Эльгот Лендж - В джунглях Амазонки.

• Название: В джунглях Амазонки.
• Автор: Эльгот Лендж
• Жанр: Путешествия и география

---

С этого времени воспоминания мои становятся смутными. Я знаю, что временами я бредил, так как, когда сознание случайно ко мне возвращалось, я заставал себя произносящим какие-то странные фразы. И в периоды просветления рассудка моим умом безраздельно владела одна мысль — о бесконечных страшных джунглях. Ни один моряк, потерпевший кораблекрушение и лишившийся рассудка, носясь на плоту по волнам океана, не испытывал такой ненависти к окружающему его морю, какую я чувствовал к яркой, однообразной зелени бесконечного леса.

К полудню ноша на спине сделалась невыносима, и я решил пожертвовать своим ценным грузом. Я бросил камеру, непроявленные пластинки, все реактивы и четыре коробки с золотым песком. Себе я оставил одну коробку с золотом, несколько коробок с проявленными пластинками, автоматический револьвер, 56 пуль и мачете. Подкожный шприц и несколько ампул я все-таки сохранил.

Мы прошли не более четверти мили, как Джером упал в изнеможении. Несчастный заявил, что он больше не в силах бороться, и просил меня ускорить неизбежный конец, всадив ему пулю в лоб. Перспектива потерять последнего товарища вывела меня из состояния оцепенения, в котором я находился. Я дотащил Джерома до сухого места, собрал сухие ветви и листья и развел костер. Джером меня больше не узнавал. Он лежал у костра, тяжело дыша; судороги исказили его лицо; он беспрерывно бормотал что-то, временами пристально смотрел на меня и разражался резким, страшным смехом, от которого мороз пробегал по коже. В полном отчаянии я бросился на землю около костра. Не знаю, сколько времени я пролежал. Пронзительный, жуткий крик вывел меня из столбняка. Было уже темно, и костер догорал. Джером тоже попытался подняться на ноги. Он был страшен: с побагровевшим лицом и глазами, выходившими из орбит, он стоял на одном колене, потом вдруг упал головой вперед в догорающий костер. Все это я увидел, будто в тумане, а затем снова лишился чувств… Была ночь, когда я несколько пришел в себя. Костер погас, в лесу было темно и тихо; только где-то зловеще кричала сова, «мать луны». Несчастный Джером спокойно лежал среди золы. У меня не хватало ни силы, ни мужества оттащить его труп. Содрогаясь от ужаса, я взглянул на него в последний раз и, не имея сил идти, пополз на четвереньках в кусты, как больная, побитая собака.

За последние восемь дней я почти куска не имел во рту, за исключением мяса обезьяны, убитой молодым индейцем и сваренной в тамбо № 7. Лихорадка не выпускала меня из своих цепких рук, и я находился один в абсолютно дикой местности, более чем в ста милях от человеческого жилья. Теперь я понимал, что значит для человека борьба за жизнь. Я ни минуты не сомневался, что для меня наступил конец. Я понимал, что не было положения, более безнадежного, что ни один человек не мог остаться в живых при таких условиях. И тем не менее я не хотел сдаваться.

Всю ночь я полз вперед, не думая о направлении, но уверенный, что двигался не в круговую, а вперед. И все эти долгие часы мне грозила ежеминутная опасность встретиться с каким-нибудь зверем и очутиться в его власти.

Сырая прохлада наступающего утра, обычная в этих местностях, освежила меня и привела опять в сознание. Одежда моя превратилась почти в лохмотья и была вся в грязи, руки и лицо были изодраны, а колени представляли сплошную рану.

ГлаваXI СРЕДИ КАННИБАЛОВ МАНГЕРОМАСОВ

мутно я помню, что услышал лай собак и пополз на этот звук. Потом, как сквозь сон, я увидел каких-то мужчин, женщин и детей и большой круглый дом; я увидел попугаев с блестящими яркими перьями и услышал их пронзительные крики. Припоминаю еще, что маленькая курчавая собачка подбежала ко мне и начала лизать мне лицо. Больше я ничего не помню. Очнувшись, я увидел, что лежу в гамаке в большой темной комнате. До меня доносились человеческие голоса, а затем кто-то наклонился надо мной и посмотрел на меня. Тут я опять потерял сознание. Когда я вторично очнулся, около меня стояла старуха, державшая в руках тыквенный кувшин с бульоном. Я медленно выпил его, не чувствуя голода. Губа старухи была проткнута каким-то странным куском дерева, и вся фигура ее показалась мне совершенно фантастической. Я закрыл глаза и снова уснул.

На пятый день, как я узнал позднее, сознание вернулось ко мне, лихорадка спала, и я в состоянии был понять, что попал в деревню индейского племени мангеромасов. Я был беспомощен, как ребенок, но казалось совершенно невероятным, что я вообще вырвался из когтей смерти. Это чудо сотворили индейцы своим умелым уходом и своими подкрепляющими напитками. Они кормили меня через определенные промежутки времени, поили растительным отваром против лихорадки, и таким образом вернули меня к жизни.

К счастью, мои очки не пострадали во время последних странствований по лесу, так как были закреплены за уши, и я нашел их на своем месте, когда пришел в сознание. Изодранная охотничья куртка лежала на полу, под гамаком, и я первым делом удостоверился, уцелели ли вещи в карманах. Все оказалось в сохранности — и проявленные пластинки в коробках, и золотой песок, и мой подкожный шприц, которым я немедленно сделал себе впрыскивание, к удивлению окружавших меня индейцев.

Когда я окреп настолько, что мог приподняться, я стал осматриваться. Большое помещение, в котором я находился, оказалось огромным домом в 40 футов вышиной и в 150 футов в поперечнике. Крышей служили пальмовые листья, а стены состояли из стволов дерева пачиуба. Этот дом назывался «малока», и был коммунальным жилищем всего племени, состоявшего, как я узнал позднее, из 258 членов. Дверь и круглая дыра в крыше были единственными отверстиями этого огромного строения. Дверь была очень низкая, не более четырех футов, так что входить в дом можно было, только сильно согнувшись. Вечером, около 6 часов, отверстие закрывалось выдвижной дверью, которая так плотно прилегала, что за все свое пребывание я не заметил ни одного москита, ни одной мошки в темной, прохладной комнате.

На следующий день я мог выйти из гамака, но не был в состоянии ни стоять, ни ходить без помощи двух женщин, которые повели меня к предводителю племени. Это был хорошо упитанный мужчина, отличавшийся от своих соплеменников более нарядным одеянием. У него была приятная, добродушная улыбка, при которой обнажался ряд белых, острых зубов. Эта улыбка внушила мне некоторую надежду — я знал, что мои спасители пользовались весьма нелестной репутацией. Я был готов к новым испытаниям, — после той гаммы ужасов, которые мне пришлось испытать в джунглях, чувства мои притупились, и к грозящей опасности я относился совершенно безучастно.

Я обратился к предводителю на португальском языке, которому научился во время моего пребывания во Флоресте; потом перешел на испанский; но он только отрицательно качал головой; все мои старания оказались бесполезными. Занимая неисследованную область и не имея общения ни с белыми людьми, ни с бразильцами, ни с туземцами, жившими у реки, индейцы не понимали языка белых. Он мимикой дал мне понять, что гамак в моем распоряжении, и что никто не посмеет меня тревожить. Я, в свою очередь, жестами постарался ему объяснить, что со мною произошло. Он кивнул головой, и аудиенция кончилась. Меня отвели обратно к моему гамаку, где я мог спать и есть сколько угодно.

Теперь я с интересом стал присматриваться к окружавшим меня людям. У каждого мужчины были воткнуты в хрящ носа два пера; издали они казались усами. Предводитель племени носил накидку из перьев, спускавшуюся до колен; это были перья птицы «мутум», связанные вместе в виде передника. Женщины не носили никакой одежды; единственными украшениями их были овальный кусок дерева, проткнутый через нижнюю губу, и узоры на лице, руках и туловище. Любимыми цветами являлись красный и черный; для татуировки они употребляли плоды местных растений; выжимая мякоть плодов и окунув пальцы в сильно окрашенный сок, они проводили красный круг вокруг каждого глаза, а затем обводили его еще большим, черным кругом и, наконец, проводили две красные полосы от висков к подбородку.

В «малоке» помещалось около 65 семейств, из которых каждое имело свое маленькое хозяйство, не отделенное никакими перегородками. Столбы, поддерживавшие крышу, служили единственным разделением индивидуальных хозяйств. Мужчины натягивали свои гамаки между столбами таким образом, что получался треугольник, в середине которого всегда горел костер. Здесь женщины жарили дичь, которую им приносили мужья-охотники. Мужчины спали в гамаках, женщины с детьми — на земле под гамаками. У них имелись циновки, сотканные из растительных волокон и окрашенные соком растений «уруку» и «генипапа», или же они спали на шкурах ягуаров и трехпалых ленивцев.

Гостеприимство моих новых друзей было безгранично. Предводитель назначил для ухода за мной двух молодых девушек. Принимая во внимание их исковерканные губы и непомерно развитые животы, их ни с какой точки зрения нельзя было считать привлекательными; но они были очень добры и услужливы, следили за мной, когда я пытался ходить, и поддерживали, когда у меня не хватало сил. Они приготовляли особый род бульона, который был замечательно вкусен; но были и такие блюда, от которых тошнило, и я должен был есть их, скрепя сердце.