Елена Катишонок - Против часовой стрелки

• Название: Против часовой стрелки
• Автор: Елена Катишонок
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9691-0667-3

Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет. Единственный способ остановить мгновенье — запомнить его и передать эту память человеку другого времени, нового поколения. Книга продолжает историю семьи Ивановых — детей тех самых стариков, о которых рассказывалось в первой книге автора («Жили-были старик со старухой»).

* * *

Первое издание романа осуществлено в 2009 году издательством «M-Graphics» (Бостон, США).

---

Пока Ирина раздумывала, как разумней поступить с драгоценным пшеном из второго мешочка: наварить ли каши или добавлять каждый день в затируху, — в окно легонько стукнули. Поля, соседка.

После того, как Михайлиха триумфально прошествовала по деревне в возрожденной кацавейке, в окошко их домика стучали часто. Чего только не приносили! Из старых брюк ушедшего на фронт мужа требовалось сшить новую юбку для жены; из пропахшего нафталином сарафана той, кого уж давно нет в живых, наоборот, брюки для внука; из огромного и жесткого, как асфальт, драпового пальто… Ирина с сожалением покачала головой: «Не возьмусь. Тут без машины не справиться, а машины у меня нет».

Поля помолчала, чуть прищурившись, будто решая про себя, продолжать или уходить.

— Ну а если, — она сделала паузу, — а если будет машина… Ты с машиной-то… Не спортишь?

У Иры чуть дрогнули уголки губ:

— Не спорчу.

— Пойдем, — гостья решительно водрузила драповый монумент на лавку и вышла первой. По пути рассказала, что картошки в этом году полно, гороху тоже. А ты в «Заготзерне» вроде? Смотри, чтоб Тереха твои трудодни не проморгал.

— Убогий он, — вставила Ира, идя следом.

— Убо-о-гий!.. Зато на фронт не попал. Как же: «убогий». Так и просидит всю войну у бабьих юбок.

— Он не женатый разве?

— Был женатый, а теперь вдовеет. Девятый год пошел.

Шли молча. Ира спросила нерешительно:

— Случилось что, или родами?..

— Катерина-то? Не, она легко рожала. Трое у них с Терехой было, два мальца и девонька, ма-а-ахонькая совсем.

«С кем же он детей оставляет?» — чуть не спросила Ирина, но запнулась о прошедшее время.

— Славная девчушка была, — продолжала Поля, — Тереха в ней души не чаял. Все на руках ее носил, уже когда все лежали, встать не могли. Мальчишки первые померли, потом Катя, а девонька последней. Так у Терехи на руках и отошла, точно уснула.

— Отчего… они все?

Женщина не обернулась, только шаг замедлила:

— С голоду. — И снова пошла быстрее, что было очень кстати, ибо лица собеседницы не видела.

Ира сама видела немного, потому что Полина спина вдруг раздвоилась, а вскоре несколько Поль то расходились веером, то сливались опять в одну, пока наконец эта одна не распахнула дверь сарая, кивнув походя на домишко рядом: «Тут я живу».

Темновато, как и во всяком сарае. В углу сутулятся мешки с картошкой — недавно копала. Сено под ногами, как и в любом другом сарае. Поля подняла зачем-то небольшой пучок, медленно обтерла руки и сдернула пустой мешок с того, что можно увидеть отнюдь не в каждом сарае. Точно такая же швейная машина стояла у Иры дома, в простенке между окнами, и солнце падало прямо на сверкающую педаль, где было вытиснено «Singer» с пузатой заглавной буквой.

Приводной ремень цел; головка в порядке — ржавчины, как она опасалась, нет, слава Богу. В выдвижном ящичке обнаружились сокровища, которые не снились ни одному соискателю богатства из «Тысячи и одной ночи». Наверное, потому, что их фантазия не простиралась дальше парчового халата и хрустального дворца, а настоящий клад — иголки разного роста и упитанности, катушки ниток, похожие на приземистые бочонки, фирменная жестянка с надписью «Singer» на крышке и гремящими детальками внутри — настоящий клад покоился именно здесь, и он делал вполне реальным если не хрустальный дворец, то уж парчовый халат наверняка, найдись в деревне Михайловка парча.

Парча не парча, но та же бумазея у кого-то нашлась. Заказы приносили по большей части на перешивку старья для подрастающих детей; если новое, то почти всегда «кофту», редко другое. Расплачивались пшеном, картошкой; иногда молоком. Случалось, приносили твердое сало в тряпке, на котором густо, как иней, блестела соль. Шить нужно было только для местных (у эвакуированных были другие заботы), хотя понятие «местные», как выяснилось позже, оказалось весьма относительным. А пока Ирина каждую ночь проводила в «Заготзерне», оказавшемся не чем иным, как огромным амбаром, где хранилось зерно, — как в мешках, так и просто ссыпанным в кучи. Ей выдали ватник. Поначалу она стеснялась его громоздкости и неуклюжести; потом оценила. Выдали и сапоги с чьей-то ноги, которые послужили им всем славно: днем Левочка в них бегал в школу, а Тайка донашивала материнские городские туфли. Когда настали холода, ватник тоже пригодился всем троим, а ночью им накрывались, и он лежал, как большая неуклюжая птица, заботливо распластавшая крылья у них на ногах.

Дневное время просачивалось сквозь пальцы быстро и незаметно, как осенний полдень: хозяйство и шитье, да темнеет рано, хоть швейную машину поставили у самого окна. Дольше всего пришлось повозиться с Полиным драпом. Она охотно прибегала «на примерку». Присаживалась на край лавки, уважительно наблюдала за работой и рассказывала, как ребятишки ждут «батькиного письма», будто сама не ждала. У нее было румяное лицо, плотно сбитая фигура с очень короткой шеей и обветренные, в трещинах, руки. На первый взгляд она казалась не старше тридцати, но стоило ей, засмеявшись, прикрыть грубой короткопалой ладонью рот, где не хватало нескольких зубов, волей-неволей приходилось прибавить, хотя как понять, после ошибки с Михайлихой?

Поля приносила новости: кто получил письмо с фронта, откуда еще появились беженцы. Опять с Украины, еврейская семья. Спросила с любопытством:

— А там, где вы жили, тоже евреи есть?

— Есть. У меня подруга была, в двадцатом году в Палестину уехала. У нее и машина швейная такая же была.

Гостья молчала долго и сосредоточенно, однако чем было вызвано ее молчание, Ирина не знала. Чтобы разбавить паузу, спросила:

— Ты зачем такую вещь в сарае держишь? Пропадет!

Ответ прозвучал странно:

— Так ведь кто что хватал. Думали: вдруг отдавать придется, ну, так прятали. Только-только свое пристроили, а тут вона сколько добра!

— Где?

— Да тут, в Михайловке этой. И рядом то же самое — что в Золотове, что в Березовке: мебель побросали, скотину оставили, посуды — уйма! Что только…

— Кто бросал?!

— Немчура, кто еще.

— Немцы?! — Ира была уверена, что ослышалась.

— Ну да. Тут же республика ихняя была, с царских еще времен; мне тятька рассказывал. Только республика советская стала; советских немцев, не с Германии. А как война началась, они сразу давай вредить, где только можно. Тогда солдат прислали…

— Красноармейцев?

— Так я ж и говорю!.. Всех вредителей да шпионов, немчуру эту, посажали в вагоны — и вон отсюда, чтоб духу ихнего…

— Куда?

— Кто знает, — Поля пожала плечами, — люди говорили, кого в Сибирь, кого… куда. Да ты, если не веришь, у немки спроси.

— У какой немки?

— В школе работает. У ей матка была из ихних, из немцев, да померла; а сама вышла за русского. Петр Михайлович в школе директором был; сейчас на фронте. А ее так все и зовут: Немка.

Ирина машинально отметила еще одно имя с принадлежностью к Михайловке, а Поля продолжала:

— …нам так и сказали, уполномоченный приехал: хотите — живите, места хватает. Сами-то мы, — спохватилась она и снова прикрыла рукой в улыбке рот, — сами-то мы с Водопьяновки, Усть-Подольского района. Русские мы. И Тереха-председатель, и Нюра — у ей как раз двойня родилась, муж на фронте, и…

— Но Михайлиха-то, хозяйка наша, местная?

— Не! — жесткая ладошка досадливо шлепнула по машине, — что Михайлиха твоя, что сестра ейная — обои с Водопьяновки. Какая она тебе хозяйка? Сама избу эту заняла, а жить не живет. Она себе часы взяла — во-о-от такие, — Поля показала коротенькой ручкой, привстав с лавки, — поставила к сестры в амбар. Красиво бьют, со звоном, — добавила с завистью.

Руки привычно скалывали булавками толстый материал, а в голове царил совершенный сумбур. У Тайки надо спросить: может, им в школе рассказывали. Этой бабе тоже верить нельзя — говорит же, что пришли на все готовое. И ведь не гнал никто, могли дома оставаться. Сами себя эвакуировали? Мы-то всё бросили, как те. Поля вон хозяйке позавидовала, а пальто драповое откуда? Сама, небось, кроме бязи, и не видала ничего. И сразу же ощутила неловкость: да мне какое дело? Принесли — перешиваю. Спасибо, машина есть.

Краденая.

Да нет, сомневалась она. Как можно всех людей вывезти, вон нас-то Коля с трудом в эшелон посадил? И откуда здесь немцы — немцы в Германии?..

В этом заключался один из абсурдов войны: из Германии наступали немцы и теснили Красную Армию на восток, в то время как Красная Армия безжалостно теснила и гнала немцев — только других, советских немцев с Поволжья, — тоже на восток: в Сибирь, в Казахстан. Для одних это называлось «Drang nach Osten», для других — Великая Отечественная война.

В школе рассказывали не об этом, а о шпионах и диверсантах, которые были бдительно выявлены и обезврежены, а также о вредителях, затаившихся в тылу, чтобы делать свое черное дело.