Хаим Граде - Немой миньян

• Название: Немой миньян
• Автор: Хаим Граде
• Издательство: Книжники - Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7516-0890-3

Хаим Граде (1910–1982), идишский поэт и прозаик, родился в Вильно, жил в Российской империи, Советском Союзе, Польше, Франции и США, в эмиграции активно способствовал возрождению еврейской культурной жизни и литературы на идише. Его перу принадлежат сборники стихов, циклы рассказов и романы, описывающие жизнь еврейской общины в довоенном Вильно и трагедию Холокоста.

«Безмолвный миньян» («Дер штумер миньен», 1976) — это поздний сборник рассказов Граде, объединенных общим хронотопом — Вильно в конце 1930-х годов — и общими персонажами, в том числе главным героем — столяром Эльокумом Папом, мечтателем и неудачником, пренебрегающим заработком и прочими обязанностями главы семейства ради великой идеи — возрождения заброшенного бейт-мидраша.

Рассказам Граде свойственна простота, незамысловатость и художественный минимализм, вообще типичные для классической идишской словесности и превосходно передающие своеобразие и колорит повседневной жизни еврейского местечка, с его радостями и горестями, весельями и ссорами и харáктерными жителями: растяпой-столяром, «длинным, тощим и сухим, как палка от метлы», бабусями в париках, желчным раввином-аскетом, добросердечной хозяйкой пекарни, слепым проповедником и жадным синагогальным старостой.

---

Сначала аскет отказывается взять подарок. Потом берет, но забракованную выпечку: спасибо, его желудок не выносит свежей халы. Спасибо, спасибо, эти плетенки для него слишком свежие, слишком жирные, а печенье с маком для него просто смертельный яд. Жесткие баранки ломают ему зубы, на черный хлеб он не может смотреть, а от белого хлеба у него жжение под сердцем. При этом он все время переставляет ноги: шаг назад, шаг вперед, словно пол — шахматная доска, и ему надо сделать умный ход своими стоптанными, старыми башмаками. Реб Довид-Арон Гохгешталт отряхивает полы поношенного сюртука, щупает его протертые локти, смотрит украдкой на хозяйку, на клиентов — и в итоге дает себя уговорить. Он берет две свежие халы и уходит с таким же количеством поклонов и поворотов, как и при входе. Низенькая, проворная, немного сердитая продавщица говорит с издевкой: «Такая напасть! Хозяйка оправдывает его тем, что он, бедняжка, все еще не привык входить к чужим людям и стесняется. Бедненький». И тут совсем неожиданно начинает смеяться и Хана-Этл, которой кажется забавным желание вержбеловского аскета жениться на ней.

Но в нынешнюю пятницу он входит очень взволнованный, даже не отказывается, против обыкновения, от халы и не ступает маленькими деликатными шагами. Он рассказывает о столяре, который стал постоянным посетителем Немого миньяна и принялся все перестраивать и ремонтировать. Вержбеловский аскет желает знать, кто дал этому ремесленнику право отрывать ступеньки от бимы и ножки от скамеек? Они кривые-косые, говорит он и пилит, и стругает, и забивает гвозди — с ума можно сойти! Из-за этого шума в бейт-мидраше нельзя больше сидеть. Реб Довид-Арон Гохгешталт принимается пугать женщин происходящим в Немом миньяне, а про самого себя говорить в третьем лице и во множественном числе. Кончится тем, говорит он, что аскетам придется бежать из бейт-мидраша, и тогда все увидят, кто из аскетов останется. Так что же думают об этом хозяева двора и молельни?

Хана-Этл Песелес уже слышала об этом столяре и не может скрыть своей радости по поводу этого странного незнакомого еврея, взявшего на себя богоугодное дело ремонта разваливающейся молельни. «Я не знаю его, и я послала позвать его, чтобы пришел сегодня. Мне кажется, что такой еврей должен быть не иначе, как Илией-пророком».

Этот столяришка, этот стоящий на нижней ступени — Илия-пророк? Не в силах вынести такое, вержбеловский аскет уходит из пекарни, ссутулившись, пожимая плечами и кривя лицо: Хана-Этл Песелес тоже не брестская раввинша[23]. По своим понятиям и поведению она принадлежит скорее к неучам и простолюдинам, чем к семье благородных людей. Реб Довид-Арон Гохгешталт теперь ясно видит, что вдова Песелес еще и недовольна его кандидатурой. Она еще и ломается, когда ей дается реальная возможность выйти за него замуж. Лучше бы она помогла ему заполучить развод от его проклятой старухи да выгнать этого столяришку метлой из бейт-мидраша! Но раз она ломается, он тоже еще подумает. По сравнению с его проклятой женой эта Хана-Этл действительно на десять лет моложе, но по сравнению с ним она на целых десять лет старше. Горе ему, что он должен пресмыкаться перед какой-то хлебопекаркой!

На мостовую напротив пекарни ложится солнечное пятно, большое и круглое, как солнечные часы на Синагогальном дворе. Оно напоминает хозяйке, что и долгая солнечная пятница заканчивается. Клиенты больше не появляются. Продавщицы сметают перьевыми веничками мучную пыль с непроданной выпечки. Уже довольно поздно заходит лесоторговец Рахмиэл Севек спросить, сколько дров ему послать в пекарню на будущей неделе. Хана-Этл отвечает ему, чтобы он посылал, как всегда. Кроме того, она хочет знать, сколько еще денег должна ему пекарня. Он скоро будет похож на помешанного венгерского раввина, думает Хана-Этл. Она знает и все знают о беде лесоторговца.

Рахмиэл Севек в юности немного изучал Тору вместе со светскими науками. Уважение к изучающим Тору углубленно он сохранил и после того, как стал торговцем. По субботам и праздникам он не садился за стол без ученого гостя. Ни он сам и никто другой даже вообразить себе не мог, что его единственный сын и помощник в деле женится на белорусской шиксе[24]. Рахмиэл Севек не стал из-за этого поднимать шум на весь мир и не отказался от наследника. Он продолжал жить с сыном и вел то же дело, что и прежде. Но он больше не приглашал к себе гостей и перестал ходить в свой бейт-мидраш из-за стыда перед старыми друзьями.

Обыватели утешали его, что с каждым может такое случиться. Тем не менее, удивлялись, почему он не разъезжается с сыном, который навлек на него такое горе и позор. Сначала думали, что отец не прогоняет сына и не покидает дом сам, потому что не хочет остаться совсем один — Рахмиэл Севек был вдовцом. Но он сказал своим друзьям нечто другое: он не разъезжается с сыном из-за жалости к невестке-христианке. Она смотрит на него виноватыми глазами, потому что знает, как он страдает. Но она совсем не виновата. Хеленка по природе добрая и честная заблудшая душа. Сейчас она перепугана. Если бы муж от нее потребовал, она перешла бы в иудаизм. Евреи слушали и пожимали плечами: его не поймешь! Если христианка так сильно ему нравится, то ему нечего переживать, что она его невестка. Рахмиэл Севек отвечал: именно потому, что она ему нравится, он понимает, что она должна была выйти замуж за человека своей веры, белоруса или поляка, а сын его, Хаця, должен был жениться на еврейской девушке. Через год после свадьбы сына у Рахмиэла Севека родилась внучка. Теперь ребенку уже два года.

Хана-Этл Песелес смотрит на торговца деревом и видит, как он сдал: нос вытянулся, лицо осунулось, плечи опущены, хотя он мужчина средних лет. Рахмиэл Севек не носит бороды, так что ему негде прятать свою грустную улыбку, которая слишком заметна на его тонких губах, хоть и таится в уголках рта. Владелица пекарни становится у входа, поближе к лесоторговцу и тихо разговаривает с ним, чтобы продавщицы не услыхали: он еще не привык к поведению сына? Торговец Севек теребит свой длинный костлявый кадык и бормочет, что недавно с Хацей произошла перемена и стало еще хуже. С тех пор как иноверцы в Польше принялись подражать немцам, Хаця разглядел, что еврей не пара христианке, и теперь он хочет разойтись с Хеленкой. Хана-Этл видит, что две ее продавщицы зашли в заднюю комнатку переодеться перед уходом и ей больше не надо опасаться, что их разговор подслушают. Она спрашивает лесоторговца немного громче: он же все время не находит себе места из-за того, что его сын женился на христианке, значит теперь он должен чувствовать себя счастливым, раз сын увидел свою ошибку и хочет с ней разойтись. Рахмиэл Севек обиженно улыбается и нервно теребит свой голый длинный кадык.

— Я не ожидал, что и вы можете так говорить. В чем виновата Хеленка, если мой сын Хаця не ведет себя по-человечески? Что она знает о нашей жизни и о еврейских бедах? Не понимаю, как у меня родился такой сын. Сперва у него не было еврейского сердца по отношению к отцу; теперь у него нет еврейского сердца по отношению к жене. У него же от нее ребенок! Он сам уже отец!

— А что он говорит? — спрашивает Хана-Этл.

— Он говорит сейчас то, что я говорил ему раньше, еще до его женитьбы. Он говорит, что взял жену, которая его не понимает, женщину, равнодушную ко всему, что не дает ему покоя. Хеленка предана ему, да и ко мне она прекрасно относится, но она все-таки чужого рода. Когда она читает, что делается против евреев в Германии или когда она видит вражду на лицах поляков и слышит их враждебные слова, она смотрит на меня и на Хацю с растерянностью, прижимает к себе девочку и молчит. Хаця кричит ей: «Раскаиваешься, что вышла за меня замуж?» Хеленка отвечает ему, что не раскаивается, но не понимает, почему он так беспокоится. Ведь те, кто ненавидит евреев, не имеют в виду именно его и его семью. Ну, приятно ли мне такое слышать? Пару лет назад мой сын точно также фантазировал, что иноверцы не имеют в виду его. Теперь он знает, что иноверцы имеют в виду и его тоже.

— Судя по вашим словам, не могу сказать, чтобы ваша невестка была без ума от евреев, и я не понимаю, почему вы за нее заступаетесь, — сердито говорит Хана-Этл.

Рахмиэл Севек отвечает ей резко и тоже рассержено:

— Разве мой сын, этот мерзавец, когда-нибудь требовал от нее, чтобы она любила евреев? Чтобы она спать не могла из-за еврейских бед? Он требовал от нее, чтобы она не делала различия между евреем и неевреем и любила его. Она и не делает различия и любит его. Может быть, потому что она происходит от родителей-крестьян. Она ведь из деревни. Она не понимает, почему Хаця вдруг разглядел, что они неудачная пара.

Рахмиэл нервно смеется и тут же вздыхает:

— Я понимаю, это смешно, что я заступаюсь за Хеленку. Я называю ее «моя невестка», но не ощущаю, что она моя невестка. И все-таки она жена моего сына и мать его ребенка. Мне очень жалко ее.