих правах.

Узкая дорожка, почти что овечья тропка, вела по полегшим папоротникам. Наконец-то я в стране фей, здесь живет Уна со своим агнцем [31]. Вот ее скромное обиталище — паланкин, помещенный на вершине; он приютился между двумя мирами и не принадлежит ни одному из них.

Отправляясь из дома, на случай жары я надел легкую желтую шляпу из плетеного линя: эта шляпа и белые парусиновые брюки были реликвиями моих плаваний в тропиках. Увязая в податливой гуще папоротников, я споткнулся, и колени мои окрасились зеленью цвета морской волны.

Помедлив у порога — вернее, у того места, где раньше был порог, — я увидел сквозь открытую дверь одинокую девушку, которая шила у окна. Бледная девушка склонилась над шитьем у засиженного мухами окна, над заклеенными верхними стеклами вьются осы. Я заговорил с ней. Она слегка вздрогнула, как вздрогнула бы приносимая в жертву юная таитянка, внезапно заметившая в просветах меж пальм фигуру капитана Кука [32]. Быстро успокоившись, она предложила мне войти, передником обмахнула для меня табуретку и тихонько опустилась на свое место. Я поблагодарил и сел, но какое-то время тоже не находил слов. Так вот он, сказочный дом на горе! Вот она, королева фей у своего зачарованного окна…

Я подошел к окну. Внизу, в глубине вытянутого, узкого перевала, будто в нацеленном телескопе, виднелся далекий, подернутый дымкой лазурный мир. Я едва узнавал его, хотя сам только что явился оттуда.

— Какой прекрасный отсюда вид, не правда ли? — проговорил я наконец.

— Ах, сэр. — Слезы навернулись у нее на глазах. — Когда я впервые поглядела в это окно, разве могла я подумать, что такой вид будет меня печалить?

— Чем же он теперь тебе не по душе?

— Не знаю. — И слеза капнула на шитье. — Не вид из окна тут виноват, а сама Марианна.

Несколько месяцев назад ее брат — ему едва минуло семнадцать — прибыл сюда издалека, с той стороны гор, чтобы рубить лес и жечь уголь, а она, старшая сестра, сопровождала его. Они давно осиротели и теперь стали одинокими обитателями заброшенного домика в горах. Гости к ним не приходят, путники не заглядывают. Дорога — с крутыми, опасными поворотами — используется только в сезонное время для перевозки угля. Брат отсутствует целыми днями, подчас его нет и ночью. Когда по вечерам он, изнуренный работой, возвращается домой, то сразу же, бедняга, перекочевывает со скамьи на свою кровать: так вот, устав за всю долгую жизнь, покидают привычное место ради ничем уже не нарушаемого покоя. Скамья, постель, могила…

Молча стоял я у волшебного окна и слушал, слушал…

— Вы не знаете, — вдруг спросила девушка, отвлекаясь от своего рассказа, — вы не знаете, кто живет вон там? В той стороне я никогда не бывала: взгляните туда — вон тот дом, мраморный. — Она указала вниз, через долину: — Неужели не видите? Там, на пологом склоне: впереди поле, а позади лес; дом белый-белый, а лес голубой, от этого дом кажется еще белее — неужели не видите? Это единственный дом, что виден отсюда.

Я вгляделся, куда она указывала, и, к изумлению своему, узнал, хотя и не сразу, свое собственное жилище — узнал скорее по расположению дома, нежели по его внешнему виду или по описанию Марианны; он сверкал точно так же, как и эта горная хижина, когда я смотрел на нее со своей веранды. Голубая дымка преображала скромный фермерский домик в замок зачарованного короля.

— Я часто гадаю, кто живет там. Вот кто, должно быть, очень счастлив. И сегодня утром я все про то же думала.

— Очень счастлив? — переспросил я, вздрогнув. — А почему ты так думаешь? По-твоему, там живет какой-нибудь богач?

— Богач или нет, я над этим и не задумывалась. Но так и кажется, что там, в этом доме, обитает счастье. Сама не знаю, отчего мне так кажется: ведь дом так далеко… Порою я даже думаю, будто все это мне только чудится. Видели бы вы его на закате!

— Да-да, закат осыпает его золотым блеском, но ведь и восход озаряет золотом ваш дом, разве не так?

— Наш дом? Солнце одно на всех, но оно никогда не озаряет золотом наш дом. Да и зачем? Этот дом стар, он ветшает от сырости. Вот отчего он так порос мхом. По утрам солнце заглядывает в это окно — конечно, оно было заколочено наглухо, когда мы только пришли сюда; это окно я не могу содержать в чистоте, как ни стараюсь; солнце палит мне в глаза, когда я шью; а что говорить о мухах и осах, они так и зудят — столько мух и ос водится только в таких пустующих горных домишках, как этот. Вот, взгляните, что за занавеска — это мой передник: им-то я и пытаюсь загородиться от солнца во время зноя. Посмотрите, как он выгорел. Солнце золотит наш дом? Вот уж чего Марианна никогда не видела…

— Может быть, потому, что, когда крыша вся озарена золотом, ты по-прежнему остаешься дома?

— В самую жару, вы хотите сказать? Нет, солнце не золотит нашу крышу, сэр… Она так протекала, что брату недавно пришлось покрыть одну сторону заново — разве вы не заметили? С северной стороны — там солнце продолжает разрушать то, чти начал дождь. Да, солнце одно на всех, но эта крыша рассыхается, и дом в конце концов сгниет… Что вы хотите, старый дом! Хозяева его перебрались на Запад и, говорят, давно умерли… Дом высоко в горах, зимой в нем даже лиса норы не устроит. Дымоход в очаге заваливает снегом, будто пустой пень…

— Странные у тебя фантазии, Марианна!

— Нет, в жизни оно все так и есть…

— Тогда вместо «странные у тебя фантазии» я сказал бы «странная у тебя жизнь», но ведь я говорю: фантазии.

— Как вам будет угодно, — тихо отвечала она и снова принялась за шитье.

В этих ее словах и в том движении, с каким она вновь взялась за работу, было что-то такое, что заставило меня умолкнуть. Глядя в волшебное окно, я увидел набежавшую на дом громадную тень, как если бы гигантский кондор повис над нами на распростертых крыльях; видно было, как с тенью этой сливаются и поглощаются ее густым сумраком более слабые и прозрачные тени от утесов и папоротников.